КОМ: Казачий Особый Механизированный (СИ) - Войлошникова Ольга

Я подошёл и встал рядом с ней, из последних сил сдерживаясь:

— Глаза, говорите, красные⁈ И не стыдно вам, маман⁈

Матушка совершенно искренне всплеснула руками и схватилась за сердце:

— Да что творится-то, Господи! Чисто минотавр! Илья! Говори толком!!!

Этот вопль немного сбил меня с настроя, и я выдавил чуть спокойнее:

— Кто придумал соглядатаев послать? Подружек сестриных, а?

— Как?.. — растерянно переспросила маман и тут, в три секунды, в ней произошла разительная перемена. Я прям понял, как я примерно выглядел только что.

Евдокия Максимовна упёрла руки в бока и сделалась похожа на бомбу перед взрывом:

— Кто посме-е-ел⁈

Сёстры молча выпучили глаза.

Мать схватила половник, которым только что разливала компот и треснула по столу, так что все подпрыгнули:

— Кому сказала⁈ Отвечать, живо!

— Да чё такого-то… — суетливо забормотала Наташка. — Ну попросила девчонок глянуть аккуратненько…

Мать не успела набрать в грудь воздуха для вопля, как Катерина, кося на Наталью, пробормотала:

— Не могла меня сперва спросить? Я тоже Полину попросила, одна-то не так заметно…

— Та-а-ак, — голос мамани прозвучал раскатами приближающегося грома. — Лизонька, скажи-ка нам, дорогая — ты тоже кого-то попросила?

Лиза смущённо покосилась на меня.

— Да я, в общем-то… не хотела. А тут Иринка говорит: поведу своих короедов бегемота смотреть. А я и говорю… там Илюшка… со своей… — голос Лизы становился тише и тише, пока не угас совсем.

13. МАМАН ДЕЙСТВУЕТ

ВНУШЕНИЕ

Маман в сердцах бросила на стол поварёшку, забрякавшую по тарелкам, и очень тихо велела:

— А ну, встали все трое и пошли за мной!

Молчаливая вереница скрылась в доме. И дверь за собой заперли!

— Она их не прибьёт? — опасливо поёжился Афоня.

— Не должна, — возразил Олег, — всё-таки дочери… — тревожного взгляда с дверей, однако же, не спускал.

— Да перестаньте вы! — охолонил нас батя. — Совсем-то из матери монстру не лепите! И ты, Илюха, колом не стой. Витя, налей ему стопку, лица нет.

— Не буду, — мотнул головой я, — мне ещё домой бежать, придавлю кого с пьяных глаз.

— Тогда чаю вон. Мать как раз с мятой заварила, успокаивает. Или компоту. Чё хоть вышло-то, нам расскажи, пока баб нет.

Я успел рассказать, а батя с зятевьями — бурно одобрить мои решительные действия по пресечению неуважения к барышням, и только тогда из дома появились сеструхи и маман — причём, все с красными глазами и припухшими носами.

— Илюш, ты не сердись на нас, — проникновенно начала Лиза. — Мы больше не будем.

Вот простота хуже воровства, а…

— Фотки-то покажь, — дипломатически перевёл тему батя. — Или дома остались?

Я почесал в затылке. Такой злой был — куда планшетку-то бросил?

— Кажись, в шагоходе. Щас посмотрю.

Планшетка валялась за креслом стрелка. Хорошо, жёсткая, не помялись фотки.

Принёс:

— Пальцами жирными не хватать!

— Да ладно-ладно! — матушка поспешно спрятала руки под фартук. — Мы из твоих рук посмотрим!

Начал с них с батей, так торжественно и пошёл вокруг стола.

— Покажь-ка ещё раз! — попросила матушка и склонилась поближе, благостно улыбаясь: — Ц! Краси-ивая! — и тут же сердито насупилась: — А те-то, ироды! Такую девочку обидели! Матушка-то, говоришь, померла у неё?

Не припомню, честно говоря, чтоб я такое говорил… Ох, маманя! Навела ведь уже справки, как бы не быстрее судебного стряпчего!

— Отец её один воспитывает. Там ещё тётка рядом живёт, отцова сестра, вдова.

— А! — отмахнулась маман. — Тётка — всё не то! Мать и пожалеет, и поругает, как надо. Тётку такую поди-ка поищи, чтоб сердцем дитё чувствовала… Так! — она вдруг резко встала. Ну-ка, дед, пошли!

НЕСЁМСЯ

— Куда? — не понял батя.

— На кудыкину гору! Парадный мундир иди надевай.

— Это зачем ещё?

