Курс на юг - Батыршин Борис Борисович
– Не догонят, Гревочка. Даже если Бертон раскусит Мануэля и поймет, что к чему, сразу в море посудины ее величества не выйдут. Это у нас, спасибо мсье Девиллю, все на борту, а у англичан обе команды на берегу. Пока соберут матросиков по кабакам и борделям, пока офицеров отыщут – полсуток в лучшем случае. И никакого театра не надо!
Греве невольно расплылся в улыбке – упоминание о славной затее, которую удалось провернуть во время стоянки на Канарах, явно ему польстило.
– Таким образом, у нас еще почти сутки, – продолжал Остелецкий. – Мануэля отпустим, как я уже сказал, вечером, а ты пока пошли на берег боцмана. Пусть наймет на пару недель какую-нибудь рыбацкую посудину, а лучше яхту без команды, и чтобы повместительнее. Как отойдем миль на двадцать, чтобы оказаться вне видимости, мы с «пластунами» пересядем на нее и отправимся к берегу. Очень мне нужно прояснить, зачем Бертон заявился сюда по наши души…
– Яхту, говоришь? – Греве состроил скептическую мину. – А справитесь? Океан все же, не Маркизова лужа…
– А не заехать ли тебе в рыло, дражайший барон? – ласково поинтересовался Остелецкий. – Ты у нас, конечно, морской волк и все такое, но и я в Средиземном море не мышей ловил!
– Да ладно, я же в шутку… – сдал назад барон.
С некоторых пор Остелецкий крайне болезненно реагировал на намеки о своей сухопутной карьере. Ссориться же со старым другом Греве не хотелось категорически.
– Вот и не шути так больше. А если серьезно, у меня треть команды из флотских. Помнишь того, что бандита со сломанной челюстью прирезать предлагал?
– Такого забудешь…
– Он, до того как податься в морские «пластуны», служил боцманом на «Петропавловске». Морскую практику превзошел, как нам с тобой, Карлуша, и не снилось. И все, хватит языки чесать. Ты займись яхтой, а я просмотрю еще разок записи допроса Мануэля. Может, еще что-нибудь любопытное обнаружится…
И потянулся к бювару.
VII
4 ноября 1879 г.
Побережье Боливии
Гавань Антофагасты
Сереже Казанкову приходилось участвовать в минных атаках, как в учебных, так и в единственной боевой. Дело было во время прорыва русского броненосного отряда к Свеаборгу, когда удалось подорвать шестовыми минами таранный броненосец «Руперт». Правда, тогда лейтенант Казанков командовал не крошечной торпедерой, а башенной броненосной лодкой «Стрелец», но ведь и противник был посерьезнее – британская эскадра специальной службы под командованием адмирала сэра Эстли Купера Ки. Да и само дело состоялось не ночью, а при свете дня, когда неприятельские корабли были ясно различимы, и ошибиться, перепутать цели было весьма непросто.
Теперь не то. Смотровые щели в рулевой рубке узкие, едва два пальца шириной. Не видно через них ни зги, только рисуются на фоне угольно-черного берега невнятные силуэты судов, похожие один на другой как близнецы, да тускло светятся на палубах стояночные фонари. Поди разбери, где тут пароход с фуражом для кавалерии, а где броненосец? Ориентироваться приходится по приблизительной схеме, но проку от нее немного: ночь, темно хоть глаз выколи, ориентиров нет. Остается полагаться на извечные русские «авось», «небось» и «как-нибудь».
В рулевой рубке тесно. Плечо упирается в спину штурвального, старшины Дырьева с «Тупака Амару». Боцман (он вызвался охотником на «Алаи», сославшись на опыт службы на минных катерах в недавнюю балтийскую кампанию) то и дело шипит: «Посуньтесь, вашбродие, мешаете!» – и Сереже приходится втискиваться в холодную броню.
Впереди, за тонкой железной переборкой, стучит машина, посвистывает клапан котла – Хуанито, тот самый, кому Дырьев преподавал непростую науку обращения со стопором якорной лебедки, энергично шурует в топке. И неплохо справляется – оказалось, до призыва на флот он работал кочегаром на паровой молотилке. А когда узнал, что Дырьев, ставший с некоторых пор для перуанца непререкаемым авторитетом, уходит на «Алаи», попросился вместе с боцманом и добился-таки своего!
