Евгений Филенко - Гигаполис
– Вообразили, – произношу я.
– Что, по-вашему, должно случиться с этой землей?
– Наверное, она должна умереть, – неуверенно предполагает Лариска.
– Конечно, – говорит писатель. – Кто бы не умер, не задохнулся от такого надругательства? А теперь вопрос: хочет ли она умереть?
– Что значит – хочет, не хочет! – возмущаюсь я. – Вы что, Конан, мать его, Дойля вспомнили, «Когда Земля вскрикнула»?
– Вспомнил. И от себя додумал. Я же не материалист, а фантаст старой формации…
– Природа не снабжена органами чувств, – заявляет Фимка. – Единственная форма ее реакции – мутагенный процесс в эволюции.
– Вот и ответ на мой же вопрос. Эта земля, в частности, а в широком смысле – природа, умирать не захочет. Она станет сопротивляться. Всеми доступными ей средствами. В том числе и через мутагенный процесс. Но не обязательно эволюционный. В конце концов, мы, люди, могли научить ее и революциям.
– Доказательства! – требую я.
– Что, прямо сейчас? – смеется Борис Ильич. – А загляните в кладовку.
– Вы хотите сказать, что все эти крысиные полчища с их королями и королевами, кобольды, урохи… прочая нечисть – это защитная реакция природы?
– Я не думаю. Я смиренно надеюсь, что всего лишь защитная реакция. Причем довольно сдержанная и необидная. Мол, отстаньте вы, меня и так от вас тошнит!
– Тоже мне, страсть – урох! – пренебрежительно фыркает Фимка. – Обыкновенный домовой.
– Да, но могли быть черти во главе с Сатаной. Вы не задумывались о том, что образы древних поверий неграмотного, темного человечества и есть персонификация защитной реакции природы?.. Но более вероятно, что это ультиматум.
– Который мы не прочли, – шепчет Лариска.
– А дальше? – настаиваю я.
– Что бывает за ультиматумами? Военные действия.
– Как она может воевать с нами, эта ваша природа? – волнуюсь я. – Чем? Устроить нам извержение вулкана рядом с мэрией? Затопить Южный порт?
– Да не знаю я! – пожимает плечами Борис Ильич. – Чего вы от меня хотите? Я уже двадцать лет ничего не читаю, кроме газет, и ни о чем не думаю, кроме того, где бы раздобыть пакетик кофе… Мы столько времени учили ее своим гнусностям, столько веков дрессировали. Не удивлюсь, что однажды она станет сражаться с нами нашим же оружием. И создаст себе воинство из людей и машин, только не имеющих ничего общего с нами. Вот тогда грянет Армагеддон, да только на нашей стороне не выступит ни один Спаситель.
– Верно!.. – Бергель хрипло исторгает из груди не то стон, не то взрыд. – Верно, писатель! Еще Господь не любил больших городов, они его на… настораживали. Он все чудил над ними: то языки смешает, то праведников науськает. Дай я тебя поцелую…
Какое-то время они с писателем обстоятельно, по русскому обычаю крест-накрест, лобызаются. Воспользовавшись этим, я целуюсь с теплой и на все согласной Лариской. А моя нетвердая рука никак не может заползти к ней под халат.
– Мы все делаем вид, что ни хрена не происходит, – витийствует Фимка. – Что так можно жить. А вот нельзя! Так можно только гнить. И мы гнием. И никто уже не отличит живого от мертвеца…
Он лихорадочно наливает себе вина и выплескивает в рот, чтобы загасить клокочущее внутри пламя.
Я тоже тянусь за бокалом и с первого раза промахиваюсь. Со всевозможным тщанием целюсь, чтобы повторить попытку, и в этот момент на запястье оживает бипер.
Никто этого не замечает: все заняты по преимуществу собой. Нарочито расслабленно отодвинув препятствующие перемещениям в пространстве стулья, трудно поднимаюсь и выхожу в коридор. «Сполох, тебе плохо?» – окликает вдогонку Лариска.
Достаю из нагрудного кармана фонор-карту.
– Здесь ко… комиссар Сполох.
Это Ерголин.
– Беда, Сергей, – говорит он. – По всем фронтам сплошная беспросветная беда.
15. Игорь Авилов
Я оборачиваюсь первым.
Это не «кайман». И не зарф, хотя одет в похожий черный комбинезон, а лицо в такой же маске. Но что-то в его повадке сразу выдает постороннего.
– Игорь Авилов! – выкликает он сиплым шепотом. – Кто из вас Игорь Авилов?
– Это я, – отвечаю с недоумением, а сам тихонько нащупываю заткнутый за пояс шок-ган.
Улька, дурачок, хлопает глазами, ему и в голову не придет взять этого гостя на мушку своего «волка». Что вовсе не повредило бы в такой странной беседе.
– Славно, – между тем, говорит пришелец с удовлетворением. – Иди со мной.
– Сейчас, – говорю я и вытягиваю шок-ган. – Только штаны застегну. Покажи-ка мне личную карточку, дружок!
