Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)
натопленные вагоны.
-Ну и морозище, - проговорил Белка, стрелок-альбинос, которого
командование навязало мне в адъютанты. Отбежав в сторону, он стал мочиться,
выжигая в сугробе желтую пещеру.
-Белка, хрен не отморозь, - крикнули из толпы, тут же грохнувшей смехом.
-А ты че так за мой хрен беспокоишься, Джон?- Белка, лыбясь, натянул
штаны.
-Довольно ржать,- морщась от гуда в висках, сказал я.- Белка, давай
построение.
-Слушаюсь, конунг. Стро-о-йсь!
Луженая глотка. Лесное эхо многократно повторило приказ. Стрелки
вытянулись в неровный ряд. Двадцать девять человек, двадцать девять
комплектов хаки, двадцать девять АКМ, двадцать девять пар глаз, горящих
предвкушением бойни. Нет, только двадцать восемь горящих пар глаз. Я
остановился напротив Николая, глаза которого просто смотрели на меня, в них
таилась тусклая мольба.
-Два шага вперед.
Николай повиновался.
-Конунг?
-Ты переводишься из продвагона в первый.
-Так точно,- голос Николая едва заметно дрогнул. Он вернулся в строй, в
котором зашумело: «Кастрата – в первый».
Опасаясь, что шум увеличится, я кивнул Белке:
«Раздавай!».
Жестяная коробка заставила отряд на время позабыть обо всем.
Драгоценные пакетики с белоснежным порошком замелькали в заскорузлых
пальцах.
-Слава конунгу!- громыхнуло над лесом.
Я повернулся и побрел к локомотиву, обходя желтые ледники, выросшие за
одну ночевку поезда. Слава конунгу. Чтобы бы вы орали, если б ночью Николай
не нашел в Джунглях Шрама?
-Спасибо, конунг.
За моей спиной - дыхание сбивчивое. Тебе спасибо, Николай.
Я вскочил на ступеньку локомотива.
В кабине машиниста - запах концентрата, тварки, поджаренных при сушке
валенок.
-Олегыч?
-Кого там?- заспанный, недовольный голос. Щелкнув, включился генератор,
под потолком вспыхнула красная спираль лампочки.
Машинист лежал на кровати, втиснутой в узкую щель между двигателем и
печкой. Увидев меня, он откинул в сторону рваную телогрейку, обнажив ноги с
желтыми ступнями и грязными толстыми ногтями.
-Конунг? Чтой-то рано.
-Где там рано, Олегыч, - уже построение прошло.
Охнув, Олегыч сел, суетливо натянул валенки и бросился к печке. Погремев
заслонкой, достал закопченный котелок.
-Олегыч, время!
-Минуту, конунг,- стуча ложкой, отозвался машинист, - на пустой желудок
жизнь не мила. Счас, поем, тронемся.
Я сделал строгое лицо и покинул кабину.
Поезд протяжно взвыл. В форточку под самым потолком ворвался снежный
вихрь.
Печка загудела, выплюнув на пол несколько угольков. Сгорбленная спина
сидящего у печки человека пришла в движение, рука потянулась к щипцам.
Жарковато - я привык к прохладе, но одергивать Николая не хотелось.
Пусть старается.
Я отхлебнул кипятка, надкусил сухарь.
Николай заскрежетал заслонкой.
-Протопил?
-Да, конунг.
-Не угорим?
-Обижаешь, конунг,- лицо Николая порозовело.
Чудн о встретить в Джунглях человека, способного смутиться от пустяка.
-Присядь, - я кивнул на стоящее у стола полено.
-Конунг?
-Садись.
Николай неловко примостился за столом.
-Держи тварки, Николай.
Стрелок отшатнулся от протянутой руки.
-Слушай, - поморщился я. – Ты сам просил перевести тебя из продвагона,
разве нет? Или желаешь обратно к Машеньке?
Николай взял тварку тонкой рукой.
-Спасибо, конунг.
Ну, то-то же.
Что сверкает в головах игроков, которых холод и ожидание терзают на
Поляне сильнее стаи свирепых тварей, когда, завидев в снежном мареве
набыченную голову локомотива, вдруг понимают, что это не спасительный
Последний Поезд, а транспорт стрелков?
Скорее всего, ими просто завладевает страх. Страх за Теплую Птицу.
Ни голод, ни холод, ни ядовитая вода, ни твари не отняли у игроков любви к
Теплой Птице; и страх за то, что отличает живую тварь от камня, заставляет их
метаться по Поляне. Продираться через хищный кустарник в Джунгли – прочь!
Вы-жить!
