Сергей Шкенёв - Красный властелин
– С-с-суки… – сноп пламени оборвал очередь из ДШК, и среди завалов начали возникать такие же, заставляя замолчать роденийские огнеплюйки. – Летар-р-р-а д’дэй! Еш-ш-ша!
Руки сами поднялись, и с выставленных ладоней ушло вверх быстро увеличивающееся в размерах серебряное облако. Нет, поздно!
Неведомая сила подхватила Еремея, остановив его полёт к сияющим в вышине вратам. Массивные такие ворота с распахнутыми настежь створками, а изнутри льётся свет – мягкий, добрый, успокаивающий. Неужели так выглядит смерть? Она совсем не страшная… Интересно будет туда заглянуть хоть краешком глаза. И тем обиднее остановка на половине пути.
– Никак помирать собрался? А кто воевать будет? – загрохотал голос в голове.
«В голове? Странно, но у меня нет головы!» – подумал Баргузин.
Действительно, бывший профессор не чувствовал тела. Нет ни рук, ни ног, вообще ничего, только восхитительная лёгкость и странное ощущение чистоты. Чистоты помыслов. Чистоты душевной, свободы от забот и страстей, оставшихся где-то внизу, среди плавящихся от драконьего огня камней защитного круга.
– Ты кто?
– Можешь называть меня дедушкой, – голос перешёл в смех. – Очень добрым дедушкой.
– Что тебе нужно?
– Мне? – Еремей явственно расслышал весёлое удивление. – Добрым дедушкам вообще ничего не нужно.
– Тогда отпусти.
– Я не держу.
– А кто?
– Долг, честь, ответственность… да как хочешь это назови. Узнаю себя молодым – бывало… ладно, потом расскажу.
– О чём?
– О чём спросишь.
– Но кто же ты?
– Неважно. Главное, что я знаю, кто ты.
– И кто же?
– Дезертир.
– Почему?
– А потому! Думаешь, погиб, так и всё? Да если каждый раз умирать, когда убивают… – голос сделал паузу и продолжил со странной интонацией: – Вот помру когда-нибудь, а вы страну просерете. На кого её оставить?
– Но при чём здесь я?
– А не только ты. Так что вставай, Ерёма, и иди. Вперёд иди… Некогда нам.
– Некогда умирать?
– И это тоже. Кстати, когда будешь в столице, заходи в гости, всё же почти родственники.
– Как тебя найти?
– Себя сначала найди. Ну что застыл или забыл, как жить?
Боль вернула Еремея к жизни. Боль и холодная вода, льющаяся прямо в лицо. Он попытался отвернуться и обругать неведомого шутника, но сил хватило лишь на слабый стон.
– Он живой! Михась, слышишь, он живой! – кто-то огромный и пахнущий гарью орал знакомым голосом и тряс профессора за плечи. – Ерёма, сволочь, ты живой!
– Он вас не слышит, товарищ старший десятник.
– Ничего… главное, что не помер.
Это про кого? И зачем вопить прямо в ухо? Сами они сволочи.
Глава 9
Иногда боль, ломающая тело, ненадолго отступала, и Еремею снились странные сны. Странные, но красочные и до того живые, что, казалось, сделай шаг, и окажешься там. Там, это в кабинете с ковром на полу и необычной лампой, чей рассеянный абажуром свет ложится на раскрытую книгу с подчёркнутыми строчками и заметками на полях… На площадке невысокой пирамиды из полированного камня, к подножию которой солдаты в парадных мундирах бросают знамёна поверженного врага… В зале с колоннами, в обществе маленького человека в инвалидном кресле и похожего на кагула толстяка с чем-то непонятным во рту… Вроде бы это называется сигарой? Странный способ курения, в Родении обычно используют трубки. Да, трубка тоже есть. Она лежит рядом с открытой коробкой… как их там… папирос?
А сегодня сны дополнились голосом. Знакомым голосом, тем самым, что обвинил в дезертирстве и не пустил к сияющим вратам Великого Ничто.
– Как вы себя чувствуете, товарищ профессор?
– Бывший профессор, – поправил Еремей неизвестного собеседника.
– Заблуждаетесь, товарищ Баргузин, – с явственно различимой усмешкой произнёс тот. – Более того, мы посоветовались и решили присвоить тебе звание академика.
– Что такое академик?
– Тот же профессор, только самый умный.
– Смеёшься? – Еремей по примеру голоса тоже перешёл на «ты».
– Смех продлевает жизнь.
– Какое тебе дело до моей жизни? И кто ты вообще?
– Придёшь в гости, узнаешь.
– Если захочу.
– Захочешь. Кстати, ты долго ещё собираешься лежать?
– Есть другие предложения?
– Излечи себя.
– Каким образом?
– Странно слышать такие слова от самого Эрлиха Белоглазого.
– Попрошу без оскорблений.
– Какие тут оскорбления? Так оно и есть, просто прими к сведению. Ну… ну и живи, конечно. Думаю, тебе повезёт больше, чем мне когда-то. Понимаешь… молодой был, глупый.
