Сергей Шкенёв - Красный властелин
Публика встретила слова Баргузина понимающими улыбками. Ведь где же ещё, как не здесь, можно услышать воинственные речи сугубо мирных людей, даже издали не видевших пиктийские войска? Ведь не кем иным, как поднявшимся на военных поставках тыловиком, этот наряженный в парадный мундир человек быть не может.
– Вот суки, – Медведик отсалютовал бокалом в ответ на приветствие с соседнего столика. – Ерёма, они же нас за своих приняли, за таких же…
– Ублюдков, – продолжил фразу профессор. – Так давай сегодня ими и побудем. Эй, халдей, мать твою с кагулом видели, почему пятна на салфетках?
Тут оркестр заиграл нечто бодрое, и оправдания лакея утонули в визгах скрипок. На сцене появилась стайка танцовщиц, одетых ярко, но очень скудно.
– Откуда здесь знают канкан, дада шени? – удивлённо пробормотал Еремей, и от его неосторожного заклинания сами собой задёрнулись тяжёлые шторы на окнах, а на столах вспыхнули свечи, придавая полумраку особую прелесть. Иные прелести, весьма потасканные и бывшие в употреблении, в неярком свете тоже начали смотреться очень даже неплохо.
– Вот! – оживился Вольдемар. – Сейчас они нам кое-что покажут, а потом появится сама Иродиада!
Баргузину восторженный тон товарища не понравился, и он решил охладить его замечанием:
– А разве бывает так, что и не сама выходит, а только её часть? Задница, например.
Видимо, Медведик представил эту картину слишком ярко, так как поперхнулся ракией и закашлялся.
– Ну, ты сказал! Скоро сам увидишь!
Профессор пожал плечами и достал из кармана трубку:
– Подождём. Густав, отвези-ка меня в курительную комнату.
Привычка курить листья табака, ранее применявшиеся только для борьбы с вредителями виноградников, появилась в Родении совсем недавно и не была очень уж распространённой, но в каждом приличном доме ей отводили отдельную комнату. Где ещё можно укрыться от навязчивого женского общества, как не в клубах сизого дыма? Где ещё мужчины могут поговорить о самых увлекательных вещах – войне, деньгах и политике? Где есть возможность просто помолчать?
Вот Еремей и молчал, бездумно глядя в выходящее во внутренний дворик окно, а пальцы левой руки непроизвольно отбивали по подоконнику дробь, в которой знающий слушатель легко смог бы опознать «Марш Будённого». Увы, таковых здесь не было, да и быть не могло.
Вольдемар выбрал себе новомодную сигару из стоявшего тут же на столике ящичка. Снял с неё серебряную фольгу, потянул носом, вдыхая запах дальних стран.
– Ерёма, а правда, что их на женских бёдрах скручивают?
– Угу, – профессор выпустил кольцо дыма. – И чем ближе к… хм… ну ты понял… тем дороже стоит.
– Тьфу! – Медведик бросил сигару на пол и потянулся к великолепной коллекции трубок. – А вот…
– Тихо! – оборвал его Еремей и, насколько смог, привстал в каталке, рассматривая что-то за окном. – Густав, вези меня туда.
– А что там?
– Уж точно не Иродиада Олоферн.
Воздушный кулак отбросил напудренного лакея к кирпичной стене, и опыт подсказывал Вольдемару, что тот уже никогда не встанет. С переломанными ногами вообще трудно вставать, а если ещё и свёрнутая голова смотрит на собственные пятки… Второму повезло больше, и он остался жив. Или наоборот, совсем не повезло – невидимая удавка вздёрнула его вверх так, что лакированные башмаки с розовыми бантами вместо пряжек едва доставали до земли.
– Эй, там, вылезайте! – Медведик пошевелил ногой ближайшую мусорную корзину и отшатнулся, когда из-за неё с визгом выскочили два чумазых существа. – Густав, лови их!
Старший охранник сообразил даже раньше, чем услышал крик, – подхватил на руки и прижал к груди… мальчишек? Может, и девчонок, под слоем грязи сразу не разобрать.
– Дяденька, я больше не буду! Дяденька, отпусти! – в огромных ярко-синих глазах плескался ужас, а вспухающий рубец от лакейской плётки ещё больше подчёркивал его. – Это всё я придумал, а Лидка не виновата!
