Алексей Ивакин - «Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра
— А у вас специализация какая? — жадно интересуется девочка.
Крол ответить не успел. Я ляпнул бухим языком:
— Да проктолог он…
Каково же было наше изумление, когда девка радостно спрыгнула с пня и начала снимать штаны:
— Ой. А у меня геморрой после первых родов, вы не могли бы посмотреть? А то я на операцию боюсь ехать, потому как на третьем месяце я!
Раббит на меня так недобро посмотрел и пошел за разноцветным спиртом, потому как водка в этот момент кончилась.
Девки пили как олени на водопое.
А меня чота понесло. Я этой бабе дурной посоветовал спиртовые компрессы делать на больное место.
Суровая беременная женщина, да…
Постепенно светало. Надвигалось второе мая, мы трезвели, бабы не пьянели… наконец, я разглядел, кого я привел в дом.
Годзиллы красивее. Не, которая молчаливая еще ниче, если глаза закрыть. А вот та, которая беременная с топором…
— Ладно, девочки, пора спать, — решился Раббит.
— Ой, мне домой надо, — сказала вдруг беременная. — Иначе меня муж убьет. Я уже три дня дома не ночевала! Мальчики, проводите меня, пожалуйста!
Молчаливую мы отвели в дом и уложили в кролячий спальник.
Беременную с геморроем пошли провожать.
К дому ее пришли уже трезвые.
— Мальчики! А давайте вы в гости зайдете? А то муж у меня такой сердитый. А при вас он будет добрее! А то в прошлый раз он в меня из ружья выстрелил, но промахнулся! А у меня водка есть! Настоящая!
Ой, как мы бежали оттуда…
Деревенская улица. Из-за заборов лают сонные собаки. Солнце встает из-за леса. Птицы чирикают. По улице бегут двое. Один — нормальный, второй руку с белым пальцем в зенит выставил.
Перед тем как войти в дом, мы дожрали фляжку и пошли спать.
Спал я плохо. Руку дергало. Поэтому я спал, вытянув руку вверх.
Орлик потом рассказывал:
— Утром просыпаюсь, смотрю… Блять! Рядом с ней Кролик. А еще рядом с ней командир лежит, с головой в спальник закутался и рука как перископ подводной лодки — туда-сюда, туда-сюда.
Я тоже потом просыпаюсь. Рука болит так, что… И температура.
— Сепсис, — важно говорит довольный «ведущий проктолог». Рядом с ним лежит сонная «молчаливая» крокодилица и время от времени вытирает губы.
— Херня какая, — важно отвечаю я. Самого трясет, блин. Похмелье, наверное. Втачиваю вместо кофею сто грамм спирта «Хамелеон», после чего меня, плавно теряющего сознание, парни тащат в местную больничку.
Шикарная, надо сказать, больничка. Корпуса с переходами, парк… И две медички. Очень, очень красивые, в отличие от вчерашних… (Эпитеты кончились).
И ну давай с меня повязку снимать присохшую. А потом в мясо тыкать палочками какими-то. В живого, между прочим, человека! Очень неприятное чувство, когда тебя за кости трогают.
— А кто это вас так профессионально обработал? — интересуется одна.
Раббит рядом стоит и гордится:
— Я чо, я ж проктолог…
— А я бы не сказала, — меланхолично отвечает другая, которая карточку заполняет.
Обработали они мне рану, уточнив перед этим — а пил ли я?
— Нет! — в один голос взревели мы с Кролом. Стекла в момент запотели, а врачихи поморщились.
— Это его гаубицей! — уточнил наш медик полевой.
Врачихи укоризненно посмотрели на него.
— Да я топор уронил нечаянно… — повинился я.
В рану запихали какую-то резинку. Начали заполнять журнал.
Это был первый и последний случай, когда я разобрал почерк врача.
Записи там были такие:
«Двадцать пятое апреля. Иванов. Москва. Огнестрельная рана живота».
«Двадцать шестое апреля. Петров. Проникающее ножевое ранение в грудную клетку».
«Второе мая. Измайлов. Киров. Рубленая рана топором».
А чо нам, вятским? Мы на полу сидим, не падаем и семеро топора не боимся. Не то что салабоны питерско-московские.
Да, еще вкололи чего-то.
Потом я спал еще сутки на базе, изображая рукой подводную лодку. Третьего же числа мы снова уехали в лес.
Молчаливая девка так с нами до отъезда и сидела, приставая ко всем, кто под губы подвернется. А мы что-то брезговали ею.
А палец? Да на месте палец, только ноет, собака такая, в сырую погоду, надкостницу тогда тоже задело. Но я привык, не замечаю уже.
* * *— Врешь, — усомнился Лисицын.
— Врет, врет, — засмеялся Раббит. — Все не так было. Не южный Ямал, не топор, и не две беременные бабы.
— И ты не ты? — покосился в его сторону майор.
— Конечно. Я же не проктолог?
