Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)
приди ко мне в субботу, а? Вместе пройдем…».
Широкая зала с высокими окнами полна маленьких человеческих скелетов:
пустые глазницы, обугленные разноцветные волосы, обрывки одежды на
белоснежных костях. Они лежали на полу, сидели, прислонившись к стенам. У
высокой кадки с черным деревом, положив друг другу на плечи руки, стояли двое.
Именно стояли, и бог весть, что поддерживало их.
«Так ты придешь, Саш? – Конечно, приду. – Здоровско! Я попрошу маму,
чтоб купила пиццу!».
В конце залы виднелась узкая лестница с зелеными металлическими
перилами.
-К лестнице, - приказал я и двинулся первым, старательно обходя останки
учеников.
Треск ломаемой под суровой подошвой кости сух и неприятен. Не иначе,
неуклюжий олух Киряк. До боли сжав челюсти, я не обернулся, и, достигнув
лестницы, стал подниматься по истертым детскими ногами ступенькам. Сердце
нещадно билось, неизвестность и нехорошее предчувствие томили, заставляя
ускорять шаги. На третий этаж я вбежал, громко стуча по ступеням подметками.
Это был недлинный узкий коридор с несколькими дверными проемами;
стена до середины покрыта облупившейся темно – зеленой краской, оставшаяся
часть стены, вместе с потолком, – в обросшей плесенью побелке. Надо полагать,
здесь находились классы, например, кабинет биологии… Но, дьявол с ним, с
кабинетом. Где здесь окно, смотрящее на улицу?
Не давая себе передышки, я вбежал в дверной проем ближайшего кабинета
и замер, точно натолкнувшись на невидимую стену.
-Е… мою душу, - послышалось за спиной.
Бойцы друг за другом входили в кабинет, и здесь становилось тесновато.
-Что это конунг? – шепнул Белка.
А то ты не видишь: у окна, так, чтобы было заметно с улицы, подвешены за
руки к потолку два освежеванных человеческих тела. Именно освежеванных, - я
никогда не видел, чтобы с человека так аккуратно была снята кожа.
Перламутровые узлы мышц и сухожилий утопают в багровом, сочащемся
кровью, мясе. Кровь капля за каплей стекает на пол, срываясь с кончиков пальцев
на посинелых ступнях.
Я посмотрел на свои ботинки - на полу лужа крови.
-Ни х… себе питеры работают, - нервно проговорил Якши, целясь из
автомата в одно из тел. – Никогда не видел, чтоб так диких зачищали.
Диких?
Я приблизился к трупам, и дулом автомата ткнул пониже ягодицы
ближайшее тело – твердое, точно камень. Оно покачнулось; веревка,
стягивающая руки, скрипнула. Я ткнул сильнее, и тело, нелепо махнув
безжизненными ногами, повернулось так, что стало видно лицо убитого. Кто-то у
меня за спиной вскрикнул. Я поскользнулся на скользком полу и стал валиться
назад, но сильные руки поддержали меня.
Изуродованное - срезанный начисто нос, разорванные щеки - лицо
Машеньки смотрело на нас багровой беспомощностью пустых глазниц. Живот
бывшего начальника продвагона вспорот, все внутренности куда-то исчезли, на
месте гениталий - две белые веревочки.
Богдан разразился длинным ругательством. У кого-то из стрелков началась
рвота.
Осторожно ступая по залитому кровью полу, Белка подошел ко второму
трупу, приглушенным голосом сообщил:
-Это Самир, конунг, - помолчав, добавил. – Кажется.
Итак, дезертиры найдены. Череп устранен. Недалеко эти двое ушли… Я
мог бы радоваться, если б не пустота в груди. И эту пустоту быстро заполняло
другое чувство.
Зверское убийство стрелков моего отряда, доверенных Лорд – мэром мне,
их конунгу, в подчинение, не могло вызвать ничего, кроме ярости по отношению к
тому, кто это сделал. Я несу ответственность за моих людей, хотя бы перед своей
совестью, и только мне решать, когда и какое они понесут наказание. Вернее,
мне, вооруженному Уставом Наказаний Армии Московской резервации.
-Гнида!
Надрывный крик, отразившись от стен, вылетел из кабинета и, угасая,
помчался по коридорам школы. Прямо передо мной возник Джон, - на
виднеющемся из – под шлема лбу – испарина, безумные глаза с расширившимися
до предела зрачками и красными белками, точно когтями впились мне в лицо:
- Куда ты привел нас, гнида?
-Джон! – крикнул Белка.
