Алексей Ивакин - «Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра
— Дима, тут все возможно, — подмигнул ему майор.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
Вместо ответа майор хлебнул из фляжки холодного спирта и протянул фляжку капитану Лисицыну:
— Серег, а вот и твой братец.
— Митёк? — не понял капитан.
— Митёк, Митёк, — благодушно кивнул Измайлов. — У вас еще родинки совпадают на левых ягодицах.
— Чё? — в один голос крикнули Лисицын и Митёк.
— Шучу, шучу… — еще шире ухмыльнулся Измайлов.
Фляжка перешла к Глебу Прохорову. Тот молча отхлебнул. Не поморщившись, сглотнул…
— Привет, Рим…
Девчонка отвернулась и глухо сказала:
— Привет.
— Ну, вот и познакомились. Значит так, ребятки…
— Санта-Барбара какая-то… — хихикнул Раббит.
— Заткнись, — беззлобно ругнулся улыбающийся Измайлов. — А то всем расскажу, как твоя фамилия.
— А я уже и не помню, товарищ старший лейтенант!
— Я уже майор, между прочим.
— Так и я давно не старший сержант!
— Ладно, проехали… Теперь слушаем меня внимательно, товарищи хомячки!
— Ну, товарищ старший лейтенант, то есть майор! — возмутился «давнонестаршийсержант» Раббит. — Я же просил!
— Сам прокололся, между прочим, Хомячков. Не перебивай. Слушаем меня внимательно…
Костер трещал сухими досками снарядных ящиков, а майор Влад Измайлов рассказывал. Где-то шла война, вечная война…
После его короткого, но емкого рассказа, естественно, возникли вопросы:
— Стоп. А почему мы не можем вернуться в ваш Центр?
— Можем, — согласился легко и непринужденно Измайлов. — Только вот в чем проблема. Вернуться мы можем только туда, откуда прибыли. Это раз. Второе. С собой мы можем вытащить — в наш мир — до двух центнеров веса из этого мира. При условии, что второй синхронизатор не работает, мы можем вас троих вытащить к себе. Туда, где стоит база, на которую завязаны синхронизаторы. Это как с рацией и частотами. Понятно?
— В целом… Так почему не можем-то?
— Потому что у меня и старшего сержанта… — замялся майор. — Раббита есть приказ. Сходить туда, откуда вы, ребятки, пришли.
— Так идите! — вскрикнул Митёк. — Мы-то тут при чем? Вы с Раббитом на янковскую базу идете, а мы…
Лисицын почесал подбородок и вдруг обнаружил — щетина растет.
— Я тебе сейчас в рожу дам, братец, — вдруг сказал Прохоров. — Вот как был ты евреем, так им и остался.
— Нет ли здесь антисемитизма? — хмыкнул Измайлов.
Митёк засопел.
А Лисицын вдруг посмотрел на стремительно темнеющее небо.
Честно говоря, он сам от себя не ожидал того, что…
Ощутил? Пережил? Понял?
Все это лишние слова… Лишние и ненужные никому.
Он просто понял — что значить жить.
Жить, оказывается, просто.
Вот — враг. Вот — друг. Между ними прозрачный воздух холодной свободы. Свободы как инструмента, а не самоцели. Жить «для», а не «от»… Вот оно… И все. Все остальное — от лукавого.
— Нет, погодите… А почему именно я должен в это все влазить? — вскинулся было Митёк.
— Потому, как ты на немецком танке воевал, — вдруг сказала Римма.
— А ты? — встал дизайнер.
— И я. Поэтому я тоже пойду с мужиками.
— А я… А я прям сейчас туда вернусь и преду…
Мутабор договорить не успел. Ловким и быстрым движением «старший сержант» Раббит сбил Митька с ног и одним ударом кулака отправил в нокаут.
Измайлов хмыкнул.
Остальные промолчали.
— Может, его здесь оставить? — сказал Прохоров. — А что? Снимем медальон и…
— Не по-людски, капитан. С собой будем брать.
— А нахер он нужен?
— Глеб, в отличие от тебя, он кому-то нужен, — жестко ответила Римма, спрятав карие глаза под черной челкой.
— Не понял? — и впрямь не понял Прохоров. — Типа, это он сейчас твое тело, что ли?
— Не мое. И что?
— Фляжку дай, — шепнул Лисицын Раббиту.
— Держи, конечно, — протянул над костром руку «старший сержант».
— Это ты у нас православный? — взвизгнула Римма. — Вот почему ты всех бросаешь? У вас же «за други своя!»
— Молчи, женщина! — вскочил Прохоров. — Это кто еще кого бросил?
— ТАК! — рявкнул Измайлов. — ВЫ ОБА!
И тишина зазвенела в потоке февральского ветерка…
— ЛИБО ЗАТЫКАЕТЕСЬ, ЛИБО ИДЕТЕ ВОТ ЗА ТОТ ХОЛМИК!! И ЧЕРЕЗ ЧАС ВЫ ТУТ, НА МЕСТЕ!
Как бы это странно ни было, оба-два исчезли «вот за тем холмиком». Вырубленный нокаутом, спиртом и переживаниями Мутабор тихо сопел в обе дырочки. У костра остались трое. Измайлов, Раббит и Лисицын.
