Игорь Поль - Штампованное счастье. Год 2180
У марсиан свой Легион. Пусть и не с такими традициями, как наш, но тоже из профессионалов. Они называют его Корпусом морской пехоты. Смешно – на Марсе нет ни одного моря. Наши системы слежения с легкостью отличают обычного колониста от напичканного вживленными системами тела военного, так что ошибки быть не может. Я с гордостью узнал, что марсиан уничтожили парни из первого батальона Десятой пехотной. Ребята из моей части.
К досаде контрразведки, мы не смогли задержать ни одного марсианского шпиона. Почти сотня трупов и расплавленное оборудование – вот и все, что нам досталось. Фанатично преданные своему государству, специалисты по организации революций приняли яд практически одновременно. Как раз в тот момент, когда первые легионеры, часто стреляя на бегу, высыпали на перрон московского вокзала. Ненавижу фанатиков.
11Узкий полутемный коридор неподалеку от перекрестка с неработающей табачной лавкой носит громкое наименование улицы. Улицы Бискорне. Я возглавляю блокирующую группу. Двенадцатый час на ногах. Мечемся по городку, словно наскипидаренные, выполняя этап номер два оккупационного плана. Попросту говоря, окружаем кварталы, указанные разведслужбой, и арестовываем в них участников сопротивления. Иначе их еще называют организаторами беспорядков. Или активистами. Честно говоря, мне все равно, как их называть. При попытке сопротивления аресту я пристрелю любого, какие бы причины им ни двигали. Несложные эти операции шли по всему городу: одна группа при поддержке СНОБов прочесывает помещения, вторая производит блокирующий охват. Со стороны мятежников наивно было бы полагать, что им позволят отсидеться по домам или на конспиративных квартирах,– специалисты в нашей разведке зря свой суп не едят. Для начала, подключившись к серверам сетей наблюдения, они выявили список подозреваемых. Затем их текущее местоположение – одного за одним. Эти инопланетные города с их системами спасения и всестороннего контроля перемещения граждан. Что может быть лучше приспособлено для работы наших технических средств обнаружения?
Стреляем редко. Я бы сказал – удручающе редко. Деморализованные повстанцы предпочитают сдаться, тем самым сохранив себе жизнь. Сети вещания время от времени демонстрируют кадры, отснятые при подавлении очагов сопротивления. Очень убедительные кадры, разве что крики умирающих на них не слышны. Но вспышки выстрелов и разрывы плазменных гранат, оставляющие на экране яркие пятна, видны очень хорошо. Как и предсмертные судороги погибающих от удушья. «Участники незаконных вооруженных формирований с оружием в руках уничтожаются на месте» – так голос диктора комментирует подобные передачи. Или еще: «Вот так бойцы Инопланетного легиона подавляют очаги сепаратизма». Кадры с умирающими легионерами в трансляцию, естественно, не включены.
Каждому сдавшемуся добровольно представитель разведки тут же задает вопрос: «Согласны ли вы сотрудничать с военными властями или предпочитаете быть интернированы?» Некоторые отвечают согласием. Чем дольше длится наша операция, тем больше таких желающих. Интернирование означает содержание в фильтрационном лагере с довольно туманными перспективами. В том числе – химического допроса и возможного уничтожения, в зависимости от тяжести содеянного. Лагерь – бывший стадион с еле-еле работающей системой вентиляции, наполненный разреженным, дурно пахнущим воздухом. Арестованные, разделенные на группы, раздетые, без скафандров и дыхательных масок, сидят, тесно прижавшись друг к другу, на холодной искусственной траве футбольного поля. Те, кто надеется согласием сотрудничать избежать интенсивных допросов и впоследствии продолжить борьбу, сильно ошибаются – после процедуры подписания соглашения, которая следует немедленно, они вступают в ряды добровольческих сил охраны правопорядка. Контракт сроком на один год. Выглядит это буднично и просто: не отходя далеко, в сторонке, под прикрытием кузова грузовика, им вводят имплантаты, подавляющие волю, затем гражданская одежда летит на землю, их переодевают в примитивную форму, дают в руки устаревшее пулевое оружие – автоматические карабины со штыками. Вот и готов «солдат». И тут же со свежеизготовленных вояк снимают подробные показания о событиях, свидетелем и участником которых явился «доброволец». И список активистов, подлежащих аресту, ширится.
Среди задержанных встречается довольно много женщин. У этих нет вариантов. Им ничего не предлагают. Подавленные неизвестностью и страхом, они с завистью смотрят на мужчин. Ничего не поделаешь – современная военная доктрина не допускает участия женщин в боевых действиях. Легион полностью укомплектован самцами. Исключение составляют лишь служащие на «веселых транспортах».
Арестованных женщин сгоняют в кучу. Удушливый запах страха исходит от их тел. Глядя на их серые лица и посиневшие руки, испытываешь что угодно, кроме вожделения. Я бы предпочел видеть их с оружием в руках, с лицами, искаженными ненавистью или презрением, чем вот так, раздавленными и опустошенными. Если бы кто-нибудь мог предоставить мне такую возможность.
