Евгений Гуляковский - Последний мираж
Этот «кто-то» сидел на дне и неторопливо шевелил усами, похожими на лопаты. Лопаты двигались по кругу у основания песчаного конуса, и, как только закончился круг, весь конус подался вниз. Песчинки вырвались из-под лапок муравья, и он медленно съехал навстречу коротким страшным лопатам.
— Нужно помочь ему!
— Нельзя нарушать законы пустыни.
— Нет можно!
И она протянула руку. Но его каблук опередил ее.
— Зачем ты так?
— Песчаная воронка, как там… и маленький, жалкий муравей. — Алексей отвернулся, отряхнул ботинок. — Как все нелепо! Николай два гола добивался разрешения на проходку глубокой скважины и верил в нее. Я не верю, а разрешение уже получено…
Алексей медленно побрел прочь. Она осталась. Осторожно разгребла песок и освободила пленника. Он был точкой в безбрежном мертвом песке, ничтожной точкой, но он жил! И назло неподвижной пустыне убежал по своим муравьиным делам, не забыв укусить ее на прощание за палец.
Алексей все чаще думал о Николае. Много раз перебирал в памяти их бесконечные споры. На протяжении двух лет они вместе боролись за идею Николая. Здесь, в песках Кызылкумов, есть очень нужный сейчас металл. Сколько бессонных ночей и изнурительного труда унесли эти два года! Все зря…
Раньше он боялся вспоминать о друге. Не было ни сомнений, ни вопросов. Николай погиб. Но все его дела и мысли остались. Осталась и пустыня. Иногда кажется, что у нее не было начала и никогда не будет конца. Лена всегда здесь носит что-нибудь яркое, словно назло одноцветному пространству. Дома она одевалась очень скромно. Дома многое было иначе.
Осторожная тишина окружала палатку. Казалось, сквозь нее не пробраться ни одному звуку.
Алексей вышел и остановился у входа.
Лагерь спал. В предрассветные часы стало будто темнее. Алексей достал папиросу и долго мял ее, стараясь разглядеть в темноте контуры соседней палатки. Там сейчас спит Лена. Наверно, на столике стоят жесткие и соленые цветы пустыни — их поставил не он…
«Веселая девушка», — вспомнил он чью-то фразу. Ее полюбили здесь, может быть, именно за эту, неуместную сейчас веселость. Техник Вася приносит ей цветы. Все должно было быть по другому, но ничего не изменится. По ту сторону рухнувшего шурфа остались люди со своими делами и чувствами. Они не видели, как сомкнулся песок… И когда он больше всего на свете хотел остаться один, приехала Лена. Вот так, просто, без всяких вопросов, без долгих раздумий. Когда он прогнал ее, написала заявление: «Начальнику Самарского отряда…».
Сейчас она спит. Тот же холодный воздух гладит ее лицо. Если пройти три шага, можно за тонкими стенами ее палатки услышать ровное дыхание. Но он не сделает эти три шага… Частые ссоры и редкие письма; два года разлуки… Ее фотографии, ставшие чужими; воронка песка…
Из-за барханов неожиданно донесся рев моторов, прервавший его раздумья.
Алексей обернулся и невольно прикрыл глаза от яркого света. Самоходная буровая установка подходила к лагерю.
Через несколько дней закончили монтаж первой вышки, и над пустыней понесся деловитый перестук дизеля.
В три смены работала бригада. По ночам в стороне oт лагеря, там, где стояла вышка, загоралась электрическая звездочка. Первое время Алексей почти не отходил от станка, осунулся, почернел от бессонных ночей. Еще до начала работ он несколько раз менял на карте место будущей скважины. Однажды поставил кружочек там, где был обвалившийся шурф, и тут же зачеркнул его. Шурф восстановили, но все пробы оказались пустыми. В конце концов буровую поставили в километре южнее лагеря, в стороне от шурфа.
Из устья скважины била мутная струя волы, выносящая на поверхность разорванный, уничтоженный песок. Шли первые метры проходки.
С того момента, как запустили станок, ощущение схватки с пустыней и ее мстительной силы уже не оставляло Алексея. Что-то еще должно было случиться, казалось, безмерное мертвое пространство приняло вызов и готовилось ответить на него.
Алексей шел к лагерю сосредоточенный, упрямый и хмурый. Так он всегда ходил, когда возвращался с экзамена в разгар сессии. Лена подумала об этом сразу, как только увидела его.
— Ну что там, Алеша?
— Все в порядке: пошел десятый метр! Сходи, посмотри сама, мне еще нужно составить график на завтра.
Дни стали бесконечно длиннее. Все уходили к станку. Лена сидела одна в фанерной столовой. Работа коллектора не отличается особым разнообразием. Нужно заполнять бесконечные этикетки и раскладывать их в совершенно одинаковые мешки с песком. А раньше, в дипломной работе, она проектировала сложный подъемный механизм.
