Земля заката (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич
Свиноустье – не город-государство, а свободный порт, входящий в маленькую республику с жутковатым названием Польска Померания. Эти земли когда-то являлись частью Польши. Главным городом был находившийся южнее Щецин, отделенный от Свиноустья довольно обширным внутренним водоемом – Щецинской Лагуной.
Говорили, что сейчас вся территория прежней Польши представляла собой совокупность княжеств, пустошей и вольных городов. Между ними иногда бывали запутанные отношения. Впрочем, как и везде.
Южнее Померании лежали обширные равнины и тянулись они на много сотен километров. Там было несколько больших польских княжеств и много-много маленьких.
Но даже княжества и республики здесь с местной спецификой. Если в этой республике имелся король (его называли «круль» или даже «кроль», трудно разобрать), то в княжествах были парламенты. А в некоторых землях каждый второй именовал себя дворянином, шляхтичем, поэтому власть местных монархов, крулей или воевод была номинальная. И вообще странно, как эта вольница могла существовать.
«Вечный бардак и анархия, – объяснял боцман. – Идея царя-богоносца им чужда. Поэтому единства тут ещё долго не видать, и заняты они сами собой. Ну и хорошо. Неправильные славяне – это как неправильные пчёлы. Они делают неправильный мёд».
При этом Николаич не отрицал, что уровень жизни тут неплох.
«С климатом им повезло и с почвами. А иначе бы жили хуже, чем мы».
Большие урожаи зерна и овощей, развитые ремесла, много голов скота. Да и земли их были почти не заражены.
Тут и там кочевали бродячие «дворяне», требовавшие обращения «пан» и способные снести голову за неправильное соблюдение ритуала приветствия. А на уровне княжеств – свободное вето мелких аристократов-коневодов и очаги промышленности, обложенные налогами, а в латифундиях – батраки, местные или иноплеменные. И при этом оставшиеся с Войны горы оружия, включая тяжелые танки и бронемашины. Некоторые из них – на ходу, да и горючее есть, поэтому и междоусобицы бывали не только с использованием пехоты и конницы. А ещё, если не врали, у каждого, кто мог доказать, что он «шляхтич», было закрепленное обычаем право на восстание против власти. Звалось это «рокош». Хотя последнее звучало слишком невероятно и было похоже на байку. Но в общем, жилось тут, наверное, весело.
Свиноустье – большой порт. Но столица Померании еще больше. И если здесь был торговый «хаб» республики, куда с юга по реке Одер везли товары и из польских, и из немецких государств, то столичный Щецин был настоящим городом-кузницей.
Боцман говорил, что в хорошую погоду отсюда можно увидеть дымящие трубы заводов.
Там были паровозы, пароходы, паровые станки, паровые турбины…. Младший уже встречал всё это в Питере и на побережье, и вот оказался в месте, где оно не только применялось, но и производилось.
И месторождение нефти где-то неподалеку разрабатывалось. Был даже довоенный терминал сжижения газа, но газ вроде бы не добывался.
А уголь тут бурый. Хуже, чем в Кузбассе, но во многих краях и такого нет. Его тоже везли с юга.
Младший вспомнил страшные рассказы про шахты, услышанные в ордынском лагере. Про угольные, рудные, а хуже всего про соляные.
Александр никогда не спускался в шахту, хоть и вырос в краю, где их когда-то было полно. Впрочем, в последние годы его жизни в Кузбассе, там добывали уголь только с поверхности. Это несложно. Иногда надо было метр-другой почвы снять.
В Орде ему доводилось читать отчеты о добыче угля подземным способом в окрестностях Ростова. Для этого использовались довоенные шахты, ведь новые прорыть почти невозможно без специальной техники. От старой техники трудно найти что-то сложнее отбойного молотка. Никакой механизации – полудохлые лошади, но ещё чаще – полумертвые люди толкали вагонетки, породу долбили кирками. Текучка страшная, смертность запредельная, опасность – не меньше, чем на войне. Случались взрывы газа, прорывы воды, обрушения кровли. Проще простого было задохнуться или остаться под завалом. Широко применялся женский и детский труд, потому что очень дёшев. Работники часто были подневольные – либо заключённые, либо «по жребию» – повинности, которую вешали на деревню, приписав её к руднику.