С каждым часом численность добровольческих сил все увеличивается. Одновременно набирает обороты операция по зачистке. Она захлестнула весь город и уже выплеснулась за его пределы, достигнув вахтовых поселков и промышленных объектов. Легионеры постепенно растворяются в море зеленых комбинезонов. Столь многим хочется жить, что разведка и интенданты не справляются с обработкой потока рекрутов. Мы становимся чем-то средним между инструкторами и пастухами. На группу добровольцев численностью от отделения – не более двух-трех легионеров. Так что через несколько часов мы с Германом остаемся в окружении десятка новоявленных союзников, облаченных в мешковато сидящую униформу. Грузовой кар с амуницией и оружием в сопровождении двух представителей разведки и флотского интенданта следует за нами по пятам. Хорошо хоть сопротивление повстанцев было сосредоточено на поверхности и серьезного противодействия в городе мы не встретили. В бою, подобном тому, что мы приняли в транспортных туннелях, это воинство перебили бы как цыплят.
Добровольцы, с глазами, похожими на оловянные пуговицы, проявляют недюжинную свирепость. Вот только отсутствие навыков владения оружием их подводит – стрельба их скорее является фактором устрашения. Но имплантаты возбуждают в них дикую ненависть к бывшим соратникам и соседям, и они добирают до нормы, по малейшему поводу усиленно работая штыками и прикладами. На моих глазах один из добровольцев проткнул задержанного штыком только за то, что тот имел неосторожность задать вопрос, куда их повезут. Нам, легионерам, противно находиться рядом с этими отморозками. Но приказ есть приказ, и мы вынуждены демонстрировать к ним свое расположение, как к настоящим союзникам, хотя с большим удовольствием я перестрелял бы их всех до одного. Судя по выражению лиц товарищей, не я один испытывал такое желание. От проявления знаков внимания с нашей стороны псевдосолдаты глупо и счастливо улыбаются. Мне кажется, что командование на этот раз перестаралось: союзники похожи на безмозг-лые хищные растения.
Я отворачиваюсь от одного такого, который, довольно скалясь, вытирает штык об одежду убитого. Трое других задержанных смотрят на него в ужасе, боясь пошевелиться или сделать неловкий жест, способный привлечь внимание конвоира. Правда, есть в этом инциденте и положительная сторона: по крайней мере эти трое не попытаются сбежать до прибытия транспорта. Иначе от беспорядочной пальбы, что поднимут их охранники, пострадают не столько бегущие мишени, сколько те, кто случайно окажется на линии огня. Мы, к примеру. Я выжил в мясорубке первой волны, и мне вовсе не улыбается погибнуть от случайной пули, выпущенной не пойми кем. Поэтому я делаю вид, что садизм конвоиров меня не касается.
Работаем деловито и сосредоточенно. «Молот-тридцатый – Наковальне-тридцать. Дом номер восемь. Гоним более двух десятков целей. Встречайте»,– передает старший группы прочесывания. Я знаками разгоняю восьмерых союзников по противоположной стороне улицы. Распределяю их в редкую цепь. Сам я, вместе с Германом, занимаю позицию за углом – отсюда, оставаясь невидимыми, мы в случае необходимости сможем простреливать все пространство до следующего перекрестка. Оставшиеся добровольцы гонят задержанных к грузовику и там, грубо работая прикладами, укладывают их на ледяную мостовую.
Такблок разрисовывает пространство цветными метками, демонстрируя приближающиеся цели. Я киваю Герману. «Вниманию гражданских лиц! – гремит он через внешний динамик,– Пожалуйста, следуйте нашим указаниям, выполняйте распоряжения представителей военных властей, и вам не будет причинено никакого вреда. Выходите по одному с поднятыми руками! Не делайте резких движений! После выхода поверните направо, сделайте два шага и встаньте лицом к стене!» Двери шлюза с гудением уползают вверх. Добровольцы вскидывают карабины. На их лицах застыло выражение тревожного ожидания. В проеме двери показывается испуганный мужчина. Его высоко поднятые руки дрожат. «Смелее! Повернитесь направо и встаньте лицом к стене»,– подгоняет его резкий металлический голос. Мужчина делает неуверенный шаг. За ним на тротуар выходит еще один. Потом сразу двое. Немолодая женщина, закутанная в шерстяную одежду, осторожно ступает, будто в холодную воду, не сводя глаз с поднятых стволов. Спотыкается. Карабины дергаются вслед за ней. «Нет, нет!»– в страхе бормочет она и закрывает лицо руками. Доброволец отделяется от строя и грубо толкает ее к стене. Женщина замирает, втянув голову в плечи. Все норовит оглянуться, черные зрачки стволов притягивают ее взгляд словно магнитом. В дверях уже небольшая давка – все торопятся выйти, чтобы покончить наконец с неизвестностью.
