Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 2. Криптократы
Бой грохотал по дворцу. Дробь автоматных очередей, гулкие разрывы гранат, хлесткие винтовочные выстрелы, перестук пистолетов захваченных врасплох франкистских офицеров и чиновников. Все это резонировало в высоченных сводчатых коридорах, бессмысленно огромных залах, многие из которых и два, и три века оставались пустыми. Для обороняющихся — жуткая какофония, мешающая понять, что же на самом деле происходит, с какой стороны наступает враг, каким образом строить сопротивление и куда бежать.
В последние дни Рейхстага в Берлине было, наверное, то же самое. Ни общего командования, ни отработанного плана обороны. Отстреливались, перебегали с этажа на этаж, организовывали контратаки с одной лестничной площадки на другую просто потому, что иного смысла в жизни не осталось. А ярость и азарт взаимного уничтожения, накопленные за три года, именно в этой точке достигли крайнего, безумного предела.
Здесь, пожалуй, то же самое. Испанская война с первых дней приобрела куда большую жестокость, чем наша Гражданская. У нас люди, бывало, неоднократно переходили с одной стороны на другую по мере изменения личных взглядов или политической обстановки. Нередко с пленных просто срывали (или, наоборот, пристегивали) погоны и ставили в боевой строй. И дальше воевали, с той или иной мерой энтузиазма. Поезда, к слову сказать, ходили поперек всех фронтов, по взаимному согласию ни белые, ни красные, ни зеленые машинистов и проводников не трогали. Здесь — ничего подобного. Да что говорить, при вдесятеро меньшем населении потери с обеих сторон вдвое превысили те, что случились в России за пять лет.
«Мне-то оно зачем? — подумал Шульгин, поглядывая на огонек слишком быстро догорающей сигариллы. — Это не моя война, как и все прочие. Энрике Листер, самый талантливый полководец Республики, написал мемуары „Моя война“. Для него — так, для меня — иначе. Мне даже денег не платят, как нормальному наемнику. У меня как в зоне — если сел за карты, так играй. И с выигрышем не уйдешь, и проигрыш грозит известно чем…»
Он вовремя успел раздавить окурок о подножие памятника. Февральский ветер сразу же развеял дым. Глаза начали привыкать к темноте. В отдалении продолжало греметь и взблескивать, опытному человеку не слишком трудно было сообразить, что бой плавно перетекает в затяжную фазу. Если хотя бы сотня человек сумела сориентироваться в обстановке и забаррикадироваться в подходящем для обороны месте, то штурмующим придется нелегко.
А ведь наверняка какая-нибудь телефонная линия или радиостанция продолжает работать, и тогда через полчаса-час на помощь к каудильо может подойти дивизия полного состава со средствами усиления. Та же итальянская «Черные перья» от Вальядолида, и своих полков и батальонов можно надергать из окрестностей. Отряды прикрытия задержат их, но ненадолго.
Другое дело, что каудильо это не спасет, пока он жив, десантники не отступят и не сдадутся, но кому это нужно?
Галерея, на которой Шульгин сейчас находился, вытянутым прямоугольником окружала нечто вроде летнего сада. Частокол мраморных, тускло мерцающих даже в густом полумраке, колонн. Роскошный многофигурный фонтан посередине, черные скелеты деревьев, лишенные листьев. Север все-таки. Смутно различаемые дорожки, покрытые утрамбованной щебенкой. Шесть ярусов окон, в основном темных, но в некоторых угадывается свет. Свечи, лампы керосиновые или даже электрические, только скрытые шторами и глухими абажурами.
Самое время прогуляться по Средневековью, вспомнив иные, не присущие советскому наркому способности. Цинично звучит, но ведь и затеянная им третьего уровня операция тоже остается отвлекающей. Настоящие осуществляются в одиночку.
По звонкому настилу галереи застучали каблуки сапог, послышались негромкие, но напряженные голоса, на испанском, естественно, который Сашке был теперь понятен как русский.
Три человека, тяжело дыша, тащили станковый пулемет на треноге, похоже, «гочкис», и коробки с лентами. Четвертый, офицер, их подгонял, одновременно давая указания по тактике предстоящих действий. Не слишком грамотные, к слову. Правильнее всего было установить пулемет не на самой галерее, а как раз за мраморным бруствером сухого сейчас фонтана. Приличное укрытие и круговой обстрел, хотя бы в этой зоне.
В другой ситуации Шульгин непременно поучил бы лейтенанта или капитана — кто его знает, знаков различия не видно — тонкостям военного дела. Но сейчас они по разные стороны баррикады. Значит, выживает сильнейший.