– Личную карточку? – бормочет тот задумчиво. – Зачем? Если ты Игорь Авилов, то иди со мной, и все будет хорошо.
– Что происходит, Гоша? – наконец просыпается Улька.
– Это не «кайман», – отвечаю я коротко.
– Я не «кайман», – соглашается незнакомец. – Я аллигатор. Так ты идешь со мной?
– Никуда я не пойду! А ты сейчас мне расскажешь, откуда и зачем пожаловал.
– Слушай, Авилов, – раздраженно говорит тип в черном. – Не напирай на шило, мне приказали тебя доставить, и я тебя доставлю, хотя бы и в два присеста.
– Ладно, – киваю я. – Но этот человек, – показываю на Ульку, – пойдет со мной.
– Нет, он мне не нужен, – заявляет тип.
Улька вскидывает пушку.
– В конце концов, я комиссар полиции! – объявляет он. – Сделайте руки за голову, а ноги чуть шире плеч…
Вместо того, чтобы подчиниться, тип отступает в сторону. Оказывается, за его спиной топчутся еще двое таких же гавриков. Откуда они могли взяться на самой вершине отеля, на прочесанном «кайманами» вдоль и поперек этаже?!
В руках у них «фенриры» с нашлепками глушителей, которые сей же миг начинают работать.
И я вижу, как Улька Маргерс, распиленный очередями надвое, бьется спиной о стену и оседает в брызгах собственной крови. Я и сам весь в его крови с головы до ног.
– Уля!!!
Мои пальцы погружаются в липкое. Белые Улькины волосы становятся грязно-бурыми, а изо рта на мятую сорочку толчками выплескивается черная струя.
– Улька… прости!..
Чья-то рука опускается мне на плечо.
– Теперь больше нет препятствий, чтобы ты пошел со мной?
– Я покараю тебя, – тяжко выговариваю сведенными губами. – Растопчу как червяка…
Сейчас я выпрямлюсь. И начну ломать и крушить эту сволочь в мелкие осколки. Голыми руками. Я загоню их поганые стволы в их поганые задницы.
Но выпрямиться мне предусмотрительно не позволяют.
16. Игорь Авилов
Сознание возвращается обломками.
Сначала я вижу ослепительный круг света. Нестерпимо режет глаза!.. Потом предпринимаю попытку встать. Было у меня такое незавершенное намерение перед тем, как обеспамятеть. Зачем? Так просто не припомнишь… Ничего не выходит и на этот раз. Что-то удерживает мои руки и ноги в полной неподвижности. Да и шея перехвачена тугой эластичной удавкой.
Череп налит булькающим кипятком. Поднести бы ко лбу пригоршню снега!.. Но сейчас – осень. Сентябрь. Шел дождь, когда я стоял в оцеплении у «Националя».
Тогда отчего я здесь?
Пахнет сырым камнем. И где-то рядом каплет с потолка. Совсем как в том подвале, где Таран выряжал меня в официанта.
Я согласился идти с ним, потому что там был Улька Маргерс. Но Ульку убили. Он умер на моих руках. На мне до сих пор должны быть брызги его крови.
И я хотел покарать убийцу.
Мне помешали…
– Ты уже очнулся, Авилов? – доносится сквозь бульканье проклятого кипятка знакомый голос.
Голос убийцы, которого я приговорил.
Рвусь ему навстречу, наощупь, вслепую. Лишь бы достать горло, руку, плечо. Этого будет достаточно. Он приговорен, и пусть не ждет обжалования… Повисаю на ремнях, которыми прикручен к глубокому, неудобному креслу.
– Перестань брыкаться. Это тебе ничего не даст. С тобой желают поговорить, и ты будешь смиренно выслушивать вопросы и давать ответы.
– Я тебя… так и так!..
Меня коротко тычут в лицо. Это адская боль. И все же я ухитряюсь сохранить сознание. Мне нельзя отключаться. Передо мной враг. Он овладел временным преимуществом и думает, что способен вить из меня веревки. Пускай думает. Если у меня появится хотя бы малейший шанс, он будет использован, чего бы мне это не стоило после.
На голову льется ледяная струя. То, что мне нужно. Кипяток в мозгах остывает, и я начинаю различать смутные очертания предметов в полумраке подземелья, куда меня необъяснимо доставили из «Националя». Сквозь двадцать с лишним этажей, сквозь строй «кайманов» и террористов, сквозь тройное кольцо оцепления… Кто же это у нас такой могущественный?
– Авилов, запомни простую вещь. Ты угодил в Пекло. И веди себя сообразно ситуации. Здесь не действуют ваши законы. Здесь жизнь вроде твоей не стоит и плевка. Поэтому ты будешь отвечать, когда спросят. И в твои улиточьи мозги не взбредет грубить тем, кто захочет с тобой побеседовать.
Так значит, это Пекло.
Я, Гоша Авилов, сподобился провалиться на самое дно Гигаполиса. И выйти мне отсюда, наверное, не удастся.
