Валидуда Анатольевич - На задворках галактики
— А приятно хоть? Думаю, курят, чтобы получать наслаждение.
— А самому?
Крепыш пожал плечами в ответ.
— Видишь, Михалыч, и я не знаю. Не могу сказать. Но думаю, всё же получаю удовлетворение хотя бы оттого, что эта сигарета для меня теперь признак свободного человека… хотя звучит бредово.
Крепыш ничего не сказал, лишь молча кивнул, как-то сразу погрустнев.
Масканин докурил и, потушив бычок о подошву ботинка, спрятал его в карман. Михалыч проследил за его действиями, при этом брови его поползли вверх.
— Во как! Знаешь, Макс, я бы не додумался. А банку тоже прикажешь в карман прятать?
— Зачем же? — Максим сделал важный вид, будто и не заметил иронии. — Забрось в один из ящиков. Окурок в банку. Свой я машинально в карман сунул.
Крепыш хмыкнул, вложил в банку свой окурок, подождал пока товарищ присоединит к нему свой, и перемахнул через борт 'Дюркиса'. А когда спрыгивал обратно, Масканин заметил у него кровоподтёк на разорванной штанине под правым коленом у самого голенища. Нехороший такой кровоподтёк. Масканин указал на него пальцем. Крепыш стащил сапог, закатил выше колена штанину и тут только поморщился, осматривая и надавливая пальцами вспухшую ссадину, из которой вместе с капельками крови сочился гной.
— Эх, зараза! Так, раз так тебя! — Крепыш полез обратно на БТР, а потом спрыгнул назад, держа в руках небольшие герметичные упаковки с тонкими однокубиковыми шприцами. Одну из упаковок он разорвал, вытащил крайний шприц и воткнул в край раны. — Хорошо, что сразу заметил их, когда велгонца обыскивал. Второй раз не полез бы по карманам шерудить.
Максим взял упаковки, порассматривал надписи на них. Нужное приобретение, полезное. Никаких названий препаратов и в помине. На нетронутой надпись: 'противошоковое и обезболивающее средство', на второй: 'антибиотик'. Видимо, кто-то из особо умных велгонских начальников распорядился о таких вот незатейливых этикетках для своей армии.
— Дрянь дело, — пробурчал крепыш. — В воздухе всякой заразы полно. Не хватало потом себе ногу оттяпывать.
— Сплюнь лучше, — Максим сжал кулак, просунул большой палец между указательным и средним и направил этот кукиш крепышу прямо под нос.
Тот усмехнулся:
— Ты чего это мне в морду тычешь?
— Да так… Это само собой вышло.
— Ты суеверен?
Масканин дёрнул плечами, может раньше он и был суеверным, сейчас он ничего такого не ощущал.
— Ладно, Макс. Посидели, отдохнули, пора трогаться. А то я себя как-то туристом на привале чувствую.
С оружием, да обвешанный всеми трофеями, Масканин с трудом разместился на своём сидении. Штык он засунул в правый ботинок, ножен-то к нему не было, а цеплять к карабину мешали габариты водительского отделения. Крепышу было не менее тесно. Но он, как говорится, не за рулём, которого, конечно же, здесь не было, на тесноту ему было плевать.
Заметно потемнело. Масканин сразу дал газ на полную, ничуть не колеблясь гнать на максимальной, когда стремительно темнеет, а включать фары равносильно самоубийству. Деревьев он не боялся, на такой скорости БТР сшибал их не замечая, да и не росли здесь могучие необхватные исполины. А боялся он в наступающих сумерках угодить в какой-нибудь крутой овраг. Тогда всё. Даже если живой очухаешься, то наверняка весь переломанный. Рискованно конечно, но куда в их положении без риска?
— А скажи мне, Макс, — крепыш зажал в коленях карабин, пытавшийся вместе с сумками при бесконечной болтанке обрести свободу, — ты ведь, конечно, тоже из Новороссии, как и я?
— Тоже.
— А откуда родом?
— Хм… — замялся Масканин. — Смутно как-то в голове… Не помню. Но очень хотел бы вспомнить.
— А я вот, вишь какое дело, вспомнил, откуда я… Из Вежецка. Мы с тем Максом, с тёзкой твоим, в одном дворе жили. Даже в одной трёхэтажке… Да, парень, — на его лице отразилась мечтательность, — наш Вежецк — город солидный, скажу я тебе, даже пятиэтажные дома имеются, прям как в столице… Вот когда увидел, как рыжий Макс, помяни Боже его своим словом, как он рухнул на землю и зарыдал, словно малец, тогда вот, кажись, всё вспомнил. Такая, знаешь, на меня тогда злость нашла, думал — всё, сломался парень, раз нюни пустил. Ан-нет, удара по морде хватило.
— Может и не его вина, — рассудил Масканин. — С нашими мозгами такое сотворили, что если б не бомбёжка… и не растерянность серых… мы не то чтобы вряд ли, никогда, думаю, не вырвались бы. Надо бы летунов отблагодарить… Если с ними свидеться доведётся.
Михалыч согласно кивнул, ведь если бы не бомбёры, сидеть им в лагере и по сию пору. Именно бомбы показали, что охранники могут бояться и их можно убивать.
