Андрей Валентинов - Флегетон. Созвездье Пса. Омега
Ну-с, я предоставил молодежи возможность веселиться вволю, а сам лег на продавленную койку и принялся глядеть в потолок, по которому плясали тени от догорающих свечей. Тогда я еще не знал, что албатский отдых будет для нас последним на российской земле, и в следующий раз мы бросим якорь только на заснеженном Голом Поле…
Поручик Успенский прости сделать добавление по поводу переселения душ. В этот вечер прапорщик Немнг рассказал нам, что цыгане верят в своеобразный матемпсихоз: – в то, что их души раньше уже жили на земле. Но не в человечьем облике, а в зверином. Он, еапример, раньше был медведем. Не потому ли Ольга в тот вечер не спускала с прапорщика глаз?
8 мая
Может быть, микстуры помогли, а может, швейцарское светило обремизилось, но в последние дни все болячки куда-то пропали, и я твердо намерен с завтрашнего дня вновь посещать наших юнкеров. Покуда же я пользуюсь свободой, майской теплынью и стараюсь побольше гулять, Конечно, наше Голое Поле я уже знаю вдоль и поперек,да и нет тут ничего особо заслуживающего внимания, зато можно часами глядеть на море. Боже мой, думал ли я, пробегая каждый день по пути в гимназию мимо нашей Лопани, что смогу любоваться Эгейским морем, тем самым, о котором писал Гомер. Ведь совсем близко отсюда та самая Троя, куда спешили чернобокие корабли ахейских вождей, дабы отомстить неразумным троянцам. Правда, сыны крепкостенной Трои оборонялись худо-бедно десять лет, а мы не продержались и трех… «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…»
А ведь действительно, Гиссарлык рядом. В самом деле, не шляться же каждый свободный день по Истанбулу. Тем более, что дорогу я знаю, бывал в Гиссарлыке, и не раз. А целых два раза. Впрочем, эта история настолько давняя, что, кажется, не имеет уже ко мне никакого отношения.
А в лагере опять марковцы подрались с сингалезами, и опять они виноваты. Французы прислали полковника, который поставил Фельдфебеля по стойке смирно и изволил орать. Фельдфебель, однако, не убоялся и заорал в ответ. В общем, вышло все некрасиво. Почему-то марковцев я всегда недолюбливал. Не дотягивают они до генерала Маркова. Тот бы зря кулаками не размахивал. особенно при сингалезах.
А ведь Маркова, покуда он был жив, наши вожди не любили. Очень не любили, между прочим. Зато офицеры всегда были за него. С ним было не страшно даже в штыковой, даже когда краснопузые посылали на нас господ клешников – красу и гордость Балтийского флота. Ну, а когда для генерала Маркова наступало его «потом», тогда и полк в его честь, и молебны, и, глядишь, в мемуарах главу-другую посвятят. Мир вам, Сергей Леонидович! Надеюсь, комиссары не нашли ту безымянную могилу на окраине станицы Мечитинской, где мы вас оставили.
Да, поистине, над Белым делом висит рок – мы потеряли наших лучших вождей в самом начале борьбы. Антон Иванович Деникин в свое время неплохо командовал дивизией, да и Барон был бы недурным тыловым администратором. Господа-товарищи Бронштейн и Фрунзе тоже не Бог весть какие гении, и вся наша страшная Смута предстает борьбой дилетантов.
Однако же, вернусь на год назад. Албат, май 20-го. Первые дни мы, естественно, отсыпались. Конечно, не стоит представлять себе, что господа офицеры изволили дрыхнуть двадцать часов в сутки с перерывом на обед и выпивку. Забот как раз хватало.
Ну хотя бы такая неизбежная проблема как личный состав. За пару недель отдыха любая часть можеь разложиться, посему в обычных условиях нижние чины каждый Божий день маршируют, чему-то обучаются и вообще, находятся при деле. Но что прикажете делать в Албате, клгда нет ни казарм, ни плаца, зато полным-полно соблазнов разного рода и вида. А ежели учесть положение на фронте, то можно быть почти уверенным, что отряд не просто разложится, но попросту разбежится.
Со штабс-капитаном Дьяковым договориться было трудно. У него свои методы и, в конце концов, он предоставил мне возможность действовать по собственному усмотрению и, безусловно, под мою личную ответственность. Сам он за три дня выстроил вокруг сараев, где жила его рота, своеобразную линию Зигфрида чуть ли не с вышкой для часового и старался не выпускать нижних чинов без особой надобности. Ну, а для развлечения, лично занимался с нами строевой подготовкой. Ночами, правда, ему порой приходилось бродить вдоль частоколов, регулируя поток беглецов, но, похоже, находил в этом некоторое удовольствие.