Но стрелок уже размахнулся и его кулак, описав дугу, угодил мне в висок. В
голове точно взорвалась граната; я поскользнулся и, стукнувшись обо что-то
твердое, упал на спину, прямо в кровавое месиво на полу. Труп Самира,
покачнувшись, сорвался с веревки и придавил мне ноги.
-Что ты делаешь, ублюдок?! – в чудовищном реве трудно было распознать
всегда ровный голос Белки.
Он и еще несколько стрелков скрутили Джона, кто-то вдавил в его лоб дуло
автомата.
-Стреляй, гад, - бабьим голосом завизжал Джон.- Все равно всех тут
перемочат!
-Отставить, - превозмогая боль, крикнул я.
Оттолкнув кинувшегося на помощь Киряка, выкарабкался из-под мертвеца.
-Отпустите Джона, - приказал я, левой рукой потирая висок.
-Но конунг, по Уставу…,- начал было Белка.
-Отпустить!
Хватит с меня уставов, инструкций и советов, - пусть ими пользуются те, кто
их придумал.
-Заберите у него оружие и патроны, - бросил я, подобрав слетевший с
плеча автомат. Дьявол! Приклад весь в крови.
-Киряк, Сергей, сожгите это, - я кивнул на трупы, - Через двадцать минут
выступаем.
Но двадцати минут у нас не было.
Поначалу мне показалось, что автоматные очереди раздались в отдалении,
в Нулевом районе или еще дальше; но посыпавшаяся с потолка штукатурка
подсказала: стреляют снизу, прямо со школьного двора.
-Питеры, - охнул Киряк, отступая в коридор. За ним последовали еще
несколько стрелков.
«Западня», - вспыхнуло у меня в мозгу и тут же погасло.
Нужно действовать.
Я метнулся к окну, за подвешенное тело. Звук пуль, врезавшихся в
одеревенелое мясо, напомнил частый дождь.
За снежным маревом, на другой стороне улицы, промелькнули тени;
выпустив автоматную очередь, я с наслаждением услышал резкий вскрик.
-Конунг, надо сваливать! - крикнул Белка. Он подполз к окну по-пластунски,
и, упираясь головой в радиатор, смотрел на меня из-под шлема.
Белка прав.
Расстреляв остатки обоймы, я опустился на липкий от крови пол, на
четвереньках отполз от окна.
Отряд ждал в коридоре. Я не увидел лиц своих людей, стрелки точно
превратились в безликие фигуры, которые я обязан сохранить. Потные тела,
оружие в руках, горячее дыхание, но лиц нет.
-Конунг, что нам делать? – выдохнул Киряк.
Я увидел лицо бойца - обыкновенно красное, а в это мгновение – белее
снега. Стрелки моего отряда настороженно смотрели на меня. Снаружи
доносилась пальба.
Внезапно все стихло, неотвязная, липкая тишина спеленала нас, точно муху
паук. Мне показалось, что я слышу биение собственного сердца и неровный хор
двадцати шести сердец доверенных мне бойцов. Когда тишина стала
непереносимой, когда пот, струящийся вдоль позвоночника, стал ледяным, с
улицы донеслось:
-Эй, конунг, или кто там у вас главный?
Голос тонкий нетерпеливый, какой может быть лишь у нервного,
упивающегося властью человека.
Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.
-Ты оглох, б… , обосрался от страху, москвитская падаль?
Хохот нескольких десятков глоток.
-Конунг, не отвечай, - шепнул Белка.
Я махнул рукой: оставайтесь на месте – и шагнул обратно в кабинет.
Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь
перекрыть хохот снаружи:
-С кем я говорю?
За окном стихло. Через мгновение – тот же голос.
-Не тебе вопросы задавать, москвит!
Злость и отчаяние душили меня.
-Тогда пошел на хер, питерская мразь.
Мой собеседник вдруг засмеялся - противный, скользкий смех, как козявка,
вынутая из носа.
-Не кипятись, воробушек, - крикнул он, – гнездо уже разворошили. Я –
конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.
-Артур, конунг отряда москвитов.
Молчание.
-Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? – в моей душе, непонятно почему,
разгоралась надежда. – Мой отряд здесь со стандартной миссией.
Тишина.
-Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий…
-Срал я на отца Афанасия, - заорал Кляйнберг. – Ты мне зубы не
заговаривай, гнида!
Он умолк. Я тоже.
-Твои люди сами притащились ко мне, - первым не выдержал питер:
возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос
Кляйнберга стал не таким уверенным, - Они готовы были рассказать почти все;
