Александр Марков - Вернуться из ада! С победой и пленными
У него слипались глаза. Сон всегда приходил не вовремя. Еще с минуту Тич размышлял о чем-то, сидя в кресле, а потом приподнялся и, с трудом шаркая ногами, побрел к лестнице, ведущей вниз – на второй этаж, где располагалась его лаборатория.
Сознание профессора как бы записало все происходящее, и, когда он прокрутил эту запись назад, а затем воспроизвел ее, ему показалось, что звуки, похожие на громовые раскаты, раздавались с нижнего этажа. Что бы это ни было, но уж точно не гроза. Не шаровая молния, заблудившаяся в лаборатории.
Иногда в страшных снах профессору виделось, как солдаты, обезумев от страха, разрушают его лабораторию, расстреливая колбы с питательным раствором длинными очередями – пока хватает патронов в магазине. Потом, когда автоматы умолкали, они перезаряжали их и открывали огонь вновь. Колбы взрывались, словно их начинили порохом, разбрызгивая вокруг осколки стекла. Страшный сон. Лаборатория – это все, что у него было. Профессор знал, что солдаты боялись его не меньше, чем простые жители Средневековья колдуна, думая, видимо, что он общается с потусторонними силами, которые из-за него могут вырваться на свободу, а чтобы этого не произошло, его надо убить. Но подобные сны являлись ему очень редко, не чаще, чем один-два раза в месяц. Он просыпался после них в холодном поту и потом долго боялся вновь лечь в кровать, опасаясь, что эти ужасы приснятся снова. Но он умел обрывать плохие сны в нужном месте.
Свечу Тич не взял. Она могла погаснуть и только бы мешала. Он спускался медленно, считая ступеньки и нашептывая что-то, что со стороны походило и на заклинание, и на безобидное ворчание старика. Прежде чем сделать шаг, профессор ощупывал ступеньку ногой и, лишь убедившись, что она отыскала надежную опору, переносил на нее основную тяжесть тела, а затем подтягивал вторую ногу.
Его глаза еще не адаптировались в темноте, когда он наконец-то добрался до лаборатории и застыл на ее пороге…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Света было мало, поэтому угадывался только силуэт, будто человек был плоским. Он кутался в домашний халат. Казалось, что он только что встал с постели и еще не может окончательно проснуться, но голос его был необычайно тверд, хотя в нем и проступали почти нескрываемые капризные визгливые нотки.
– Что здесь происходит?
Еще до того, как он успел это сказать, возле него оказался Рогоколь. Он двигался как тень, бесшумно танцуя. Мазуров подумал, что ему в сопровождение подошла бы музыка Вагнера. Он испугался и, чтобы остановить Рогоколя, крикнул:
– Это Тич! – Он произнес это по-русски.
Рогоколь уже успел понять, кто стоит перед ним. Он хорошо рассмотрел лицо незнакомца. Он даже успел обратить внимание на шелковый китайский халат с драконами, наброшенный на плечи поверх белой пижамы, и на тапочки.
Профессор вздрогнул, услышав русскую речь, попятился, попытался повернуться, чтобы броситься обратно на третий этаж, но полы халата мешали ему, а тапочки сидели на ногах неплотно, и даже если бы Тич был лет на тридцать моложе, все равно его походка была бы старчески немощной. Рогоколь остановил его. Внезапно профессор выбросил вперед правую руку с растопыренными пальцами, метясь штурмовику в глаза. В руке у него ничего не было, но из-за резкости удар мог стать довольно неприятным. Рогоколь успел увернуться, немного отклонившись назад. Профессор промахнулся, теряя опору, и если бы штурмовик не поддержал его, то Тич растянулся бы на полу.
– Осторожнее, – сказал Рогоколь, – вы можете разбиться.
Тич внезапно стал походить на воздушный шар, из которого выпустили треть воздуха. Он съежился, поник. Кожу избороздили новые морщины, словно он за мгновение постарел на несколько лет. Такое бывает с мумиями, которые, пролежав несколько тысячелетий в закрытых саркофагах, почти не изменяются, но стоит свежему воздуху прикоснуться к ним, как они буквально на глазах рассыпаются в прах. Перемена, произошедшая с Тичем, была не столь значительна, но, несмотря на полумглу, так заметна, что Рогоколь отшатнулся от него, как от прокаженного. Но штурмовик быстро овладел своими чувствами и вновь подхватил профессора за подмышки. Он держал в руках тряпичную куклу.
– Что с ним? – спросил Мазуров.
– Не знаю, – ответил Рогоколь, испугавшись, что Тич незаметно проглотил яд. Но он внимательно следил за ним и не дал бы этого сделать. После секундного замешательства штурмовик уже мог с уверенностью сказать, что профессор ничего принять не успел. – Боюсь, что теперь от него мало толку, – добавил он.
– Ты можешь привести его в чувство?
– Постараюсь.
Тич был легким. Мешок с костями. Держать его на руках было совсем не трудно, но Рогоколь усадил его на пол возле стены. Профессор не двигался, глаза его бессмысленно закатились.
