Артем Мичурин - Еда и патроны
— Хе. Умный ты больно. Языком-то молоть каждый горазд, а ты попробуй, найди кого. Хер там. Тем более что не приветствуется это городским начальством, — объяснил дед, заметно снизив громкость на последней фразе.
— Это что значит — не приветствуется?
— Да строился здесь один не так давно. Быстро довольно сруб поставил, баньку — все чин по чину. А потом стали к нему на участок люди какие-то захаживать, разговоры там разные говорить. О чем уж они толковали — я не знаю, врать не буду, только очень скоро сгорел и сруб и банька, да и хозяин, говорят, вместе с ними. Вот такие дела.
Стас задумался, глядя по сторонам и пытаясь хотя бы приблизительно подсчитать количество дворов.
— Много, много, не считай, — усмехнулся дед, поймав ход его мысли. — Хозяин на этой земле состояние уже сколотил, а сам за стеной проживает в таких хоромах, что нам с тобою и не снились. А вон, кстати, и моя домулька, — старик кивнул в сторону солидного бревенчатого дома, крыша которого была выстелена рубероидом.
— Неплохо, — одобрил Стас. — Один живешь?
— Один, — махнул рукой дед. — Сын погиб, невестка с внуками в Коврове осталась. Так вот и живу, как пес старый — никому не нужен.
— А как сын погиб?
— Да глупо. Хотя у молодых смерть другой и не бывает, наверное. Это нас, пней трухлявых, она стороной обходит. Нас обходит, а их забирает, — проговорил дед задумчиво. — На мине Андрюшка мой подорвался. Огород решил чуток расширить. Вот и расширил… Грядку перекапывал, и как оно ебанет! Ноги обе оторвало напрочь, аж до бани ошметки улетели. Живот весь осколками посекло. Минуты через две прямо там, на грядке и помер. Мы ж не знали даже, как до избы его дотащить. Ходим с невесткой вокруг, словно двое умалишенных, причитаем. А за что взять-то? Руки есть, а внизу… — голос у деда задрожал, он отвернулся и вытер глаза рукавом. — За одно только Господа каждый день благодарю — детишек тогда рядом не было, внучков моих. А то ведь постоянно вокруг Андрюшки крутились.
— Ты это, извини, отец, — смутился Стас. — Не подумав, спросил.
— За что же извиняться-то? Твоей вины здесь нет, — дед шмыгнул носом, шумно выдохнул и натянул поводья. — Вот и приехали. Все, пассажиры, слазь. Конечная.
Дремавшие тетка с парнишкой вздрогнули и неловко засуетились спросонья, навьючивая на себя поклажу.
— Где тут двор ваш постоялый? — спросил Стас.
— Вон там, за избой со ставнями, — ответил дед. — А хочешь, так это… у меня оставайся.
— Не знаю. Мешать не буду?
— Не будешь. Да и будешь если — переживу. Чем ты мне больно помешаешь-то, пню старому? А так поболтаем хоть, все повеселее.
— Ну, тогда, пожалуй, останусь. Спасибо.
— Вот и славно, — обрадовался дед. — Вот и отлично.
Тетка с парнишкой, увешавшись тюками и корзинами, пыхтя, заковыляли дальше по улице.
— Эй, пассажиры, — крикнул дед вдогонку. — Ничего не забыли?
— Нет, — отозвался парнишка.
— Мое с собой все, — буркнула тетка.
— Ну и хорошо, — подвел дед итог рабочего дня, отпер ворота, взял лошадь под уздцы и повел на двор.
Стас прошел следом и встал перед крыльцом.
— Сейчас, сейчас, — торопливо протараторил дед, выбегая со двора и звеня ключами.
Он поднялся на крыльцо, открыл дверь и сбежал вниз.
— Ты заходи, располагайся там, а я лошадь только распрягу, овса дам и подойду.
Стас вытер подошвы о тряпку у входа и прошел внутрь.
