Александр Афанасьев - Время нашей беды
Хотя… русский его чмом в лицо называет, а он на него траванул. Это как?
– Поехали…
Машины тронулись. Билоконь – натыкал номер телефона:
– Яцек? Встретиться надо… Нет, плохо. Там не только нацики. Там ФСБ. Ломом подпоясанные. Неважно… при встрече объясню. Отбой.
Киев, Украина1 октября 2017 годаБандеровщина
Вата, колорады, ублюдки, дефективные недочеловеки, опарыши, анчоусы, мрази, подонки, подлецы, рабы, холопы, быдло, слизь, портянки, совки, фашики, русня, рюззскиэ, православнутые – вы для чего создаете атмосферу ненависти?
http://sofya1444.livejournal.com
– Понял, как тебя взяли?
– Как‑как… Прибыли на место, у меня там родственники. Решили там и остановиться… все лучше, чем в гостинице или квартиру снимать. Там же и приняли, часа не прошло.
Возняк сочувственно цыкнул зубом.
– Це погано. Похоже, за всеми нашими там следят…
– Какое следят! – Кутового прорвало. – Мой кум ментам нас и слил! Только мы пришли, он вышел на площадку и позвонил!.. Когда нас выводили… – Кутового начало потряхивать, – весь двор собрался… если бы не менты, они бы нас там разорвали. А кум мой – мне в лицо плюнул, сказал: гнида ты, чтобы ты там со всей Краиной провалился…
– Окацапился…
– Какое окацапился! Ты понимаешь, что, блин, происходит?! Мы готовы уже родных на ремни резать, скоро брат на брата пойдет, в глотку вцепится, душить будет! Мой кум всегда байдужим был, ему до политики было…
– А мы еще говорим… Кубань це Украина, все казачьи земли повинны бути украинскими. Тем более что там украинцев полно. Да там нас голыми руками рвать готовы, зубами грызть. Там не Донбасс, там страшнее будет. Кровью захлебнемся…
– Успокойся. Выпей…
– Кровью захлебнемся… брат, как же так… как же так… что же мы творим?..
Про себя капитан СБУ Возняк подумал, что дальше расспрашивать нет смысла… и так понятно, что в рапорте писать. Психологически сломлен, к дальнейшей работе не годен…
Владимир, Россия25 сентября 2017 года
Во Владимир я прибыл питерским поездом. Он останавливается как раз во Владимире. Есть еще один вариант – московским, и остановка в Муроме, я обычно так и делал – но в этот раз поехал через Владимир…
Железнодорожный и автовокзал там находятся почти в одном и том же месте – на высокой горе, автовокзал – выше вокзала, и оттуда открывается потрясающий вид на поля и перелески… это самая Русь, отсюда она начиналась. А вот сам город мне не нравился раньше и вряд ли понравится теперь. Несмотря на обилие церквей, то тут, то там видны приметы бедности… обшарпанные здания, ямы на дорогах. Сто семьдесят километров от Москвы, и все, кто мог, давно укатили туда, автобусы до Москвы отходят отсюда каждый час. А те, кто здесь остается… Бог им в помощь, как говорится…
Туда, куда мне было нужно, автобус ходил всего лишь дважды в день. Вздохнув, я отправился искать частника…
Ополье…
Было время – это был центр страны, опора державы… еще были видны кое‑где огромные земляные валы, которые уже никто не помнит, кто насыпал и что было в них. Старики передают из уст в уста подробности давным‑давно кипевших здесь битв. Помню… когда я жил здесь у родственников летом… меня привлекало одно место… это был почти круг диаметром меньше километра, огромный, высотой не менее десяти метров насыпной вал и пруд – тоже полукругом. На валу росли деревья, он был таким старым, что казался творением природы, а не человеческих рук. В пруду хорошо ловились пескари, а так – здесь плавали утки, время от времени стирали белье. Никто и никогда не задумывался о том, откуда взялся этот пруд и этот вал, почему он такой странной, полукруглой формы. Лишь потом, уже будучи взрослым и интересуясь историей, я понял, что этот вал – часть некогда мощного укрепления, поставленного здесь еще в те времена, когда на Москву ходили татары и крымчаки. Вот поэтому он такой странной, полукруглой формы…
Машину я остановил на дороге, не заезжая в село. Колокольня – такая же, как и сорок лет назад, – высилась посреди тополей.
– Сколько? – кашлянув, спросил я.
Когда машина, развернувшись, укатила, оставив меня наедине с моей сумкой и моим прошлым, – я не пошел в село. Просто присел рядом с автобусной остановкой, прямо на землю. Закрыл глаза…
Сколько мне лет?
