Игорь Поль - Штампованное счастье. Год 2180
Надо же – «ценой значительных потерь»! До сих пор я не имел случая задуматься над формулировками сводок. От нашего батальона осталось едва половина отделения, и все выжившие ранены. Можно сказать, батальон практически перестал существовать. И почему меня так колет эта сухая фраза? Вроде бы я должен гордиться: мы оказались на острие удара, о чем многие могут только мечтать. Может, все дело в том, что в сводке наши потери упоминаются вскользь, как нечто не имеющее важного значения? Но тут следующее сообщение шибает меня под дых, и я временно перестаю соображать.
«В десантной операции особо отличились бойцы первого взвода первой роты третьего батальона Десятой пехотной полубригады под командованием лейтенанта Криса Бейкера Восьмого. Лейтенант Бейкер Восьмой в ходе боя пал смертью героя. Первым в расположение противника, рискуя жизнью, ворвался рядовой первого класса Жослен Ролье Третий. Напомним, что аналогичным образом рядовой Ролье отличился при захвате энергостанции „Луна-5“…»
И так далее. Дальше я не слушаю. Жар от раны растекается по всему телу, грозя расплавить электронику скафандра. Черт возьми, я добился своего! Доктор будет доволен. Теперь меня наверняка повысят. И кроме того, таких везунчиков за всю историю Легиона едва ли два десятка наберется! Теперь и я в их числе! Предчувствие большой и ласковой волны, что вот-вот подхватит и вознесет меня на вершины блаженства, подступает к горлу. Я рад и горд так, что готов обделаться. Но тут я ловлю на себе внимательный взгляд сержанта с простреленной ногой. И воспоминание о тех муках славы, что мне пришлось недавно испытать, окатывает меня ледяной водой. Я с тоской представляю, что меня ждет после окончания операции, и радужное настроение начинает быстро тускнеть. Трудно поднять глаза, кажется, что меня сверлят взглядами бойцы со всего вагона. Краска стыда заливает щеки – меня настигает раскаяние за то, что я сделал. Я выполнил задачу ценой смерти своих товарищей. А тех, кто только что геройски погиб, я еще недавно брал на карандаш. Я мучительно завидую окружающим – они должны быть счастливы, не испытывая последствий раздвоения личности. Их боевой дух превращает меня в жалкое подобие солдата. В тень.
Теперь за моей спиной будут шептаться, будто я избран Богом. В том, что мне повезло в первый раз, можно усмотреть случайность. Второй раз – это уже система. Я трусливо думаю, что наш Бог не всегда справедлив. Я стал первым совершенно незаслуженно. Кому, как не мне, знать свои возможности? Сотни ушедших сегодня парней были по-настоящему достойны этой чести. А вместо них на пьедестал почета взобрался я – особь со скрытым дефектом, лживое двуликое существо.
Сержант приоткрывает свою лицевую пластину и придвигается поближе.
– Да ладно тебе,– шепчет он на ухо.– Не тушуйся. Кому-то надо на знамени висеть. Считай, что это во имя Легиона. За тех, кто сегодня погиб.
– Я недостоин,– шепчу я в ответ.
– Ну-ну,– успокаивает сержант. Морщится: неловко пошевелившись, задел поврежденную ногу. Святая простота. Думает, что я просто смущен. Откуда ему знать, какая каша у меня внутри? – Все так думают. Тут ведь что главное?
– Что?
– Удача. Удача, брат,– это от Бога. Чем-то ты ему глянулся.
– Спасибо, сэр.
– Не за что, Жослен. Разрешишь тебе руку пожать?
Я пожимаю плечами.
– Конечно, мой сержант.
Тихонько, стараясь не привлекать внимания окружающих, я отстегиваю перчатку, протягиваю руку и сжимаю его твердые, слегка влажные пальцы. Наверное, так я передаю раненому сержанту часть своей удачи. Теперь раненый сержант тоже удостаивается Божьего внимания. Думаю, это такой товар, которым мне лучше не разбрасываться направо и налево.
10Красоты подземной Москвы как-то не отложились в памяти. Все в спешке, ни одной свободной минуты. Только прибыли – «бегом, бегом, не отставать, внимание по сторонам, огонь на поражение по всему, что покажется подозрительным, ни к чему не прикасаться – возможны мины». Мы выбегаем из вагона, на ходу разбираясь в колонну по два, вокруг, затеняя мозаику полированного камня, мельтешат серые невзрачные пятна пехотного камуфляжа, узоры, проступающие сквозь камень, отражают огни фонарей, не давая взгляду зацепиться. Отмечаю только, что купол над головой низкий, не в пример Селене-сити. Едва ли два метра над головой. Простой шероховатый бетон. И прямо на перроне – следы короткого боя. Вагоны на соседней платформе изукрашены пулевыми отверстиями, а один и вовсе обуглен и еще дымится, весь залитый пожарной пеной.
