Дэвид Герролд - Бойня продолжается
Задумавшись, я почесал подбородок. Что-то в этой теории казалось мне ошибочным. Она предполагала, что мыслители должны были оказаться в центре площади. Я посмотрел на боковые экраны размером со стену. В такой кромешной толчее ни мыслителям, ни рабочим не представлялось никакой возможности разграничиться так четко, как следовало из логических построений доктора Шрайбер. А что, если рабочие и мыслители представляют собой один и тот же класс? Нет… это тоже не лезло ни в какие ворота.
- Вам это не нравится, - холодно заметила Шрайбер. - Я вижу по вашему лицу.
Я пожал плечами.
- Теория неплохая. Мне нравится мысль об эволюции специализированных форм гастропод для выполнения определенных задач. Просто я не уверен в теории мыслителей. - Я посмотрел на Лиз. Она наблюдала за мной с неподдельным интересом, но не выказывала никакого желания вмешаться в дискуссию. - Смотрите.
Набрав несколько команд на клавиатуре, я изменил цветовое разрешение.
Экраны показывали ту же самую закольцованную запись, только расходящиеся цветные круги приобрели другой характер. Бросьте в воду камень - круги будут расходиться до тех пор, пока не достигнут берегов, а потом пойдут назад. Копошащаяся масса червей напоминала рябь на поверхности пруда.
Наружу шли оранжевые круги, яркие и отчетливые. Внутрь рикошетом возвращались темно-пурпурные. Из центра расходились розовые волны, а отражались более слабые красные. И так повторялось снова, снова и снова.
Зрелище завораживало, оно было прекрасным. Как калейдоскоп органической жизни. Как самое огромное цветовое табло на футбольном стадионе, какое когда-либо сооружали. Наружу и внутрь плыли четкие рисунки разных цветов и форм, они постоянно менялись. Это была сложная и завораживающая мандала, реагирующая со сдвигом по временной фазе, биометрическая фантазия, волшебный сон жителя преисподней.
Наконец я сказал:
- Если бы в центре толпы находился действительно класс мыслителей, продуцирующий цветовые волны, тогда все остальные животные - рабочий класс - откликались бы на их мысли только эхом и те же самые цвета возвращались бы к центру, не изменившись. Но посмотрите на это. - Я изменил цветовое разрешение еще раз. - Очень слабо, но цвета меняются даже по пути через массу тел. Отсюда я делаю вывод, - мысль заставила меня поежиться, - что, возможно, вся масса гастропод… что на каком-то первичном уровне они все мыслители.
Шрайбер не отвергла мою мысль с ходу, но я видел, что ей больше по душе элегантность собственной теории.
- Может быть, цвета меняются, потому что рабочие слишком ограниченны, чтобы точно воспроизвести оригинальную мысль. Может быть, это просто напоминает игру в испорченный телефон.
- Я тоже считаю, что ошибки при передаче играют большую роль, - согласился я. - Но… это ничего не объясняет. Совсем ничего. - Я вызвал на экран следующую серию изображений. - Нет, подождите минуту, сначала позвольте показать еще кое-что. Вот так выглядело гнездо, когда мы начали транслировать их же песню.
Послышались удивленные возгласы. Внезапно сложный рисунок цветов просто испарился. Исчез. Толпа начала синхронно пульсировать, демонстрируя одни и те же цвета - все черви мгновенно стали одинаковыми. Они превратились в гигантский барабан, пульсируя в унисон. Они пели в унисон. Фиолетовые импульсы. Вспышки оранжевого. Алые всплески. Все черви были как один. Все двести пятьдесят тысяч верещали, и стучали, и дергались абсолютно синхронно.
Как клоуны. Как штамм. Как совершенные маленькие монстры. Все безошибочно и в точности повторяли одни и те же движения по всей площади. Они даже мигали в унисон. Даже в записи это выглядело страшно.
- Они настраивают себя на нас, - сказал я. - Как только мы начали трансляцию, они перестали прислушиваться к себе и начали вторить эхом нашей песне, словно своей собственной, и нашим цветам - вот синхронизированное со звуком изображение нашего корабля. Видите, как точно оно соответствует тому, что происходит в море червей внизу?
Какой бы мыслительный процесс, или эмоции, или какие-то другие чувства ни отражали волны цветов, чем бы черви ни занимались в действительности, они прекратили это свое занятие и начали делать только то, что говорили им мы.
Мне кажется - и это надо как-то проверить, - что присутствие нашего корабля просто забило их чувствительные органы. Мы подавили их более громкой, более яркой, более убедительной личностью. Они слышали свои собственные мысли не больше, чем вы или я могли бы слышать увертюру "1812 год", синхронизированную с землетрясением.
