Дмитрий Силлов - Кремль 2222. Петербург
Так или иначе, моя старая «Бритва» была гуманнее. Помнится, Халк умер мгновенно, разом лишившись всей воды в организме и превратившись в мумию. Новый нож, откованный Кузнецом, оказался более требовательным к своей жертве. Раз за разом Мард вонзал в себя нож, уже не крича, а хрипя от боли и булькая кровью, идущей горлом. Но нечто, находящееся сейчас в этом самом зале, не давало псионику смерти, которую он сейчас наверняка желал всем сердцем…
«“Бритву” можно продать, – вновь звучали у меня в голове слова давно умершего Копии. – Или подарить. Или в крайнем случае снять со случайно найденного тела, убитого не тобой. Тогда от нее новому хозяину будет одно сплошное уважение и подспорье. А вот отнять никак нельзя. Потому как отомстит».
Признаться, это правило работало далеко не всегда – возможно, в ноже недоставало энергии или же были еще какие-то причины, неизвестные мне. Любое оружие порой клинит, а то и вовсе отказывает оно, так чего уж говорить о ноже с поистине фантастическими свойствами неизвестной природы. Но сейчас «Бритва» в полной мере компенсировала свое непостоянство, как любимая женщина, осознавшая, что была не права, спешит доказать свою преданность своему мужчине… Или же просто сполна взять своё, наплевав на чужие фантазии о преданности и тому подобной ерунде…
Оба автоматчика с ужасом смотрели на то, что делает с собой их хозяин. Согласен, это неслабый шок, когда тот, кого ты считаешь чуть ли не богом, вдруг принимается вот так страшно и размеренно убивать себя. Один из них ошарашенно бросил взгляд в нашу сторону – и даже я удивился тому, какой ужас отразился в глазах этого крепкого парня, наверняка не понаслышке знающего, что такое смерть.
Но любой шок имеет свойство проходить, уступая место здравому смыслу. Понятно было, что еще несколько секунд, и парни начнут стрелять. Хотя бы потому, что, когда стреляешь, не так страшно. Оружие вообще добавляет уверенности в себе, и для многих оно – лекарство против паники, растерянности и ужаса. Потому, что, когда убиваешь, сам себе кажешься сильным и бесстрашным. Особенно, когда убиваешь беззащитных, тех, кто слабее тебя…
Я знал об этом простом правиле войны, написанном кровью безвинно убитых теми, кто боится. Поэтому как только я почувствовал, что мое тело вновь свободно, то начал действовать незамедлительно. Лучше предупредить собственное убийство, чем стать частью небытия, сожалеющей о собственной медлительности. Впрочем, еще вопрос, остается ли от человека после смерти что-то, способное на чувства. И проверять, остается оно или нет, у меня не было ни малейшего желания.
Такие вот мудреные мысли шебуршились у меня в голове, пока я двигался. Это быстрее, чем переводить автомат из положения из-за спины, щелкать переводчиком огня, направлять ствол на одного, пока второй будет ловить меня на мушку…
В результате получилось плавное, длинное, скользящее движение к автоматчику, стоящему справа и неуверенно поднимающему свое оружие. Слишком неуверенно, слишком медленно… Достаточно медленно для того, чтобы я левой рукой отвел ствол ППС в сторону, а ребром правой ладони резко и глубоко ударил автоматчика по горлу. Именно глубоко, словно хотел отрубить ему голову напряженной кистью руки с плотно сжатыми пальцами. По-другому сложно перебить кадык и трахею так, чтобы гарантированно убить впечатлительного противника, который постепенно отходит от шока, но при этом уже вполне осознанно собирается прикончить тебя.
Под ладонью неприятно хрустнуло, и сразу же автоматчику стало не до оружия. Потому, что, когда ты поперхнулся собственной изувеченной дыхалкой, все остальное отходит на второй план. Это страшно, когда ты хочешь вдохнуть – и не можешь, со мной такое было, я знаю. И мне очень жаль тебя, незадачливый враг мой, но себя и свою спутницу жальче намного. Поэтому я шагнул за спину хрипящему автоматчику, развернул его в сторону второго, прикрываясь умирающим, как живым щитом, перехватил его ПСС… А вот выстрелить не успел.
Второй автоматчик соображал быстрее напарника, а хруст чужого сломанного горла обычно вообще на раз излечивает от растерянности тех, кому дорого своё. Короче, в грудь умирающего ударила длинная очередь, отбросившая меня к стене вместе со свежим трупом.
Пистолетная пуля на близком расстоянии вещь фатальная. От конструкторов, их создающих, заказчики требуют высокого останавливающего действия, то есть быстрого и полного выведения противника из строя, причем при попадании в любую часть тела. Вследствие чего этот тупорылый кусочек свинца с закругленным кончиком при попадании в живое тело с нескольких метров ведет себя, как настоящая сволочь, – вращается по непредсказуемой траектории, при этом деформируясь и до безобразия расширяя раневой канал. Ну и, конечно, «останавливающая сила», куда ж без нее. Ощущение, будто в мой щит из плоти и крови начали молотить десятком кувалд одновременно…
Но под градом этих ударов я все-таки нашел в себе силы просунуть подхваченный автомат под мышкой у трупа и нажать на спуск. И, судя по сдавленному крику, последовавшему за очередью, я не промахнулся…
Наверное, со стороны это могло выглядеть эффектно, хоть фильм снимай, – стоят два мужика напротив друг друга и рвут пулями чужие тела. Впечатляющий кадр мог бы получиться, в духе современного кинематографа. Но я б в таком боевике точно сниматься не стал. Потому, что реальная жизнь намного страшнее самого страшного ужастика и нефига самому себе лишний раз напоминать о ее реалиях.
Я толкнул вперед труп, послуживший мне щитом, и он грохнулся на пол. Из раскроенного черепа, словно из разбитой чаши, выплеснулась мозговая каша, взбитая раскаленным свинцом. Получилась кроваво-белесая лужа с деформированной пистолетной пулей посредине. Современный апофеоз войны, который, на мой взгляд, намного страшнее знаменитой одноименной картины.
Второй автоматчик сидел у противоположной стены, свесив голову на грудь, изрешеченную моей очередью. А у его ног валялся Мард с открытыми глазами, в которых застыл синеватый лед. Его рука сжимала рукоять «Бритвы», по самую рукоять вонзенную в сердце.
Но сейчас меня больше интересовали не трупы врагов. Мертвые враги могут ждать сколько угодно, в отличие от живых. Правда, в том, что Анья жива, я был пока что не уверен.
Она лежала в углу, на боку, поджав ноги к подбородку. Поза эмбриона, в которую человек инстинктивно сворачивается, желая укрыться от страха и боли.
Я швырнул пустой автомат на пол, бросился к девушке, приложил пальцы к ее шее…
Пульса не было.
– Твою мать, – процедил я сквозь зубы. Ну уж нет, так просто я тебе не отдам ее, сестра, ты уж не обижайся на побратима.
