Смертник (СИ) - Булгакова Ирина Е.

   Макс по-прежнему не открывал глаз. Клевал носом и Очкарик. Время от времени Краб бросал на проводника короткие взгляды. Грек про себя злорадно улыбнулся: чувствует, гад, где собака порылась. Светит ему ярким светом караулить первым. Вон как повязки на ладонях кровью пропитались. Оно и понятно, иглы еж глубоко вонзил, от чистого сердца. И его, видать, успел Краб достать.

– Повязку смени, Краб, – из чисто меркантильных соображений сказал Грек. Случись что, такими сардельками и спусковой крючок не нащупаешь. – Размочи в воде, быстрее отстанет, – подсказал он, видя, как Краб пытается оторвать повязку от присохших ран. Опять же с одной целью подсказал – только ора дикого сейчас и не хватает.

– Слышал я, Грек, что ты к молодняку относишься жестко. Но не думал, что ты такой зверь, – усмехнулся Перец. Деревянный ящик под ним жалобно скрипнул. – Ты пошто парня заставил голыми руками жарку отгонять?

– Сам напросился. Хочу, говорит, на собственном опыте убедиться, что жарка горячая. Иначе, как разберешь, где правда, а где ложь?

   Коротко вздохнул Макс, догадавшись, в чей огород камень. Однако рта не раскрыл.

   Помолчали. Грек видел, что Перцу ой как хочется поговорить. Только разговор, судя по тому, как он маялся, предполагался не для посторонних ушей. Хороший сталкер Перец. Бывший диггер из Санкт-Петербурга. Приехал из северной столицы года четыре назад с одним намерением: "побродить" по здешним коммуникациям. По его же словам, в Питере для него тайн не осталось.

– Выбросьте меня в любом месте в подземной канализации, говорил он, – дорогу найду без проблем.

Врал, конечно. Однако на слове его никто не ловил. Как приехал, так шасть под землю – там и сидел с тех пор. Выбирался за кордон раз в две-три недели. И то лишь для того, чтобы пополнить запасы да новости узнать. После недели, проведенной "на воле" рвался под землю снова.

   Грек никогда не понимал таких сталкеров, как Перец. И артефактов с гулькин нос – дела поправить и только-только затариться. И сидеть круглыми сутками одному под землей вместе с тварями – какие нервы надо иметь. Ходили, впрочем, осторожные слухи, но так чтобы парня не подставлять, что он постепенно мутирует, оттого и старается лишний раз людям не показываться. Выбросы, они и под землей бывают, чего уж тут скрывать. Да и без выбросов дерьма столько, что на сотни мутаций хватит. Еще и останется. Под рубаху ему никто не лазил, слухи так и оставались слухами. А что касается соображений безопасности, то лучшего места для того, чтобы скрываться от посторонних глаз в Зоне не найти. Все группировки, независимо от предпочтений,  не жаловали всё, что находится ниже уровня асфальта.  Всё и всех.

   Так что, если кто и разбирался в Зоне в том, что пряталось под землей, так это Перец.

   Грек наблюдал за тем, как Краб меняет повязки на руках, похожих на спинку божьей коровки – таких же красных в черных точках. Парень мучился, но желающих помочь ему не нашлось. Даже Очкарик делал вид, что спит. Не спал это точно, выдавали подрагивающие веки за стеклами очков.

   Странный парень, Очкарик. Однажды у Грека мелькнула мысль, что стекла в очках вроде как простые. Без всяких там диоптрий. На кой черт таскать на носу обычные стекляшки? Иногда стекла бликовали и белые круги вместо глаз вызывали у Грека чувство внутреннего протеста и желание заглянуть туда, где скрывалось, по выражению классика, зеркало души. Молчун редкий. За трое суток если и сказал пять слов, то словно рублем одарил. Способный в сталкерском деле, и никто у него этих способностей не отнимает. Имелся ли у него шанс выйти за кордон без проводника, безвременно сгинувшего на свалке? С его-то исключительным чутьем? Грек оценил бы фифти на фифти. Реальный шанс. Зачем вернулся за ним? Зачем полез в самое пекло? Пожалел, или все гораздо прозаичней и пафосная взаимовыручка на деле обернулась банальной перестраховкой?

   Кто его поймет.

– Очкарик, – не удержался проводник, – у тебя зрение какое?