В зале царила потрясенная тишина. На экранах неустанно пульсировали в унисон черви - неоспоримое свидетельство того, какой потрясающий эффект мы произвели на мандалу. Даже Лиз заметно побледнела. Да, мы заранее знали, что черви сильно прореагируют на нас, но не предполагали, что реакция окажется настолько сильной.
Я повернулся к доктору Шрайбер:
- Хотите что-нибудь сказать?
Она медленно опустилась на место, отрицательно качая головой.
- Нет, думаю, что нет.
- Хорошо. Пойдем дальше. Смотрите. Это то, что произошло, когда мы транслировали песню, записанную над мандалой в Скалистых горах. То гнездо было гораздо меньше на момент записи, и собралось там всего двадцать или, может быть, пятьдесят особей. Конечно, мы использовали не оригинальную запись, она послужила лишь исходной точкой для более сложного синтеза, который и транслировался.
Я вызвал изображение на экраны, и мы молча смотрели.
Огромная площадь около километра в поперечнике. Четверть миллиона чудовищ, сгрудившихся на этой площади. Каждый монстр в отдельности и все вместе настроены на каждого в отдельности и всех вместе. Все черви - как бы зеркальные отражения друг друга. Все двигаются, кружатся, изгибаются и поют абсолютно одинаково. От их вида кружилась голова. Все вместе они вдруг становятся красными. Потом розовыми. Потом оранжевыми. Потом черными. Они раскачиваются в унисон, молятся в унисон. Двигаются и поют с абсолютной и совершенной моноклональной синхронностью, эхом вторя одному и тому же звуку:
"Хххтттттррррррррррр!"
А теперь…
Что-то происходит.
Песня меняется.
Появляются пятна несоответствующего цвета. Смятение. Неожиданно синхронность пропадает.
Вот оно! По краям - черное. В центре - оранжевое. А вот внезапная реверсия: черное становится оранжевым, оранжевое - черным. Появляются вспышки смятения. Бахрома несинхронизированного цвета начинает дрожать по краям площади. Но в центре основная масса продолжает держаться еще несколько мгновений, сильно пульсируя, и ее более весомое мнение отчетливо плывет к краям - но периферия толпы слишком растерянна. Они слышат сразу две песни.
Одна звучит по инерции и продолжает пульсировать благодаря собственной кинетической энергии. Но другая песня, более яркая, неудержимо обрушивается с неба.
Только центр способен держаться так долго. Окружающая его толпа захвачена совершенно другой песней. Сталкиваются две волны звука и цвета и разбиваются одна о другую, разбрызгивая ужасающие диссонирующие звуки и цвета по всей массе. Центр сжимается под напором более яркой песни, сворачивается, как пружина, и пытается снова распространиться вширь. Новая песня звучит все громче…
Нет больше песен. Нет цветов. Все стало черным. Толпа чудовищ распалась на обрывки хаотических масс. Внезапно все смешалось.
Там, где песни боролись между собой сильнее всего, черви атаковали друг друга. Первое убийство словно отозвалось эхом. Синхронность по-прежнему сохранялась даже в центре этого ужаса, но теперь она выражалась в ярости.
Черви атаковали друг друга. Даже те, которые были окружены червями, разделяющими ту же песню и демонстрирующими те же цвета, внезапно завизжали и заревели. Они оседали на хвост, высоко вставали на дыбы и обрушивались вниз. Все пасти, все клыки, все зубы, челюсти и острые клешни, все визги, вся ярость, кровь, глаза, ужас, паника, страх, крики - все это снова, на этот раз крупнее, чем в жизни, светилось на огромных, высотой со стену, экранах конференц-зала "Иеронима Босха". Бойня закончилась быстро. Это только казалось, что она длилась целую вечность.
Рабочая гипотеза относительно несоответствия между малыми размерами мозга гастропод и сложными формами поведения, которые демонстрировали разные особи, предполагает, что гастроподы компенсируют ограниченные возможности своего мозга с помощью внутренней сети нервных симбионтов.
Предполагается, что полностью развитая внутренняя сеть нервных симбионтов функционирует как хранилище памяти сложных поведенческих программ. Сталкиваясь со знакомой ситуацией, кортикальные ганглии автоматически запускают нужную программу. Таким образом, существо нуждается не в интеллекте, а только в программировании.
Это объясняет, почему животные часто впадают в ступор, обвиваясь друг вокруг друга, когда встречаются с новой или экстраординарной ситуацией. Это явно защитная реакция. Свиваясь вместе, отдельные особи защищены, пока они вырабатывают новые ответы на незнакомую ситуацию.
![Дэвид Герролд - Дело человека [Дело для настоящих мужчин]](/uploads/posts/books/106223/106223.jpg)