«Интересно, здесь в шахтах так же, или получше?».
– Запомните, пацаны, – наставлял Николаич. – Ляхи, которые пшеки, те ещё черти. И не они одни. Хоть я с ними работаю… но скажу честно. Чёрные и арабы – нас уважают, а белые европейцы нос воротят. Все они! Но те, кто живут в Восточной Европе – особенно. Потому что у нас было великое прошлое, а у них – нет. Если кратко про поляков, то… такими были бы русские, если б тыщу лет назад стали частью гнилого Запада. Вроде и есть общее… но где у нас плюсы, у них минусы.
Устав от политинформаций, все были рады, когда боцман всё-таки оставил их в покое.
Сход на берег команды всегда был маленьким праздником. Такое случалось редко – всего несколько раз за сезон, когда трюм оказывался забит солёной рыбой, а угольные бункеры, наоборот – пустели. Хотя корабль ходил почти всегда на расстоянии однодневного пути от берега.
Во-первых, капитан считал, что «приключения в увольнениях» подрывают дисциплину; во-вторых, не везде «Королю Харальду» были рады: по слухам, фирма кое-где задолжала за починку и топливо. Поэтому, хоть городов по берегам было немало – подходящие гавани, где была возможность встать на ремонт и пополнить припасы без риска быть захваченными заимодавцами – на пути следования можно было пересчитать по пальцам.
Когда команда сходила на берег, обязательно выставлялась усиленная вахта. Для охраны от воришек, мародеров и – главное – безбилетников-сквоттеров. Последние были настоящей чумой. Искатели лучшей доли – голодранцы всех народностей и мастей, могли забраться на судно и спрятаться так, что и собака не найдет. И чем богаче город, тем больше в нем таких обитателей дна, ищущих лучшей жизни.
Они обычно были не агрессивны. Говорили, что на Средиземном море «зайцам» приходится пожизненно и без оплаты трудиться на самых тяжёлых работах. Но норги такое не практиковали – траллс способен больше убытку принести, чем выгоды. Он может попортить или украсть товары, наброситься с кухонным ножом на хозяев, или, что ещё страшней, повредить судно. Дешевле его отпустить, дав пинка, если обнаруживали безбилетного пассажира во время стоянки, или бросить за борт, если до берега далеко. Это называлось «покормить море». Так что Шаману несказанно повезло, что он теперь – член команды, а не лежит на дне морском в виде обглоданного скелета. Да и Сашу тоже вполне могли «не заметить», когда он дрейфовал в своей лодке. И неизвестно, что бы с ним сталось, как долго он смог бы протянуть без воды?
Некоторые из «зайцев» вполне могли быть пиратскими наводчиками. Однако даже таким сухарям, как их капитан, выкидывать за борт обездоленных людей было не по нутру. Поэтому перед выходом из порта корабль всегда тщательно обследовался боцманом и приписанными к его службе матросами. Часто недоумки прятались в цепном ящике. Ни один рейс не обходился без такого инцидента.
Выпроваживали всех, даже девушек. Цыпы из нищих и голодных деревень часто пытались пролезть без билетов. Не понимали, дуры, что, если бы их обнаружили, когда берег уже не виден, им пришлось бы туго. Никто ради нарушительницы разворачиваться бы не стал. Посадили бы под замок – и «расплачивайся» за билет, как умеешь. Мир жесток.
С самого основания рыболовецкой фирмы отцом нынешнего капитана, лет через десять после Войны – экипаж был стопроцентно мужским. Женщин в команду не принимали ни под каким предлогом – ни уборщицей, ни официанткой, ни на рыбу. Может, у первого Ярла был бзик по этому поводу. Когда старый мир рухнул, у многих возникли мысли, что всё случилось из-за идей, которые были тогда популярны. Типа толерантности.
Уже к середине рейса все были малость… взвинченные. У мужчин в такой ситуации свой «токсикоз». И мысли «а вот с этой я бы сделал так, а с той – вот так, а вот этих двух…» можно прогнать разве что постом и молитвой или работой до самоистязания. Любые картинки сделают только хуже.