В сенях было прохладно, пахло сеном и куриным пометом. Вдоль стен расположились длинные скамьи, на которых стояли горшки, банки, ведра и две здоровенные бутыли с какой-то белесой мутноватой жидкостью. На стене висели коромысло, хомут. Серп приютился на гвоздике, рядом с длинным белым полотенцем в голубых узорах по краям. В углу стояли коса, швабра и веник. От входной двери до следующей, с противоположной стороны, тянулся половик, старый и выцветший, но чистый, с когда-то ярким красно-сине-зеленым орнаментом, изображающим диковинных птиц в райских кущах. Справа из сеней был выход на двор. Оттуда доносилось приглушенное лошадиное ржание и тихое неразборчивое бубнение деда, беседующего о чем-то со своей скотиной. Дверь напротив входной вела то ли в летнюю спальню, то ли в кладовку. Слева располагался вход в жилое помещение. Стас потянул за ручку и заглянул внутрь. Просторная квадратная комната. Направо кровать, налево печь, прямо, между двух окон, стол с двумя стульями. Справа над столом в углу икона за белой кружевной занавесочкой. У двери стояла пара тапок.
— Проходи давай, — раздалось вдруг за спиной. — Чего у порога-то топчешься?
Стас присел на и начал развязывать шнурки.
— Да заходи так, не разувайся, я все равно половики снял постирать, — сказал дед и протопал в сапогах по голому дощатому полу.
Стас последовал его примеру.
— Уютно тут у тебя, чисто.
— Да какое там, — махнул рукой дед, зажигая керосиновую лампу. — Видела бы жена моя, покойница, как я тут живу-поживаю, из могилы бы поднялась, наверное. Ох и чистоплотная баба была. Ты присаживайся. Я сейчас пожрать что-нибудь сварганю.
Дед одернул занавеску у печи и скрылся в чулане. Затрещал огонь, зазвенела посуда.
Стас сел и уставился в окно. На улице совсем уже стемнело. В стекле отражалось усталое лицо, покрытое трехдневной щетиной. Он провел по щекам ладонью и почувствовал, как жесткие короткие волоски скребут по коже.
— Сейчас печка раскочегарится, а там и ужин состряпаем, — дед вылез из-за занавески со здоровенным тесаком и, прогремев по полу сапожищами, вышел за дверь.
Через пять минут он уже вернулся с освежеванной тушкой кролика и снова пропал в чулане. Скоро комната стала наполняться упоительно аппетитным ароматом жареного мяса, побуждающим желудок затянуть свою жалостливую песню.
Минут через пятнадцать старик появился с двумя большими деревянными плошками жареной картошки и крольчатины, поставил их на стол, снова вышел за дверь и вернулся, неся небольшую миску квашеной капусты и литровую бутыль с чем-то мутноватым.
— Ты к спиртному-то как относишься? — поинтересовался он.
— Нормально отношусь.
— Это хорошо, — дед поставил все на стол, принес стаканы с вилками и разлил. — Тебя, кстати, звать-то как?
— Стас.
— Григорий, — представился дед и пожал Стасу руку. — Ну, давай за знакомство, что ли.
Стаканы звякнули, опрокинулись, и самогон потек, приятно обжигая внутренности.
— А чего ты от южных ворот-то съехал? — поинтересовался Стас, с аппетитом поглощая крольчатину.
— Да ну на хрен, — поморщился дед. — Ты знаешь, у меня какие соседи там были? Не приведи Господи кому таких соседей! Одни пьют беспробудно да воруют. Ночью по огородам, а сутра на рынок. Наворованное сменяют на самогон и бухают, а как закончится — опять по огородам. Чего они зимой делать будут — ума не приложу. А вторые и того хуже — напрочь ебанутая семейка. Не знаю уж, врожденное у них это или как, только жить с такими рядом страшно. Чего ты лыбишься? Вот покантовался бы пару годков по соседству с этими долбоебами, я бы посмотрел тогда на тебя. Отец у них — просто невменяемый. Бывает, ходит-ходит по двору, будто сонный, качается, глаза свои коровьи закатывает, а потом, ни с того, ни с сего, как схватит полено какое или еще чего, что под руку подвернется, да как захерачит в забор! Аж доски чуть не повылетают. Я один раз видал, как умалишенный этот сынишку своего — такого же придурка — чуть до смерти дрыном не ухайдакал. Ну, как с такими жить?! И мать у них тоже пизданутая. Шестерых дебилов нарожала и, милушки мои, нечего ее не волнует. Выродки эти, прости Господи, чуть хибару мою не спалили. Я вот думаю — а уж не брат ли с сестрой эти папашка и мамашка? Что-то больно симптомы у них схожие.