Олегыч, как и положено, начал сбрасывать скорость заблаговременно, так,
чтобы поезд остановился как можно ближе к Поляне.
Командир зачгруппы Самир, крупный стрелок с клокастой бородой и
блестящими злыми глазами, поприветствовал меня кивком головы.
Я закрыл за собой дверь, связывающую первый вагон с вагоном группы
зачистки. Здесь удушливо воняло портянками (вон, развешены у печки); на стене -
большая перепачканная фотография голой девки, в углу - бак для мочи.
Бойцы - Осама, Богдан, Сергей, Джон - нестройно протянули:
-Слава конунгу.
Никто не удивился моему приходу, совсем не обязательному. Зачгруппа –
стрелки матерые, не нуждающиеся в напутствии конунга.
Самир сел на кровать и принялся зашнуровывать ботинок.
Сергей вертел в руках автомат, Джон подкреплялся тваркой. Богдан,
белобрысый стрелок с оторванным ухом, сжимал и разжимал кулаки.
-Что, Ухо, не терпится диким глотки порвать? - обнажив черные зубы,
спросил Осама.
-Не терпится, - хохотнул Богдан.
-Знаю я, отчего ему не терпится, - вставил Сергей, отрываясь от оружия. –
Надеется, что на Поляне найдется что-нибудь получше этого.
Он кивнул на фотографию голой самки на стене.
-А то тебе не надоело дрочить,- ухмыльнулся Богдан.
Стрелки засмеялись, кто громче, кто тише.
-Заткнитесь.
Самир поднялся. Мощный торс закован в куртку цвета хаки, взгляд из-под
шлема цепок и суров, автомат висит так, что ясно: когда надо, мгновенно
соскользнет с плеча.
-Зачгруппа готова, конунг.
Сейчас я скажу это. Иначе, зачем я пришел сюда?
Самир смотрел на меня. Скрежет колес вызвал неприятный холодок в
деснах.
Если я отдам приказ не убивать диких на Поляне, в отряде начнется
брожение, которое не вытравить кокаином… Убийство для стрелков – тот же
кокаин.
-Поезд стоит, конунг, - сообщил Самир.
-На выход.
Я смотрел, как стрелки выпрыгивают на рыхлый снег, как мечутся в лесу
смутные тени: прочь! Жить!
Когда послышались первые автоматные очереди, я повернулся к двери.
Скоро должен придти с докладом Самир…
2
КОСТЕР
В вагон постучались.
Николай, даром что храпел на соломенном тюфяке в углу, мигом вскочил,
откинул задвижку.
Самир. Лицо красное от мороза, на плечах – снег; дышит тяжело, в глазах –
огоньки непрошедшего возбуждения. Того особого возбуждения, что испытывает
лишь охотник за человеком.
-Конунг, зачистка прошла успешно.
Кто бы сомневался?
-Сколько, Самир?
-Двенадцать диких.
Двенадцать! Многовато...
-Спасибо, Самир, - я отвернулся, давая понять, что доклад окончен.
Но стрелок не торопился покинуть вагон.
-Конунг, бойцы …
-Самир? – я взглянул на стрелка.
-Конунг, бойцы просят...
-Что? – подчиняясь неведомому порыву, я вскочил, глядя в темные, с
желтыми точками глаза. – Что просят бойцы?
Самир отвел взгляд, проговорил:
-Удвоить дозу.
Злость овладела мной.
-Удвоить дозу, ядри твою душу? За что? За то, что ты выполнил свою
работу?
-Но конунг…
-Вон!
Пятясь, Самир покинул вагон. Я опустился на стул. Рука нащупала нож и с
силой вогнала в столешницу.
-Сволочь.
Я тщетно пытался вытащить нож, застрявший в плотной доске. Подняв
глаза, увидел окаменевшее от страха лицо Николая.
-Привыкай жить с конунгом.
Истопник вздрогнул, теребя в руках кусок бересты.
Поглазеть на костер собралось немного бойцов, большинство предпочло
теплые вагоны и горячий концентрат.
Над дюжиной человеческих тел, сложенных в неаккуратную горку -
ущербная луна.
«Трупы во избежание увеличения популяции тварей, надлежит сжигать
вместе с одеждой».
Приказ за номером 18 инструктивного приложения «Конунг» к Уставу Армии
Московской Резервации (УАМР) строго обязателен для исполнения.
-Старуха пыталась на дерево взлезть, - неторопливая речь Богдана,
рассказывающего стрелкам о зачистке, оттеняла мои мысли. – Только тощими
крюками за кору хер удержишься. Я ее пригвоздил к дереву, целую обойму в
спину всадил. А она, прикиньте, лежит на снегу и на меня так смотрит, и шевелит,