— Таки да… Ты больше по гинекологии специализируешься…
И майор Измайлов снова пошевелил угли в костре:
— Где там Прохор, интересно?
ГЛАВА 20
Макс снова повертел в руках медальончик. Кажется, что все дело в нем…
Унтершарфюрер был весьма подкован в вопросах германского оккультизма. Еще бы. Лекции про «Черное Солнце» в учебном лагере им читали лучшие преподаватели из «Анненербэ». Черное Солнце… Незримый центр Вселенной. Причина и начало бытия. Арийского бытия. Оно светит только избранным. Только нордическим народам. Его могут узреть только высокодуховные люди с помощью медитации и массажа щитовидной железы. Те же, кто увидит Черное Солнце, будучи негерманцем — станет безумным. А еще заставляли учить «Эдду» наизусть.
— Фарбаутр, бог молний, помоги мне! — шепнул Макс Фольксфатер, пристально глядя на медальон.
И…
И ничего не произошло.
Унтершарфюрер закрыл глаза, потер горло, слегка помассировав кадык. И на древнегерманском медленно произнес:
Styp fyr norpan
á Niðavöllum
salr ór gulli
Sindra æsttar;
en annarr stóð
á Ókólni
bjórsalr jötuns,
en sá Brimir heitir.[48]
И опять — ничего. И тут Макса осенило. Нужна кровавая жертва. Иначе, он не вернется домой. Причем, не просто кровавая. А огненная. Иначе боги не внемлют.
Эсэсовец поднялся. Проверил магазин своего верного «МР». Отлично. Надел на левую руку асбестовую перчатку и, взявшись за ствол, медленно пошел вдоль обрывистого берега небольшой реки. Шел он недолго. Метров пятьсот, пока не вышел к небольшому поселку, состоявшему из двухэтажных деревянных бараков.
«То, что надо», — подумал унтершарфюрер Фольксфатер.
Из ярко освещенного углового окна доносились пьяные песни.
— Руссише швайне, — пробормотал Макс и достал из подсумка гранату с длинной ручкой. Нет… Все-таки русские — варвары. Вместо того чтобы как все нормальные люди отмечать праздники в пивной — эти пьют водку дома. И еще свои варварские песни поют, вместо «Хорста Весселя». И ногами топают с остервенением каким-то славянским.
Нормальные европейцы в пивных праздники отмечают, распевая «Хорст Вессель» и стуча кружками по столам.
Макс отвинтил колпачок на рукоятке. Выпал длинный шнур с фарфоровым шариком. Эсэсовец дернул за шнур. Подождал несколько секунд… Да, по инструкции граната должна была взорваться через пять секунд. В реальности же терочный запал горел до десяти. Неопытные солдаты кидали ее сразу, чем пользовались противники, нередко успевая кидать «колотушки» обратно. Нет уж… Подождем секунд пять…
Бросок! С грохотом граната стукнулась в стекло и… Отскочила? Унтершарфюрер немедленно отскочил в сторону, прячась от взрыва за кучей дров. Однако взрыва не произошло. Аммонал, видимо, слежался или отсырел. А может быть, и терочный запал из строя вышел. Стоп? А почему граната отскочила от стекла, а не пробила его? Что, русские стали ставить бронебойные стекла? Вторую гранату Макс готовить не стал. Просто встал на колено, поднял свой пистолет-пулемет и направил его на окно.
Выстрелить не успел.
Открылась дверь. В желтом электрическом свете появилась пошатывающаяся фигура пьяного русского:
— Maksimytsch? Ту? Kakogo huya w okno kamnyami pizdyaschiscih?
Из всей фразы Фольксфатер понял только одно: «Макс». И приподнялся:
— Я, я, натюрлих… — и дал короткую очередь по пьяному русскому.
И ошалел от увиденного. Почему-то пули летели медленно. Так медленно, что падали по пологой кривой к ногам русского. Макс буквально всем телом ощутил, что завяз внутри какого-то мармелада, словно муха в янтаре… С огромным трудом, пытаясь закричать застрявшим желеобразным воздухом, он приподнял ствол, и пули пошли выше и уже долетали до груди русского, но бессильно тыкались в него и орехами лещины падали на деревянный пол.
— Friz, ohuel, tschto li, sowsem? Seitschas ya tebya tak upizdyaschu…
И русский пошел словно медведь, раскинув лапы, рыча от ненависти!
Крик вдруг прорвался сквозь дремоту, и Макс проснулся от замерзлой дрожи.
Костер давно погас, и мокрый пот накрывал землю промозглым туманом.
Приснится же такое…
Впрочем, идею о жертвоприношении нужно обдумать. Кто такой воин СС? Это жрец войны. Что такое война? Это жертвоприношение для германской расы. Больше крови — больше счастья. Каждый убитый враг на фронте — новый рожденный ребенок в тылу. А если фронта нет? Тогда его надо сделать. Вот и все.
