Владимир Венгловский - Шпаги и шестеренки (сборник)
– Чушь, – сказал Конвей. – Чушь и глупость. Не может такого быть.
– Вы не хотите немного поработать над своей лексикой? – осведомился Дежон. – Не знаю, как принято у вас в Техасе, но с моей французской точки зрения мне кажется, что ваши слова очень напоминают оскорбление…
– Правда? И что? Вызовете меня на дуэль? – отмахнулся Конвей. – Не стремитесь стать бо́льшим дураком, чем вы есть, милый мой лягушатник…
Брови Дежона поползли вверх, но Егоров молча указал на пустую бутылку бренди, стоящую на полу, и француз успокоился. Не обижаться же, в конце концов, на всякого пьяного, несущего чушь.
– Вы когда получили телеграмму с приглашением прибыть сюда? – поинтересовался Конвей, выпустив струйку сигаретного дыма к потолку. – Недели две назад? Три? Я, например, узнал о предстоящем путешествии две недели назад. Мне телеграфировали из Вашингтона, чтобы я из Франции отправился на Острова.
– Ну… Мне тоже сообщили в это же время, – сказал Дежон. – Насколько я знаю, мсье Егоров и наш японский друг тоже были в Европе, когда к ним поступили распоряжения из столиц их государств. И что из этого следует?
– Нам сообщили, что мы будем участвовать в рейде воздушных кораблей, не так ли?.. – с многозначительным видом спросил Конвей.
– Да. И что?
Конвей усмехнулся и помахал указательным пальцем перед самым лицом француза. Он явно наслаждался ситуацией, а выпитый бренди, похоже, нашептывал ему, что ситуация складывается комическая, если даже не комедийная. Тяни паузу, посоветовал бренди, и Конвей старательно следовал этому совету.
– Джо хочет напомнить, что бронепоезд отправился в рейс неделю назад, если верить лейтенанту Боулу. Выходит, что рейд «Борея» и «Нода» планировался еще до пропажи «Бродяжки Салли».
– И снова этот русский испортил мне все удовольствие, – недовольным тоном сообщил Конвей. – Не позволил мне послать стюарта за еще одной бутылкой… теперь вот выдал мою страшную тайну… Но ведь все-таки…
Американец и дальше продолжал бы жаловаться на жизнь и строить догадки, но тут в салон вошел инженер Бимон.
– О! – обрадовался Конвей новому лицу. – А мы тут рассуждаем, зачем это «Борей» шляется где попало…
Бимон сел на диван и с силой потер лицо.
– Сейчас «Борей» ищет солдат с «Бродяжки Салли», – сказал инженер. – У вас не осталось чего-нибудь выпить, джентльмены?
– Увы, – развел руками Конвей. – Вы устали?
– Я присутствовал при допросе того несчастного лазутчика, – лицо Бимона приобрело выражение, будто тошнота подступила к самому его горлу, и только ценой неимоверных усилий инженер сдерживает позывы к рвоте. – Я…
Инженер вынул из кармана мундира платок и вытер пот со лба. Лицо Бимона было бледным, пот струился по вискам.
– Грязное это дело, – помолчав, сказал Конвей. – Я бы не смог пытать. Даже нигера – не смог бы. Убить – да. В бою… Или не в бою, да… В конце концов, я ведь убиваю людей с десяти лет, достиг в этом деле некоторых результатов. Вначале война, потом… Ну нельзя у нас в Техасе без этого. Чтобы не убить ближнего своего. Прожить жизнь и никого не убить. Пулей – из револьвера или винтовки, еще куда ни шло, а вот ножом, да еще первый раз… Но ни одной женщины, джентльмены!
Американец встал, покачиваясь на неверных ногах, прижал руку к сердцу:
– Никогда! Вот чтобы меня гром побил, джентльмены!
– И этот лазутчик сказал нашему буру, что произошло с бронепоездом и его командой? – спросил Егоров, откладывая в сторону книгу.
– Ну… Он, кажется, все сказал нашему буру, я не расслышал, что именно он говорил о самом происшествии, в конце концов, я работал в кабине машиниста, нужно было кое-что отрегулировать… – Бимон сглотнул. – И не так хорошо я знаю язык зулу, чтобы все понять из криков бедняги, но… В конце, когда он уже не говорил, а кричал… вопил… Я услышал, что он выкрикнул, будто белые ушли. Бросили железные повозки и ушли.
– Ушли… – повторил за инженером Егоров, встал с дивана и подошел к иллюминатору.
– То есть, как ушли? – удивился Дежон. – Все бросили и ушли? Даже не похоронили товарищей?
– Да, вот ушли, если верить негру. А он в тот момент врать не мог. Наверное, не мог. – Бимон налил из кувшина воды в стакан, выпил. – А паровоз был совершенно исправен.
– Ну, кабина машиниста была закрыта изнутри, – напомнил Конвей.