А Масканин самую малость удивился своим же словам, что назвал охранников 'серыми'. Ведь почти всегда он видел их, собственно, в серо-синих защитных химкостюмах, в которых больше было как раз синего. Потом припомнил, что всё же не редко видел их серые однотонные мундиры, как сегодня утром, например, или в медблоке на рекондиции. Следом припомнил, что зенитчики, почти чудом не успевшие его сжечь в БТРе, носили пятнистые камуфлированные ХЗК поверх выглядывавших таких же пятнистых кителей. И уж как озарение, из глубин памяти пришло знание — 'серыми' называли охранные части в самой велгонской армии, и даже ещё презрительно — 'падальщиками', потому что помимо охраны мостов, электростанций, лагерей, тюрем и всего прочего, (занятие, в общем-то, в любой державе полезное), серые нередко ставились на передовой позади армейцев и не гнушались стрелять в спину своим же.
— А как вы вместе сюда попали? — Масканину стало интересно. — Сначала соседи по двору и дому, потом, наверное, однополчане?
Крепыш откинулся на спинку и задумался. Минуты две прошло, прежде чем он ответил:
— Нет, на фронте я точно не был. Меня не брали. Я литейщик и довольно классный… Только не думай, парень, что я хвастаю… У меня бронь, вообще-то, на заводе была. А вот как попал сюда, да ещё с Максом рыжим, ну хоть убей, не пойму. Он-то студентом был, значит. Со старшеньким моим репетиторством занимался. Тот тоже в студенты готовился… — он скривился как от кислого и пожал плечами. — Да уж, не ладно что-то у меня в башке. Кажись, провалы в памяти.
— Все мы такие… Может, ты просто не помнишь, что со студентом добровольцами пошли?
— Ага, — вякнул крепыш с иронией, — да на кой мне в добровольцы идти? Я на своём месте больше пользы приносил. А Макс рыжий… Так он, это… когда выучился бы, инженером к нам прийти хотел. Так что, не складно, парень, с твоими добровольцами. Разве что… — он замолчал в мучительном ступоре обрывков воспоминаний. — Эвон как! Похоже, сраные калабыри руку приложили, с них станется…
— Не понял. Что за калабыри?
— Да предатели… Словечко ненашенское такое… Дерьмовенькое такое словечко… Вспомнил. Коллаборационисты…
— В смысле? Оккупация что ли была?
— Ну да, была. Под конец зимы в аккурат. Не знал? Фронт когда прогнулся, так и велгонец в Вежецк вступил.
— Не знаю… Не помню нихрена.
— А калабырей этих я с самого начала невзлюбил, когда их велгонцы на самоуправление поставили. Ведь при канцлере как было? Я в неделю по два четвертных серебром мог зашибить. А потом — нате вам, Вежецкая Республика! В кассе бумажек получишь и бежишь трынькать, а то завтра за них хлеба буханку не возьмёшь. Так ведь в кассе раз в неделю жалованье. То, что копил на чёрный день — тоже не бесконечно, хорошо ещё, не всё раньше в банк ложил. У иных сбереженьяца реквизировали. Вот словечко ещё модное… Тьфу! А у нас, работяг простых, поостереглись. Но выдают — опять бумажки. Сложишь их в кассе, бывает, пачками в сумку и идёшь пожрать купить в магазины да в злые очереди. На рынке нынче от бумажек носы воротят, всё больше мена в ходу, а лучше монетки старорежимные, золотые и серебряные, у кого остались. Так-то вот… Однако если республиканцы нас захапали, тогда почему мы у велгонцев? Не понятно всё это. Моя память тут молчит.
Крепыш закончил отповедь и закурил сигарету, предложил вторую Масканину. Максим отказался. Он обдумывал услышанное. Его память, если так можно сказать, молчала ещё больше, чем у крепыша. Он знал, что воевал с велгонцами, только никаких подробностей вспомнить не удавалось. Одни только смутные образы. Про Вежецкую Республику же и про отход фронта он не знал ничего.
— Слушай, Михалыч, а давно это случилось?
Крепыш хмыкнул, глубоко затянулся и ответил:
— Ну ты даёшь, Макс, в самом деле! Говорю же — перед самой весной. Или год какой нынче сомневаешься? Пятьдесят третий был. То есть сто пятьдесят третий эры стабильности.
— Угу… — Масканин с силой провёл ладонью по лицу, словно это могло помочь развеять туман в голове. — А с Велгоном как? Ну при этих ваших калабырях?
— А никак с велгонцами. Мир — не мир, сразу не поймёшь. Скорее мир. Республика, считай, на их штыках держалась. Ну и своей паскуды хватало. Когда они, значит, свою республику провозгласили, тут и началось. Бардак такой начался, что ты! Сплошные налёты, стычки, мародёры, дезертиры. По ночам грабежи, реквизиции, аресты, расправы. Но велгонцы, отчего-то, быстро остановились. Дальше на юг они упёрлись и всё… Как поделано. Уж и артиллерии сколько через Вежецк натянули к фронту, а хрен в итоге. Но велгонец в дела калабырей не лез. В народе слухи ходили, что депутаты казной откупились. Может и правда, чёрт их знает. Мне, парень, тоже не понятно, отчего это мы у велгонцев очутились.