Я махнул рукой на все эти страсти, и, прежде всего, договорился с двумя десятками нижних чинов, в основном ветеранами отряда, которым я вполне доверял. Поступили мы просто: ночуют они в нашей импровизированной казарме, и раз в день, в час дня, появляются там же, на всякий, так сказать, случай. В остальное время они могут делать, что им заблагорассудится, с уговором – не попадаться патрулям.
Остальные, бывшие краснопузые и юнкера, требовали большего внимания. Оставлять их днем в Албате было опасно, да и ни к чему. И вот, дав им первые дни поспать, я достал в штабе крупномасштабные карты второй крымской гряды и с утра отаравлял их во главе со взводными по маршрутам. Взводные тренировались ходить по незнакомой местности, нижние чины дышали свежим воздухом и любовались горами. Заодно, держались подальше от всего того, чем опасна тыловая жизнь.
Раз в три-четыре дня я отправлялся с ними, и обычно проводил занятия с юнкерами. Прапорщик Немно учил их фортификации, а недовольных я отправлял к поручику Успенскому для слушания лекций по защите от отравляющих газов. Этого боялись все, посему на дисциплину жаловаться не приходилось.
Кое-кто из юнкеров обучался в свое время боритсу – недурной японской борьбе, и я организовал группу желающих повыкручивать руки-ноги ближнему своему.
Конечно, свободное время располагает к свободным мыслям, и мне приходилось часто отвечать на вопросы. Порою это было нелегко, но приходилось довольствоваться и тем, что нижние чины обращаются с вопросами ко мне, а не к эмиссарам большевистского подполья.
Более всего их волновал, корнечно, вопрос о заключении мира. Почему-то в эту весну весь Крым, особенно Крым тыловой был уверен, что мир вот-вот будет подписан. Пересказывали даже условия: свободная торговля, обмен представителями на уровне консулов – все настаивали почему-то именно на консулах, взаимная амнистия, право передвижения через границу и передача нами части Черноморского флота. Не знаю, были ли это обыкновенные фантазии, или Барон и в самом деле стремился добиться от большевиков чего-то подобного. Посредниками и гарантами должны были выступить Франция, Великобритания и отчего-то Греция.
Бывших красных героев более всего волновал вопрос о том, будет ли в договоре статья о выдаче таких, как они, в лапы чеке. Юнкеров заботил, в основном, сам принцип, – допустимо ли заключение мира с жидо-большевистской сволочью.
Ни тогда, ни сейчас я ничего не знал и не знаю о деталях переговоров. Правда, еще в апреле прошел слух, что Великобритания отказалась посредничать, а Франция предложила подождать до окончания Польской войны, но верить ли этому– никто не знал. Обычно я отвечал, что заключение мира, на мой взгляд, вполне допустимо и даже полезно. Ну, хотя бы из тех соображений, что Рачье-Собачья красная армия к тому времени достигла пяти с половиной миллионов, а мы в Крыму не могли прокормить даже нашу шестидесятитысячную Русскую Армию. Но в мир верилось слабо. Свободный русский Крым был бы постоянным соблазном для граждан большевистского Города Солнца. Скорее, переговоры были нужны красным для нейтрализации Русской Армии во время Польской войны.
Польская война – еще одна вечная тема албатских разговоров. Трудно было определиться – поляки формально напали первыми, и генерал Брусилов призвал всех русских патриотов поддержать большевистское правительство. Но сочувствовать комиссарам мы тоже не могли. В общем, я был на стороне поляков, а точнее, на стороне всей Европы, которая в эти месяцы почуяла на своем затылке дыхание Ее Величества Мировой Революции.
Конечно, вопросы задавались не только нижними чинами. Офицеры также часто спрашивали меня, будучи в странной уверенности, что большее число звездочек на моих вытертых погонах дает их владельцу доступ к кладовым знаний. Особенно приставал ко мне прапорщик Мишрис. Его интересовало буквально все – от истории Крыма до подробностей боев под Стоходом. Вдобавок, он увлекся топографией и, получив наставления от прапорщика Немно, начал в свободное время снимать подробный план окресностей Албата, рискуя попасться патрулям в качестве красного шпиона.
Прапорщик Мишрис был очень похож на тех молодых офицеров, которых я успел повидать в Германскую, да и потом, в годы Смуты. Вначале я удивлялся, почему они так много спят, но потом понял. Война – тяжелая штука, и молодым ребятам трудно выдержать то, к чему привыкли люди постарше. Он, как и следует из его фамилии, был литовец родом из Вильны, их семья эвакуировалась в Питер еще в 15-м. Затем, в начале Смуты, отец попытался вывезти семью на юг, но где-то у Синельниково эшалон попал в самую гущу боя между калединцами и отрядами Сиверса. В Ростов Мишрис-младший попал один, нашел там каких-то знакомыхи прожил у них до лета 19-го, после чего оказался в юнкерском училище. Как раз в декабре, когда мы держали оборону у Токмака, ему, как успевающему в учебе, присвоили звание прапорщика.