Лужа на полу начала подсыхать. Ее края, как рама картину, обрамляла маслянистая липкая пленка. Мазуров встал возле нее, почти касаясь носками башмаков. Брезгливо морщась, он все никак не мог решиться сделать первый шаг, хотя прекрасно понимал, что для того, чтобы добраться до разбитой колбы, ему предстоит сделать это. Оттягивая время, он ничего не выигрывал, но справиться с собой не мог. Эта лужа была гораздо более отвратительна, чем, к примеру, болотная жижа или дно пересыхающей грязной речки, превратившееся в чавкающую топь. К счастью, пол был ровным, без вмятин и рытвин, поэтому лужа растеклась по полу равномерно. Она была неглубокой. Жижа едва покрывала подметки ботинок. Мазуров был уверен в качестве своей обуви и знал, что жижа не протечет внутрь ботинка, если, конечно, в ней не содержатся кислоты. От неожиданной мысли Мазурова прошиб пот. Впору было возвращаться назад. Но даже если бы капитан стал сейчас осматривать свои ботинки, стараясь понять, начала их разъедать жижа или нет, он все равно ничего не смог бы разглядеть. В этом был свой плюс.
На полу лежал мертвый немец. Его глаза остекленели. Уставившись в потолок, они светились как фосфорные, а возле…
Желудок Мазуров сжали спазмы. Хорошо еще, что в нем ничего не было, кроме шоколада и остатков кофе, иначе его обязательно вырвало бы.
Человеческий труп был сильно изуродован, как будто его опустили в ванну с серной или соляной кислотой и держали там до тех пор, пока она не растворила кожный покров и часть мышц, обнажив местами кости. Подсыхающая маслянистая пленка обволакивала человеческие останки коконом. Мазуров, превозмогая отвращение, нагнулся, чтобы получше все рассмотреть. Жидкость пахла отвратительно, и у Мазурова перехватило дыхание. Он приложил ладонь к лицу, закрывая нос и рот, пожалев, что не надел противогаз. Беглый осмотр трупа ничего не дал. Капитан терялся в догадках, которые роились в его голове, как пчелы в улье, но ни одной из них он пока не мог отдать предпочтение.
– Что там такое, командир? – спросил Рогоколь.
Тич слабо застонал, пошевелился, сделал попытку приподняться, но сил у него на это не хватило, и он вновь затих.
– Не думаю, что тебе это понравится, – сказал Мазуров, подходя к ближайшей колбе. – Обезображенный человеческий труп. У меня подозрение, что в этих чанах находятся такие же.
Мурашки пробежали у него по спине, а волосы наэлектризовались и встали дыбом. Он приложил к вискам ладони и уперся ими в стенку колбы. Получился импровизированный перископ. Но сквозь мутную жидкость Мазуров ничего не увидел. Ему показалось на миг, что он стоит перед аквариумом и сейчас, привлеченная движением, из его глубины должна приплыть огромная хищная рыба и сильно стукнуть о стенку хвостом. От такого удара стенка может пойти трещинами, и перед ним возникнет одно из чудищ, обитающих в глубоководных океанских впадинах. Такое, как на гравюрах Гюстава Доре. Мазуров осторожно приставил к стенке фонарик и включил дальний свет. Мутная жидкость оказалась неоднородной, слоистой, с турбулентными завихрениями, цвет у нее был бледно-зеленоватый. Она была такой мутной, что свет проникал в нее не более чем на несколько сантиметров, что же находилось в середине колбы, по-прежнему оставалось загадкой. Колба была сделана из очень толстого стекла, на уровне человеческого роста ее опоясывали четыре резиновые полоски толщиной сантиметров по пять.
Мазуров выключил фонарик, экономя батарейки. Пошлепал к Рогоколю. За последние несколько минут жидкость на полу загустела. Теперь идти по ней было гораздо труднее. Она с неохотой отдавала ботинки, до последнего цепляясь за них. С подошв свисали клейкие лоскутки жижи, которые с чавканьем лопались.
Гомункулус. Как же он раньше об этом не подумал. Разрозненные кусочки мозаики наконец-то сложились в единую картину.
Казалось, что сверху спускался табун лошадей, капитан насторожился. Вскоре в лабораторию вломились Рингартен и Азаров. Они-то двигались тихо, а весь шум создавали их спутники – два испуганных человека в небрежно наброшенных на голое тело халатах, которые постоянно распахивались. Штурмовики подгоняли людей, толкая дулами автоматов в спины. Они порывались поднять дрожащие руки над головой, но сил держать их в таком положении не оставалось, поэтому руки свисали плетями вдоль тела. Иногда они предпринимали героические попытки застегнуть пояса на халатах. Им хотелось выполнить одновременно слишком много дел, поэтому ничего не получалось. От этого смущение и нервозность пленников еще больше возрастали. Их ноги дрожали, будто в течение последнего получаса они занимались тем, что бегали вверх-вниз по ступеням замка. Кожа их блестела от пота.