Прислоненный к стенке автомат он поднимать не стал. Под общий шум куда удобнее пистолет «последнего шанса», «вальтер ПП». Пропустив пулеметчиков мимо себя, Сашка трижды выстрелил в спины, прикрытые суконными плащами с пелеринами. Лязгнул упавший на камни пулемет, но совсем негромко.
«Еще пригодится», — краем сознания подумал Шульгин, сбивая с ног офицера. Тот оказался молодым и на удивление хилым. Пацан вроде скороспелых отечественных прапорщиков и младших лейтенантов одной и другой мировых войн.
Он оттащил его в свое прежнее укрытие.
Ткнуть под нос и в зубы пахнущим свежим порохом стволом — святое дело. Они тут книжек про «Август сорок четвертого» наверняка не читали. Для них все в новинку.
— Ты, буррито[33], мокосо[34], жить хочешь, говори? Где прячется каудильо?
Говорил Шульгин на том самом изысканном «кастильяно», из-за которого его последнюю неделю начали принимать за потомка лучших аристократических родов, скорее всего — эмигрантских, поскольку в самой Испании так изъяснялись только в свите бывшего короля Альфонса ХIII да на филологическом факультете саламанкского университета. Даже простонародные оскорбления звучали, как матерные выражения в устах классной дамы Смольного института. Со всем изяществом, но по делу.
И пацан, наверное, был не из простых, сразу уловил лингвистическую тонкость. Коммунисты-республиканцы, пролетарии так не изъясняются.
— Сеньор, вы меня не убьете? — Вопрос был задан вздрагивающим голосом, но на том же диалекте.
Какие пустяки приходят людям в голову в разгар исторических событий.
— Да на кой… ты мне нужен, — Сашка отвел в сторону пистолет. С клиентом все понятно. — Быстро, встаем, идем, ты мне показываешь самый безопасный подход к помещениям дона Франсиско — и свободен. Слово кабальеро!
— Мне достаточно вашего слова, дон. — Пацан поднялся с пола и даже стряхнул пыль с одежды. Ах ты, красавец! Не видел настоящей жизни.
— А пистолет у тебя есть?
— Конечно, — парень, кое-что сообразивший, только глазами указал на кобуру под плащом.
— Подай…
Шульгин взял в руки «Астру-400», неплохая штучка, эстетичная, нажал кнопку, выщелкнул магазин. Забросил его в парк, далеко. Днем станешь искать, долго не найдешь. И затвор на всякий случай передернул. Пусто. Пистолет вернул лейтенанту.
— Возьми, на память от дона Алехандро. Офицер все же, без оружия неприлично. А теперь веди меня, куда сказано.
Шульгин взял свой «ППД», солидный вид которого окончательно привел парня в нужный режим. Как его зовут, Сашка спрашивать не стал. Лишнее знание. Особенно если убивать придется.
— Самыми глухими коридорами, и до места. Не вздумаешь дергаться — отпущу. Нет — очень много интересного в непрожитой жизни пропустишь. Короче — вперед, как говорил дон Алонсо Кихана.
— Я не помню, сеньор, чтобы он такое говорил, — понемногу наглея, ответил парень.
— Еще одно лишнее слово, и ты эти вопросы станешь обсуждать непосредственно с ним. Или с Сервантесом. Вперед, я сказал!
Чем хороша средневековая замковая архитектура, так тем, что подобного рода сооружения буквально пронизаны, как сыр дырками, всевозможными боковыми и обходными коридорами, галереями, лестницами, лестничками, самым причудливым образом связывающими магистральные, парадные пути. Все по Марксу — Энгельсу, бытие определяет сознание: за неимением более совершенных средств защиты, наблюдения и связи на всю катушку использовалась геометрия пространства.
Ни один обитатель этого и большинства других дворцов и замков не мог быть уверен, что за ним не подсматривают, его не подслушивают, что в каждую данную секунду не прячется за портьерами или потайной дверью убийца с кинжалом. Интересно люди жили, в постоянном тонусе.
Лейтенант, явно причастный к сокровенным тайнам (уж не какой-нибудь тоже реинкарнированный наследный принц?), вел Шульгина именно такими путями. Явно по памяти, только изредка подсвечивая обычным армейским фонариком, висевшим у него на ремне портупеи. Так что Сашке не было необходимости включать свой, аккумуляторный, мощностью почти в миллион свечей. Пригодится в другой обстановке.
При всей свой покорности и прямо-таки источаемой, как запах пота, трусости проводник вызывал у него все большее подозрение. Слишком он легко освоился, слишком уверенно ориентируется. Кто ему помешает завести в безвыходный тупик и внезапно скрыться за очередной потайной дверью? На всякий случай прижал к его спине ствол автомата.