– Минус единица, – хрипло ответил молчун. – Я близорук.

   Близорук он, как же. Грек отвел глаза. Врет и не краснеет. Паутинку разглядел в лесу почище зрячего.

   Проводник нахмурился. Он не любил загадок. Когда люди, как бы ни прятались, человеку с его опытом видны как на ладони, неожиданные сложные задачи раздражают, чтобы не сказать больше. С остальными все ясно: Краб – подлец, Макс – молодец. И все просто, и всегда знаешь, чего от кого ждать. Но Очкарик…

   Грек терпеливо дожидался, пока Краб закончит с перевязкой. Мучения парня доставляли проводнику удовольствие, с каждым часом скрываемое все хуже и хуже. Вот у кого шансов уцелеть не было, лишись он проводника. Однако у него и мысли не возникло о том, чтобы перестраховаться. Хотя бы. Не бросился на выручку, а позорно бежал с поля боя. На что он рассчитывал, если всем им суждено было сгинуть на свалке? До сих пор, вероятно, сидел бы на автобусной остановке. Десерт для контролера, если тому удалось выжить.

   Проводник открыл было рот, чтобы сообщить Крабу, вздохнувшему с облегчением, что его очередь первым заступать в караул.

– Грек, – негромко позвал его Перец. – Пойдем, чего тебе покажу.

   Созрел, значит. Грек поднялся и пошел за сталкером. Тот скрылся за дверью. Той, что находилась сразу за саркофагом. И пошел по коридору, не оглянувшись.

– Краб – первый, – Грек остановился на пороге, взглядом погасив недовольство со стороны Краба. – Следующий Макс. Потом – Очкарик. Меня будить как всегда. Все. Отбой.

   Коридор с периодически гаснущими лампочками, почти тонул в темноте. На влажных стенах вздувались уродливые бородавки синеватых грибов. Липкий сырой воздух. И запах – затхлый, как на складе сэконд-хэнда. На треснувшем настенном кафеле чернели пятна жирной копоти, оплывавшей восковыми каплями, матово блестевшими в тусклом свете.

– Вот и первый ориентир, – сказал Перец. И показал пальцем в угол. Грек тоже туда посмотрел.

   В углу, вывернув в разные стороны переломанные конечности, лежал обгоревший труп. Кожные покровы обуглились, ссохлись и обтянули огромный череп. Распахнутая пасть мало чем напоминала человеческую. Черные стеклянные сгустки навеки застыли в глазных впадинах. Несуразно длинные руки с огромными, отчего-то нетронутыми огнем когтями, доходили до колен. Кожа на вздувшемся животе лопнула и оттуда торчала черная масляная требуха.

   Снорки – мутанты, бывшие когда-то людьми. Теми немногими, кому удалось уцелеть после первой аварии на ЧАЭС. Удлинившиеся передние конечности, поставили тварей на колени. Они передвигались на четвереньках, как и положено животным. Лица мутантов скрывались за противогазами, уцелевшими на изуродованных лицах неизвестно в силу каких причин. Дикое сочетание изувеченного мутациями тела и осколка цивилизации в виде старенького противогаза с оборванным шлангом многих вводило в заблуждение. Ученые поначалу пробовали договориться, воззвать, так сказать, к человеческому началу. Однако это оказалось столь же безрезультатным, как разговаривать с кровососом. Расчетливые, хладнокровные твари предпочитали нападать стаями. Подбирались вплотную к жертве и стальными когтями рвали на части.

– Другого места не нашел, – проворчал Грек. Ему почудился тошнотворный запах гниющей плоти. Хотя наверняка, это было самовнушение. Труп мог пролежать и год, и больше. – Слышишь, Перец? Другого места для разговора в твоих хоромах не нашлось? Кроме как рядом со сгоревшим снорком.

– А тебе чего, он мешает? – удивился Перец. – Он же не живой.

– Ладно, – махнул рукой проводник. – Красиво жить не запретишь. Говори, чего хотел.

   Перец не спешил. Он нагнулся, перевернул нечто вроде железной решетки. Поставил ее для устойчивости на деревянные ящики. Несколько раз качнул, проверив конструкцию на прочность и сел, поджав под импровизированную лавку ноги.

– Давай, садись, места хватит, – он хлопнул по решетке рядом с собой. – У тебя выпить есть?

– Есть. Спирт.