Сережа откинул крышку броневого колпака и высунулся наружу по пояс. Черт с ними, с пулями, тем более что пока никто в них не стреляет, зато так можно хоть что-то вокруг различить. Поправил жестяные шторки сигнального фонаря, устроенные так, чтобы свет был виден только с кормовых румбов. Нелишняя предосторожность – следом за выходящими в атаку торпедерами крались на малых оборотах «Тупак Амару» и «Уаскар».
Броненосцы должны нанести второй удар: после того как сработают шестовые мины, в ход пойдут тараны и тяжелые орудия, в упор, на пистолетной дистанции, когда даже неумелые перуанские канониры не промажут из своих десятидюймовок. А потом придет очередь и торпед Лэя.
«Не приведи бог, – подумал Сережа, – операторы-наводчики перепутают в темноте цели и засадят мины в борт своим! Хотя, – поправился он, – к тому моменту в гавани уже будет хватать света – как и неразберихи. Может, прав был Повалишин, когда категорически возражал против использования этих новинок?»
Темнота взорвалась ружейной трескотней. Торопливо затакала картечница – их обнаружили!
По рубке «Алаи» зацокали пули, одна, срикошетив от брони, обожгла Сереже щеку. Он торопливо нырнул вниз, захлопнул броневую крышку.
– Обороты до полного! – Дальше таиться не имело смысла. – К минной атаке изготовиться!
Минер, скорчившийся в носовом отсеке, торопливо закрутил ручку лебедки, выдвигая вперед шест с привешенным на конце клепаным латунным бочонком.
– Готово, вашбродие!
Сережа и сам видел, что мина уже погрузилась в воду. Впереди, в кабельтове, не дальше, высилась черная, без единого огонька стена – борт судна. Какого именно: броненосца, корвета, обычного парохода? Поди разбери…
Пули то и дело звякали по броне, и вдруг через смотровые щели в рубку – яркий, неестественно белый свет.
«Электрические прожектора Манжена, – понял Сережа. – У чилийцев на броненосцах новейшее оборудование. Сейчас их разглядят, пристреляются – и не из картечниц, а из легких противоминных пушек, которых, что на “Кохрейне”, что на “Бланко Энкалада” хватает…»
А черная стена росла, приближалась: восемь саженей, пять, три. Сережа крикнул: «Стоп, машина, готовься дать задний ход!» – и с облегчением увидел, что кончик шеста с миной уже ушел под борт, а мгновение спустя нос катера ткнулся в преграду.
– Задний ход!
В машинном отделении залязгало, торпедера послушно поползла назад.
Сережа запоздало бросил взгляд на гальваническую батарею – контакты вроде на месте…
Он сжимал деревянную ручку рубильника и шепотом считал: «Два… три… четыре…» – чувствуя, как ледяной пот стекает между лопаток. При счете «шесть» он перекрестился и рванул рубильник.
Гальванический разряд, накопленный в батарее, по медным жилам покрытого гуттаперчей кабеля устремился в платиновый мостик накаливания. Запал сработал как положено, сообщив взрывной импульс пироксилиновой начинке мины. Гулкий удар, под бортом судна вырос пенно-белый столб, миноноску отшвырнуло назад, словно пинком великана.
Сережа, не устояв на ногах, полетел спиной на переборку и пребольно ударился затылком о броню. Сверху на него обрушился всеми своими пятью с лишком пудами старшина Дырьев. Палуба под ногами ходила ходуном, из машинного отделения неслись гортанные вопли и испанские проклятия – Хуанито, похоже, крепко досталось.
Дырьев завозился, заохал, густо выматерился, встал на ноги и помог подняться командиру. Сережа полез к переговорной трубке.
– Осмотреться там! Течей нет, ничего не поломано?
– Никак нет, вашбродь, все в исправности, – кашлянула труба голосом минного кондуктора.
Вслед за ним отозвался и перуанец. Течей нигде не обнаружилось, как и иных сколько-нибудь серьезных повреждений.
– Кажись, пронесло.
Сережа, шипя от боли в ушибленном затылке, откинул броневую крышку и по пояс высунулся наружу. Борт неприятельского судна уже заваливался, оседал, уходил под воду, с палубы неслись панические вопли, захлопали револьверы. Удача, удача! Вражеский боевой корабль идет ко дну!