— Точно Санта-Барбара какая-то, — хмыкнул Раббит. — Да хрен с ними, товарищ стар… ой… майор. Справимся же?
— Не вопрос, — пожал плечами Измайлов. — Просто лишние руки не помешают.
— Я с вами! — торопливо сказал Лисицын.
— А вы стрелять умеете? — проникновенно спросил Раббит.
— Немного, — смущенно ответил капитан отдела «Э». — А вопрос можно?
— Смотря какой… — задумчиво ответил Измайлов, шевеля тонкой веточкой в костре.
— Вы воевали вместе?
— Не. В поход ходили, — улыбнулся Раббит. — По горам Южного Ямала.
— Я серьезно! — обиделся было капитан.
— Он тоже, — улыбнулся майор. — В поход мы ходили. Но жизнь он мне тогда спас все-таки. Смерть, она не только на войне бывает.
— Ой, да ладно, товарищ майор! — махнул рукой Раббит.
— Спас, спас. Слушай…
И майор начал рассказывать…
Интерлюдия
Дело это было году так… Ну, лет десять назад.
Поехали мы с мужиками в горы. Отдохнуть. Баранов пострелять горных, опять же.
Причем поехали действительно мужиками. Ни одной бабы в роте. То есть в группе, ни одного ребенка беспутого. Только мужики. А я командиром был.
Приехали мы в город… Апатиты пусть будет. Да… Апатиты… Ну как город? Так… Поселение такое странное. Вот вы из Питера в Москву ездили на машине? Трасса там есть. Про нее Кинчев еще пел — «Трасса Е-95!». Сейчас уж и не знаю, как она называется. И от той трассы есть такой отворот — поворачиваешь и аллес капут. Луза мира. Все. Край вселенной. Дальше болота до самой Польши. Апатиты же — не луза мира. Нет. Это подмышка мира.
Мужики все молодые, здоровые, мускулами на солнце играем. И сразу в горы.
И вот что ты будешь делать — десять дней работы — ни одного барана не подстрелили. И растяжки ставили, и в засадах сидели… А в ноль. Нету. И разведка молчит. Очень тоскливо. А тут еще специфика мужского отряда.
Вот как бы ни были образованны и воспитанны мужики, оставаясь в сугубо мужском коллективе — они за пару суток превращаются в вонючих горилл. А некоторые в макак-с-красной-какой.
Мы тоже превратились. Какой только фигни не творили — как вспомню, так душа вздрагивает от ужаса. И в э… в пастухов гранатами кидались, и фейерверк из ящика с бронебойно-зажигательными устраивали, и даже СВД поломали сдуру.
А вечерами я своим бойцам эротические сказки рассказывал. Ну как эротические?
Вот лежишь вечером у костерка, ждешь, когда фугас долбанет в километре от лагеря, запиваешь чай спиртом…. Скучно! Душа требует женщину! А где ее взять на болоте?
А я был самый старший — двадцать семь. Гормоны уже не плещут, но вовсю работают. И вот лежишь и рассказываешь:
— И тут раскаленная струя спермы ударила в разверстый зев матки!
И прочие непристойности. Да такие, что немецкая порноиндустрия отдыхает.
За горизонтом бахает фугас, впечатленные мужики расходятся спать по палаткам.
Потом почему-то ворочаются долго. И, время от времени в кусты бегают.
Вот… А вечером тридцатого апреля за нами командир приехал. Ну… Командир местного поисково-спасательного отряда. Полковник. Запаса, конечно, да.
— Пора вам, мужики, и отдохнуть.
А нам так стыдно, что в ноль работаем, да и спирт кончился практически. Хотя там не спирт был. Самогона мы нагнали еще в Кирове. И с какого-то перепугу решили этот самогон через противогазные фильтры пропустить. А он, сука такая, после этой процедуры почему-то стал цвет менять. Вот реально — вечером белый. Утром зеленый. В обед — фиолетовый. К вечеру — красный. И пахнет плохо. Не спиртом. Выливать жалко. Для дезинфекции применять опасно. Пришлось пить. Но, собака такая, надоел до усери. А водки нет! И стыдно пряча глаза в землю, поехали мы обратно в… В Апатиты, да. С товарищем полковником. А что? Апатиты не на Южном Ямале? А и хрен с ним.
А он приехал на «Урале» и с ним мужики из его отряда. Тоже… Охотники. Из местных. Два брата. Бывшие, эээ… Браконьеры. Звали их… Ну, пусть будет Магомед и Аслан. Или Веня и Женя. Это не важно. Вот мы с ними сильно познакомились, пока полсотни километров из болот выбирались до города.
Оказалось, что эти братовья кабак держат. Самый крутой на всем Южном Ямале, да. Как сейчас помню: «БАР „СОВА“». И буквы такие… Светились ночью. Единственные на весь городок. Там даже фонари не горели. Приехали мы, чуток отмылись — братья за нами на «шестере» приехали. Знаете ли вы, что такое «шестера» в Шали образца двухтысячного года? Это как «Феррари» где-нибудь в питерском Девяткино.
