Курс на юг - Батыршин Борис Борисович
– И то верно. Но ты все-таки не тяни, мой тебе совет. Как они вернутся в Бельгию, тотчас навести свою зазнобу. Уверен, милейшая мадам Камилла примет тебя с распростертыми объятиями и поспособствует чем сможет. А то сам подумай: капитан второго ранга, грудь в крестах, а все бобылем ходишь! Это, Серж, непорядок…
– И ты туда же! – невесело усмехнулся Казанков. – То Гревочка о моей карьере печется, то теперь вот ты сватаешь…
– А что? Мы же твои друзья, кто о тебе еще позаботится? Ты слушай, Серж, слушай, дурного не посоветую. Если дело сладится, еще в этом году на твоей свадьбе погуляем. Ты где предпочитаешь, в Петербурге или сразу в Париже?
– Тогда уж в Вальпараисо, – ответил Сережа. – На родине невесты. Правда, родственники у нее неприветливые, но уж какие есть…
– Ничего, брат, перемелется – мука будет. А что до Вальпараисо и вообще Южной Америки. Скажи-ка, что там Иван Федорович? Все же решил остаться?
– Да. Собирается через год выйти в отставку и заняться-таки своей археологией. Попросил поспособствовать переезду супруги в Перу. Шутка сказать – на другой конец света!
– Я в курсе. Сядет на поезд до Парижа, оттуда – в Бельгию, и пароходом Гревочкиной компании – в Кальяо. Барон обещал: на борту ее примут, как странствующую королеву-мать!
– Вот и хорошо. А у тебя-то какие планы?
Остелецкий пожал плечами.
– Пока останусь здесь, при нашем посланнике, а там видно будет. Мое дело шпионское, дружище. Да и Бертона надо отыскать. Пока этот джентльмен шляется по миру, не будет нам спокойной жизни.
До набережной оставалось не больше двух кварталов, когда над городом прокатился орудийный залп – раз, другой, третий. Стайки птичьей мелочи шумно снялись с деревьев и карнизов, заметались над крышами. Сережа заозирался.
– Что там такое творится, не знаешь?
– Ты что, забыл? – удивился его спутник. – Да, пора тебе домой, а то совсем одичал на чужбине… Сегодня же день рождения государя-императора, на эскадре празднество, да и аргентинцы не отстают на правах гостеприимных хозяев!
– И правда… – Сережа смутился. – Привык, понимаешь, к григорианскому календарю [29], вот и перепутал.
Пролетка вывернула на набережную, и Сережа увидел выстроенные в ряд вдоль парапета орудия, возле которых суетились артиллеристы в нарядных, расшитых золотом мундирах президентской гвардии. Вот крайнее громыхнуло, подпрыгнуло на высоких колесах, выбросив столб порохового дыма. Ему ответили другие – плотная белесая пелена поплыла над водой.
Пролетка остановилась. На набережной не протолкнуться от публики. Люди приветственно размахивают зонтиками, шляпами, праздничный гомон порой заглушает медные вздохи военного оркестра. И над всем этим возвышаются мачты русских фрегатов, все в пестрых гирляндах флагов расцвечивания. На гафелях, на кормовых флагштоках трещат на ветру огромные белые полотнища с голубыми Андреевскими крестами.
– Ну вот, друг ты мой Серж… – Голос Остелецкого от волнения прерывался. И куда делся его обычный сарказм? – Теперь Россия крепко стоит на всех океанах. И это – навсегда!
Залпом ударили главные калибры «Минина» и «Герцога Эдинбургского». Им с некоторым опозданием ответили пушечки «Скомороха». Батарея на набережной громыхнула в ответ. Толпа взорвалась приветственными криками, в ответ – еще залп, и еще, и еще…
Сережа почувствовал, как к горлу его подступает комок, глаза предательски увлажнились. А пушки гремели не переставая, дым сносило по ветру над бурыми волнами Ла-Платы и дальше, в океан.
Слышите, вы, все? Теперь – навсегда!