Бежать строем при пониженной гравитации неудобно. Втягиваемся в ярко освещенную наклонную галерею. Галерея уходит вверх, закручивая дорогу широкой спиралью. Оранжевые пятна светильников сходятся в линию и, лениво изгибаясь, теряются в отражениях за поворотом. Чего здесь полно, так это полированного камня. Свет так и искрится в его шлифованных зернах и кристаллах. А мостовая – из матовых прямоугольных брусков, шершавых на вид и поглощающих отражения, так что кажется, будто ее выстелили темным, непроницаемым бархатом. И совсем нет уличной зелени. На ходу оглядываюсь назад. Серые струйки выплескиваются на маленькую площадь из стеклянного фасада вокзала. Редкие гражданские теряются среди брони, растерянно жмутся к стенам. Прицельная панорама обводит их нейтральными белыми контурами. Где-то среди этих контуров – измученная Лиз в своем грязном скафандре. Издалека доносятся звуки одиночных выстрелов. Такблок молчит – значит, непосредственной угрозы нет. Минуем перекресток, на котором саперы под охраной пары пехотинцев монтируют низкую тумбу с торчащими во все стороны раструбами.
Мне нравится здесь. Тесные галереи-улицы Москвы чем-то напоминают отсеки моего крейсера. В отличие от земного города, с его бездонным небом над головой и отсутствием надежных стен поблизости, тут я ощущаю какое-то подобие уюта. Нет никакого горизонта, все коридоры изогнуты, самая далекая перспектива – от силы сотня метров, нет домов – стены коридоров просто разделены на фасады, похожие на разноцветные заплаты. Все они разные. Прозрачные, из цветного стекла, льющие потоки света на тротуар и пульсирующие рекламными вывесками – магазины или увеселительные заведения. Сквозь их витрины видны пустые столики и прихотливые изгибы освещенных синим барных стоек. Однотонные, серые, с небольшими табличками – офисы административных служб. Светлого камня, с широкими дверями-шлюзами и списком жильцов на табличках – жилые. Незатейливая планировка.
Центры жизнеобеспечения уже захвачены – мы, как всегда, бьем в самое уязвимое место. В коридорах все холоднее, объявлен комендантский час, все обязаны укрыться в помещениях до особого распоряжения. Я чувствую поднимающийся ветер, он несет вдоль стен пустые бумажные стаканчики и шелестящие обрывки упаковочного материала – это откачивается из коридоров воздух, и скоро вне герметичных стен домов нельзя будет перемещаться без скафандра. Легион безжалостно берет подземный рассадник мятежа за глотку. Наша задача проста: мы разбиваемся на группы и патрулируем свой сектор, задерживая после наступления комендантского часа тех, кто не имеет опознавательного чипа, и расстреливая пытающихся скрыться. А так как разведка только приступила к проверке лояльности, этих чипов еще нет ни у кого из местных. Этап номер один – установление контроля и насаждение дисциплины. Этап номер два – задержание локализованных разведслужбой организаторов беспорядка и участников сопротивления, препровождение их в зону изоляции. По всем диапазонам, по всем местным каналам оповещения передается меморандум командования.
Я гадаю: успеет Лиз укрыться или станет добычей патруля? Потом одергиваю себя – какого черта я о ней думаю? Она чужая. Совсем чужая. Чего я в ней нашел? Обычная женщина. Две руки, две ноги. Разве что немного выше ростом привычных мне девушек с «веселого транспорта». И еще, когда она без шлема, лицо ее кажется вытянутым из-за острого подбородка. И лоб необычный, не такой, как у всех,– высокий, белый. Каштановые волосы только подчеркивают белизну ее кожи. А может быть, это она тогда от страха так побледнела? Или чем-нибудь больна? У нее такой тяжелый, очень необычный взгляд. Над глазами брови вразлет, подвижные, выразительные. И еще она как-то странно изъясняется. Грубовато, без прикрас. Каждым словом бьет прямо в точку. Даже когда плачет, она кажется очень сильной. Я думаю, именно своей необычностью она меня и привлекает, эта женщина-диспетчер с Весты. Еще я думаю, что лучше бы мне ее пристрелить тогда, при первой встрече. Вместе с напарником. Кому лучше? Мне, естественно. Не было бы сейчас этих непонятных сомнений и тревожных предчувствий. Солдат обязан быть твердым. Сомнения в минуту выбора смертельно опасны.
Под эти мысли мы незаметно расходимся группами по своим маршрутам. Я назначен старшим. Мне придают двух рядовых. Мои подчиненные слушаются меня беспрекословно. Нет, не так. Слушаться меня они будут в любом случае: я их командир, пускай и временный. Они внимают мне с таким усердием, что моя спина вскоре становится деревянной от напряжения. Каждое мое замечание, каждый жест воспринимаются ими откровением Божьим, меня безжалостно препарируют глазами. Я для них – «тот самый Ролье Третий». Герой. Образец легионера. Наверное, даже грязь и копоть на моей броне они считают особенными. Оставленными с какой-то конкретной целью, недоступной для понимания простых смертных. Я стараюсь больше молчать.