Внезапная догадка, озарившая Еремея, вдруг потребовала немедленного разъяснения:
– Кто-то говорил, что я – это ты.
– Да, говорил.
– Тогда получается, что Эрлих Белоглазый…
– Был когда-то им, не спорю. Но теперь эта почётная должность перешла… Извини, не специально же так получилось. И не спеши делать выводы – не всё, что мы называем трагической случайностью, таковой является. Вдруг не так трагично и совсем не случайно?
– Значит, моим именем станут пугать непослушных детей? Спасибо за подарок!
– Не стоит благодарности! Память восстанавливать будем?
– Чью?
– Ну не мою же. Закрой глаза и сосчитай до десяти.
– Как я закрою глаза, если и так сплю?
– Это неважно, просто представь себя с закрытыми глазами.
– Во сне?
– Да что же ты такой бестолковый? Весь в меня… Пойми, на нашем уровне уже нет никакой разницы между сном и явью. Образно, конечно, выражаясь. По бабам, во всяком случае, ходить не получится. В качестве привидения если только, но роль стороннего наблюдателя вряд ли тебя устроит, не так ли? Считай до десяти, дурень!
Матвей Барабаш помешивал в котелке мерзко воняющее варево и обернулся на звук шагов.
– Ну что, Миха, как он там?
– Плохо, – Михась присел у костра на корточки и протянул руки к огню. – Бредит. Всё ругается с кем-то.
– Ничего, и не таких на ноги ставили, – старший десятник зачерпнул полную ложку своей стряпни, понюхал и поморщился. – Вот вернейшее средство – если сразу не помрёт, то к завтрашнему дню очухается.
Кочик с сомнением пожал плечами. Что-то ему не приходилось слышать о случаях заживления ожогов на большей части тела обыкновенной похлёбкой из драконьего хвоста. Может, из чего другого и помогло бы, не зря же ходят слухи о живой воде и молодильных яблоках… В сказках, да…
– А если не очухается?
– Тогда помрёт. Чего морду кривишь? Это мы с тобой сдохнем, а такие люди, как Еремей, непременно помирают. Оно благороднее.
– А в живых ему остаться никак?
– Да я не в том смысле. Ну, ты понял.
– Понял, – вздохнул лётчик.
Ему очень не хотелось, чтобы умер лежавший в землянке профессор Баргузин. Совсем не хотелось, хотя в былые времена на студенческих попойках, в коих принимал живейшее участие, неоднократно произносил тосты за скорую и ужасную погибель строгого преподавателя хрен пойми какой словесности и древнебиармийского шаманизма. Жизнь повернулась так, что вчерашний злой гений Роденийского университета превратился в могучего… в могучего… Нет, даже слово такое ещё не придумано, чтобы точно назвать. Воин? Да, в какой-то степени воин в превосходной степени.
Да ещё эта магия, которая, по уверениям самого Еремея, магией вовсе не является. Тогда чем?
– Вроде готово, – Барабаш снял котелок с огня. – Не хочешь попробовать?
– Уж как-нибудь обойдусь.
– Зря.
– И всё равно воздержусь.
– Тогда и я не буду, – решил старший десятник. – Пойдём кормить нашего болящего героя?
Не услышав ответа, Матвей повернул голову к Михасю и крайне удивился выражению его лица. Тот с корточек шлёпнулся на задницу и так сидел с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. И ещё пытался показать на что-то пальцем. Хриплые звуки, напоминающие свист и шипение одновременно, переводу на человеческий язык не поддавались и требовали немедленного уточнения.
– Михась, ты подавился, что ли?
– Нет! – Кочик обрёл дар речи, но бледность не оставила его лица. – Там!
– Где? – старший десятник поставил котелок на плоский камень. – И кто?
Знакомый голос за спиной произнёс:
– Конь в пальто, – и уточнил: – В драповом.
Барабаш подскочил, развернувшись прямо в воздухе, и чуть было не угодил ногой в горячее варево. Плевать, опрокинувшуюся похлёбку не жалко, и он согласен готовить её сутками напролёт, лишь бы открывшаяся картина не оказалась обманом зрения.
– Ну, ты нас и напугал, Ерёма, – Матвей уважительно наблюдал, как профессор с большим аппетитом доедает остатки целебного супа, по чести сказать, никогда и не бывшего шедевром кулинарного искусства. – Думали, всё уж, не выживешь. А тут вон оно как получилось. Но целую неделю без сознания…
– Угу, – согласился занятый едой Баргузин, и непонятно было, к чему его согласие относится. – Немного умеем.
Еремей имел вид совершенно здорового человека, и если бы не обгорелые лохмотья, сбросить которые профессор так и не удосужился… И, что самое удивительное, бородатый. Как получилось за столь короткое время отрастить полностью сгоревшие волосы? С ожогами как раз понятно – на то она и существует, эта самая магия, но даже сильнейшие пиктийские колдуны не в состоянии бороться с собственными лысинами. Или у имперцев магия нечестивая, а у Баргузина как раз наоборот?