Неужели он не понимает, что дальше так продолжаться не может? Что дело совсем не в дипломе, о котором он говорил с ней недавно, и не в коллекторской работе, которая ей «не подходит»? Может быть, все гораздо проще и ей, в самом деле, пора уехать?
Она берет листок из бесконечной пачки, четким почерком заполняет графы. Одни и те же графы, одни и те же слова…
Последний срок — два дня. Если за эти два дня ничего не изменится… Она ловит себя на этой мысли: а что, собственно, может измениться? Ничего, но все равно, пусть будут эти два дня. Два дня — совсем немного. Два раза наступит ночь. Два раза будет она лежать в своей палатке и, затаив дыхание, чего-то ждать… Снова повиснут на свечке парафиновые сосульки. Пусть они все-таки будут, эти два последних дня.
На второй день остановилась буровая. Непривычная тишина выгнала людей из палаток, плотным кольцом повисла над лагерем. Алексея вызвали к рации. Он долго сидел с радистом, потом прошел к себе и весь день не выходил из палатки.
Вся эта тревожная суета никак не коснулась Лены, лишний раз доказав, что она здесь чужая.
Вечером нашла у себя на столе новый букетик толстокожих соленых цветов. Кто-то другой помнил, что на свете бывают цветы, пусть лаже такие, колючие и странные. Алексей не помнил ничего. Двадцатое сентября, день ее рождения… Ничего не случилось в этот день, только почему-то остановили станок, и ветер шуршит о стены палатки. И еще она слышит, как хрустит песок от тяжелых шагов. Человек подошел совсем близко, долго стоял неподвижно у палатки.
— Это ты, Алеша?
— Да.
— Входи, я не сплю.
Он вошел и молча сел на раскладной стульчик рядом с ее кроватью.
— Что у тебя случилось?
— Ты не поймешь. Я и себе не могу объяснить, что случилось. Скважина оказалась пустой. База предложила свертывать работы. Начинаются осенние бури. Все против нас…
— Я слушала, как шуршит песок, и думала о тебе…
Он не ответил ей сразу, но его рука вдруг едва заметно коснулась ее волос. Она вся замерла, не веря в эту неожиданную ласку.
— Трудно… Песок похож на умное и злобное животное. Когда рухнул шурф, он шевелился. Сейчас дует ветер, и песок шевелится над всей пустыней, шевелится и ползет на нас. Николай был сильнее меня…
— Я не знаю, кто из вас был сильнее, я знаю только тебя. Не верю, слышишь, не верю, что эта мертвая пыль под ногами может победить!
— Может… Николай ошибся. Оба мы ошиблись! И вообще, нужно уметь вовремя остановиться, иначе можно накликать новое несчастье. Пустыня не прощает ошибок и умеет мстить. Я все время чувствую угрозу. Она едва уловима, и нет разумных понятных слов, чтобы объяснить то, что я чувствую.
— Мне объяснять не нужно. Когда тебя нет рядом, я тоже это чувствую… Словно что-то чужое, враждебное людям, притаилось за тонким брезентом палатки и ждет своего часа…
Он нашел в темноте ее руки и прижал к своему лицу.
— Тебе нелегко со мной… В день твоего рождения я не нашел другого подарка, кроме сухих цветов…
— Разве они твои?!
— На этот раз Вася опоздал.
Она почувствовала, как он улыбнулся доброй, ясной улыбкой, и пожалела, что в палатке темно.
— Я так рад, что ты здесь, со мной!.. И когда просил тебя уехать, я был рад, что ты со мной. Я боялся потерять тебя здесь…
Кто-то другой ответил за нее почти спокойно:
— Простоты устал быть один, и тебе показалось… Может, виноват песок… Я не знаю.
Больше она не сказала ни слова. Его руки коснулись ее груди, а сухие потрескавшиеся губы соединились с ее мягкими и почему-то солеными на вкус губами.
Каждое утро над пустыней вставало солнце. Большое, розовое. Вначале только ломтик, отрезанный ровным лезвием горизонта, затем половина, потом сверкающий шар грузно, с достоинством поднимался над песками, и почти сразу порывы теплого ветра обдавали лицо.
Алексей смотрел на солнце и думал о том, сколько таких ослепительных восходов спокойно проспал в своей палатке. Еще недавно он воспринимал солнце как полезный, иногда чересчур горячий шар. А сейчас огромный, голубой и желтый мир раскинулся перед его палаткой. И вдруг впервые спокойно, без щемящей боли подумал о том, что Николай, наверно, тоже любил этот ласковый, солнечный мир и очень хотел, чтобы люди в нем жили счастливо.