— С Шальновыми разговаривать поедем.

Маман стрельнула на меня глазом и подмигнула.

Чёт мне тревожно. И, кстати, фамилию девушки я ей точно не говорил. Маман не свататься, надеюсь, собралась? Жест, как на мой взгляд, несколько… преждевременный. Но встать поперёк матушки, когда она впала в этакое боевое состояние — затея неосуществимая…

— Афоня, Витя! — матушка поразительно быстро появилась на крыльце принаряженная и деловито скомандовала, подтверждая мои худшие опасения: — Лестницу тащите-ка!

— Зачем тебе лестница-то понадобилась? — из-за её плеча недоумённо спросил батя.

— Как — «зачем»? Ты что, дед! Мы когда дотащимся в бричке-то? На шагоходе помчим! А я вам не молодуха, по железякам скакать. По лесенке ещё заберусь, куда ни шло…

Ошарашив этим заявлением всех присутствующих, маман стремительно прошуршала в свою «травную» — отдельный и, скажу, немаленький дом, в котором в особенном порядке раскладывались, вялились, сушились, перетирались и превращались в готовые снадобья всяческие травки, полки были заставлены склянками, мензурками, банками и коробочками, а в дальней комнате возвышались бочки с брагой, перегонные кубы, приспособы для очистки и ещё какие-то баки, бутыли, фигурные ёмкости с кранами и иные малопонятные приспособления. Матушка появилась оттуда с небольшим кожаным саквояжиком как раз когда зятевья с батей закончили лестницу рядом с дверцей шагохода прилаживать.

— Витюша, мы ночевать-то, поди, к вам придём, у Ильюшки-то тесно. К десяти хоть дома будьте.

— Всенепременно, Евдокия Максимовна!

Маман полезла по лестнице, наполовине вспомнила — остановилась, обернулась через плечо, крепко придерживаясь за ступеньки:

— Лиза! Вы уж приберите тут… На ночь на дворе не бросайте!

— Сделаем, мам! Езжайте спокойно! — уверили её сеструхи хором.

Матушка добралась до верхних ступенек и теперь примеривалась, как бы ей перешагнуть внутрь кабины. Отец, прищурясь, наблюдал за её эволюциями:

— Дуся, может, в бричке?

Маман сердито посмотрела на него, переставила одну ногу на порожек входного люка:

— Ых! — вцепилась рукой в окантовку люка.

— Держу, не боись! — подбодрил снизу батя.

— Да кто боится! — пробормотала под нос маман, коротко выдохнула и переместилась внутрь кабины целиком. Что-то глухо бумкнуло. Ёксель-моксель, лишь бы не убилась там.

— Так, я пошёл! — торопливо сказал батя и взлетел по лестнице, забыв про свою больную ногу.

— Ну, и я пошёл тоже, — я попрощался с роднёй и забрался в «Саранчу». По лестнице-то насколь ловчее! — Ну, всё, ребяты, забирайте!

— Как выгружаться-то будете? — тревожно спросил Олежа, до того молча наблюдавший за спектаклем.

— Придумаем что-нибудь! — махнул рукой я и закрыл дверь.

— Ох, и сложная зверюга, Ильюша! — уважительно сказала маман, рассматривая панель управления.

— М-гм. Вы, маман, в левое кресло садитесь. Только ничего не трогайте! Там на подлокотниках кнопочки — не нажимать. Это кресло стрелка, ещё шмальнёте в кого-нибудь.

Там, конечно, предохранители стоят, но в способностях Евдокии Максимовны чего-нибудь из любопытства включить я был более чем уверен.

— Ой! — испугалась она. — Я, можмыть, вот тут, в уголочке?

— А садись, правда, на соломку, — одобрил её выбор батя и поправил старую шинель, которая с осени так и лежала в уголке на мешках (Марте-то мы давно другую одёжку справили). — Устраивайся, можешь даже и прилечь. А я спробую, на стрелковом месте присяду…

— Устроились? — я внимательно посмотрел на родителей. — Держитесь, если с непривычки не по себе будет. Маманя, там рядом с вами ручка в стене есть.

Она зашарила рукой:

— Ага, вижу!

— Ну, понеслись!

Летел я, конечно, не на самой полной скорости, но довольно быстро. Бате понравилось. Матушка поначалу охала, потом успокоилась, начала в колпак кабины поглядывать.

— Беспокоит меня, — осторожно начал я ближе к городу, — как мать спускать-то будем?

— Да-а, слабое место нашего плана, — согласился батя. — Может, бочком к какому-нить высокому крыльцу притрёшься?