– Пацан, значит, – кивнул профессор. – Лидка тебе сестра?
– Не виновата она, – повторил мальчишка, размазывая слёзы кулаком, в котором крепко зажата отбивная со следами чьих-то зубов. – Отпустите её.
Только сейчас Баргузин разглядел разницу – у девчушки и волосы подлиннее, и помельче она, и потрёпанная ленточка в неумело заплетённой косичке имеется. Лет шесть, не больше. Двумя руками держит крупное, подгнившее с одного бока яблоко. И тот же ужас в точно таких же синих глазах.
Еремей вздрогнул под этим взглядом, и висящий в воздухе лакей безвольно свесил голову, высунув посиневший язык.
– Твою мать, Ерёма… при детях… – прошипел Медведик, забирая у Густава девочку. – Вы что здесь вообще делали?
– Возьми, – яблоко, такое огромное на маленькой ладони, повернулось целым боком к Вольдемару. – Не бей нас, дяденька. И хлеб забери. Мы больше не будем.
Кусок булки, перемазанный соусом. Мелкая дрожь руки, протягивающей драгоценность огромному сердитому дядьке в блистающей золотом одежде. Пусть возьмёт… Ведь мама когда-то говорила, что воровать нехорошо. Они с Севкой больше не будут! Возьми хлеб, дяденька…
– Отпустите её, – мальчишка попытался вырваться.
– Отдай им мясо, Севка, – строго произнесла сестра. – Нам папка другое купит. Потом.
Севка ещё раз дёрнулся и затих, чуть слышно прошептав:
– Папка купит… потом…
– Где ваш отец? – голос Вольдемара дрогнул.
– Он сотник пограничной стражи в Городнее. И мамка там.
– А вы?
– А мы к бабушке приехали, – пояснил мальчишка. – Только её ещё зимой драконы сожгли. Отпустите нас, дяденьки.
– Где живёте?
– Везде.
– Это как?
– Дом-то у бабушки тоже сгорел, – ответила Лидка сердитому, но такому бестолковому дядьке. – Папка придёт с войны и новый построит.
– Построит, – машинально повторил Вольдемар. – Обязательно построит.
Когда-нибудь дети вырастут и узнают, что из каждой тысячи пограничников, принявших первый пиктийский удар, выжил только один. Узнают… но пока пусть верят в будущее. В то будущее, где нет войны, где отец и мать, где новый дом…
– Ты нас отпустишь, да? – Лидка попыталась затолкать кусок булки Медведику за пазуху. – А Владке мы щавеля принесём, он вкусный. Правда-правда! Только за ним ходить далеко. Возьми хлебушек, дяденька, нас Владка ждёт.
Голос в голове прозвучал поздно вечером и начал сразу с вопроса:
– Сколько их там было?
– Штук сорок, а что?
– В штуках считаешь?
– Были бы люди, сказал бы – человек сорок.
– Там даже фундамент оплавился.
– Я знаю.
Голос сделал паузу – видимо, неведомый собеседник задумался, а потом продолжил:
– Не надоело убивать?
– Этих? Этих не надоело.
– Пора взрослеть.
– Да пошёл ты…
– Я пойду. И ты пойдёшь. Ко мне.
– Раздача слонов?
– Человека из тебя делать будем, идиот!
– А сейчас?
– Пока частично. Пока вижу слегка поумневшего Эрлиха Белоглазого. Заготовку человека.
– Не говори так красиво, Владыка!
– Не хами самому себе. Завтра.
– Да, я обещал.
– Жду.
– И что будем делать?
– Разгребать завалы и чистить авгиевы конюшни.
– Всё так плохо?
– Увидишь сам. Утром увидишь.
Примечания
1
Стихи Матвея Барабаша, перевод с роденийского.
2
Роденийское исчисление времени соответствует принятому в нашем мире, поэтому термины приведены в привычном нам виде.
3
ДШК – Дырокол Шлюкса-Кульбарта. Станковая огнеплюйка большого калибра.
4
Турист – от пиктийского tour (башня). В имперской армии – фортификатор.
5
В роденийских легендах высказывается предположение о происхождении пиктийцев от винторогих парнокопытных падальщиков. Профессор Баргузин, как человек высокообразованный, твёрдо уверен, что так оно и есть на самом деле.