– Но мы же ее открыли, – резонно возразил Дежон, – хотя… Машинист ведь погиб. И вся паровозная бригада тоже. Вести поезд было некому. Тут действительно – самым правильным было уходить домой. Налегке, тут даже пулеметы не заберешь, не потащишь же за сотни миль этакую тяжесть на себе…
– Домой – это на юг? – не поворачивая головы от иллюминатора, спросил Егоров.
– Ну да, куда же еще, – подтвердил Бимон. – Или, в крайнем случае, на северо-запад, до территории Германской колонии было почти столько же, сколько к нашей линии обороны…
– Так вы полагаете, что мы ищем людей с бронепоезда? – все с таким же рассеянным видом спросил Егоров.
– Да, а что?
– Да, а что? – присоединился к инженеру Конвей.
– А то, что летим мы, похоже, на восток. Скорее, на северо-восток. Если мы и вправду сейчас летим вслед за командой «Бродяжки Салли», то почему команда выбрала для отступления такое странное направление – в самый центр негритянских земель? – Егоров отошел, наконец, от иллюминатора и сел на свое место.
– А вы откуда знаете, Энтони, куда мы сейчас летим? – американец подозрительно прищурился. – Неужели по звездам?
– По звездам, – кивнул Егоров. – По ним, родимым. Это негр сказал, в какую сторону ушли британцы?
– Не знаю, – неуверенно ответил Бимон, потом спохватился. – Это Ретиф сказал. Обошел бронепоезд, долго высматривал что-то в траве, потом сказал, что знает, в какую сторону они пошли. А я не переспросил, мне было немного не до того…
Все в салоне снова замолчали.
Получалось, если «Борей» и вправду летит по следу солдат с бронепоезда, то почему те выбрали столь странный маршрут? А если корабль вовсе не солдат разыскивает, то почему капитан сказал, что… Хотя, он мог скрыть это, чтобы все не выглядело так, будто он бросил в беде почти сотню соотечественников. Иногда военные приказы бывают очень жестокими. Об этом подумали все, но никто не сказал об этом вслух.
– Душно здесь, – сказал, наконец Конвей. – Сейчас бы прогуляться… Подышать свежим воздухом…
– А вы уже были на навигационном посту? – спросил Бимон. – Я могу вас туда проводить, заодно и отвлекусь. Или вы пойдете спать, джентльмены?
– Ну уж нет! – ответил Дежон. – Я до сих пор чувствую этот ужасный запах. И мне постоянно кажется, что эти мухи…
Француз брезгливо вытер руки о салфетку.
– Пойдем, подышим! Все за мной, парни! – провозгласил Конвей. – Вперед! В смысле – вверх!
Навигационный пост располагался на самой верхушке правого нагревательного корпуса корабля. Чтобы добраться до него, пришлось пройти через техническую галерею, затем мимо машинного отделения подняться к нагревательным камерам и нагнетателям термогена. Морской пехотинец, стоявший на посту возле дверей хранилища термогена, окликнул приближавшихся, но инженер его успокоил.
– По правилам нужно было идти по внешней лестнице, – пояснил инженер своим попутчикам. – По этому коридору ходить не следует, но я решил, что некоторым из нас не стоит после выпитого передвигаться по металлической паутине, тянущейся вдоль бока нагревательной камеры над бездной в полторы тысячи футов…
– Вы меня имеете в виду? – собрался обидеться Конвей, но спохватился. – Полторы тысячи футов?
– Да, – инженер, проходя, постучал по стеклу альтметра, висевшего на стене. – Вот.
Такие приборы в медных начищенных до блеска корпусах встречались на «Борее» на каждом шагу.
Лестница к навигационному посту проходила между нагревателями, все ускорили шаг, почувствовав жар горелок и услышав характерные всхлипы нагнетателей. Мысль о том, что за не слишком толстыми металлическими стенами клокочет пламя, способное обеспечить полет громадного корабля, и что по тонким трубам перетекает термоген, насыщающий уголь, перед попаданием его в топки… Рядом была смерть, пусть заключенная в металл, пусть посаженная на привязь…
Фотографии разрушений, оставленных после взрыва в Париже «Луизы», особенно верхушка Эйфелевой башни, оплывшая, словно свечка на могиле, разошлись год назад по всему миру… Воздушные корабли не запретили, теперь без них никто не представлял себе существования цивилизованного мира, но большинство правительств европейских государств ужесточили правила их полетов над населенными территориями. Корабли теперь внушали… нет, не страх. Скорее – опасение. Как будто в доме содержат громадного пса, который послушно выполняет все приказы, но всегда остается вероятность, что он может вдруг выйти из повиновения…
Когда, наконец, добрались до входа на пост, Егоров отступил в сторону на площадке перед последним лестничным пролетом, пропуская остальных, проходившего мимо Конвея взял за локоть и мягко, но решительно, остановил возле себя.