А какая разница – в детстве годы стремительны и неощутимы, и вопрос этот имеет смысл только в контексте того, в какой класс ты ходишь и когда у тебя день рождения. Я учусь в школе, но не здесь, далеко, в Уральске, а здесь – я на каникулах, у родственников. У меня есть бабушка, тетя, дядя, двоюродные брат и сестра. И еще весь мир вокруг меня…
Еще у меня есть велосипед. Раньше был «Пионер», а теперь «Кама». Очень хороший велосипед.
День летит за днем. Такие быстротечные дни летних каникул. Корова, куры, гусята (их ровно две дюжины), рыбалка, походы за травами. Живущий ниже по улице дедушка Егор, которого все называют Деда Еша, учит меня собирать полезные травы. Двоюродная сестра у меня врач, она потом скажет, что зверобой, который мы собрали, он действительно лечебный…
А еще вокруг меня целая страна. Огромная… трудно даже сказать, где она начинается и где заканчивается. Я ни разу не видел ее границ, но знаю, что она огромна. И сильна. И непобедима – в школе нам рассказывали о том, как наши деды победили фашизм. Я знаю – у меня в городе, напротив Дома обуви и Дома одежды, стоит памятник, на нем – противотанковая пушка‑сорокапятка. Несколько лет назад, когда я был совсем маленьким, я полез туда, чтобы посмотреть, и один ветеран, седой старик с медалями на груди, строго отчитал меня за то, что я туда полез: на памятники нельзя лазать. А потом – помог слезть.
Но что такое война и что такое фашизм – я слабо себе представляю. Это что‑то плохое, что наши деды победили, разбили, загнали под землю. И больше этого никогда не будет.
Иногда в небе летают вертолеты, а однажды, вечером, когда уже пригнали коров, но было еще светло, летом долго бывает светло, я видел, как по небу пролетело несколько десятков разных вертолетов. Говорят, что где‑то тут есть вертолетный полк, но где он – никто не знает. Вертолеты тоже не ассоциируются с войной, просто интересно смотреть, как они летают…
Идет война – называется Афганистан, – но я про нее ничего не знаю. Если бы кто‑то мне сказал, что идет война, я бы сильно удивился: кто может на нас напасть? За что? Ведь мы не делали никому ничего плохого. В школе говорят, что мы за мир, разве можно за это нападать…
В Вашингтоне – Рональд Рейган, в Лондоне – Маргарет Тэтчер, и они враги моей страны. Но я и о них ничего не знаю.
Через несколько лет моей страны не станет…
А пока – у нас есть машина, «ВАЗ 2106», машина хорошая, и мы ездим на ней доить корову днем. Корова – белая, с черными пятнами, ее зовут Мая, она хорошо доится, и часть молока мы сдаем в колхоз, за это получаем обрат для поросят. Жирность молока вывешивают списком на приемном пункте, там же, где и дают обрат. И еще – мы с пацанами собираемся сбегать в лес за околицу. Там есть орешник и можно набрать орехов…
Конечно, там есть клещи и, наверное, могут быть змеи – но мы их почему‑то не боимся…
Я открыл глаза – и сразу не понял, где я. Околица, тополя, гнилой зуб старой, заброшенной колокольни – все, что осталось от некогда большого храма. Снесли, чтобы не загораживал дорогу. Низенькая цепочка разноцветных крыш. Все, как и много лет назад.
Потом понял – нет.
Не получилось…
Не вышло…
Билетов нет…
В кассе вокзала билет попрошу…
Может, впервые за тысячу лет
Дайте до детства плацкартный билет.
Тихо кассирша ответит: «Билетов нет…»
Встал, отряхнулся. Посмотрел на часы, достал телефон. Телефон у меня спутниковый, Thyraya, он работает как сотовый, но если нет покрытия – автоматически переходит на спутник. Очень удобная вещь.
Ответили после третьего гудка.
– На связи…
– Сто восемнадцатый прибыл.
– Принято.
Гудки.
В деревне мне, городскому жителю, обживаться было не привыкать. Все‑таки – в детстве все каникулы провел здесь, в деревне…
Деревня умирала. Помню еще те времена, когда она была живой, веселой. Трактора и комбайны, мужики постоянно ремонтировали их, а я часто ошивался в мастерской и видел, как это делали. Помню, вечером выходили встречать частное стадо… коров было больше сотни, еще овцы… коровы тяжелые, каждая – как баржа, идут медленно. А овцы – их много, постоянно какой‑нибудь нет или убежала, их бегали, разыскивали по всей деревне. Идешь за коровой, берешь корочку хлеба, подсоленную, корова, тяжело вздыхая, ткнется тебе в ладонь, возьмет угощение шершавым, как наждак, языком. Под частное стадо всегда выделяли плохие места, плохие пастбища, поэтому я всегда загонял корову в сад… это бывший барский сад, там еще кинотеатр колхозный был и клуб, там все время было много травы и еще мать‑мачеха – она от кашля помогает, я ее собирал. Иногда по часу сидишь, корова пасется, комары достают. Потом – гонишь домой…
