Юрий Брайдер - Особый отдел и пепел ковчега
— Как свою собственную свадьбу! — ответил сторож Подкидышев. — Только нашёл я этого бедолагу не ночью, а утречком, когда возвращался после дежурства домой.
— Важное уточнение. — Кондаков что-то черканул в блокноте. — Коротенько расскажите, как всё это происходило.
— Да рассказывать особо и нечего. — Подкидышев расстегнул ворот рубашки и устроился в директорском кресле поудобнее. — Заступил я на службу как положено в двадцать ноль-ноль. Погода выдалась скверная. Дождь пополам со снегом. А к ночи ещё и ветер поднялся. Условия, сами понимаете, хуже некуда. Территория у нас громадная, за всю ночь не обойдёшь. Освещения никакого, как в каменном веке. Я об этом дирекору так прямо и сказал, когда он ко мне заглянул.
— Подождите, — прервал его Кондаков. — Какому директору? Этому? — Он кивнул на шляпу, украшавшую вешалку.
— Нет. Старому. Айрапетянцу. Которого потом в собственном подъезде застрелили.
— Теперь понял... Следовательно, во время дежурства к вам в сторожку зашёл бывший директор кладбища Айрапетянц? — уточнил Кондаков.
— Я так и сказал... — В голосе сторожа проскользнуло некоторое недоумение.
— Во сколько это было?
— Где-то в районе двадцати двух часов. Я как раз чай начал греть.
— Директор частенько навещал вас в столь позднее время?
— Я бы не сказал... Но тот случай особый. Праздники на носу. Как бы чего не случилось. Беспокоился человек.
— Долго пробыл у вас Айрапетянц?
— А при чём здесь он? — Сторож заёрзал в кресле. — Я про того бедолагу хочу рассказать.
— Успеете про бедолагу, — отрезал Кондаков. — Лучше ответьте на мой вопрос.
— Врать не буду. — Сторож потупился. — Часов до пяти он у меня просидел, а то и дольше.
— Чем вы занимались?
— В нарды играли. Он до них большой был охотник.
— Только играли? — Кондаков по-приятельски подмигнул сторожу. — И ничего больше?
— Выпили, конечно... Не без этого, — тяжко вздохнул сторож.
— Кто принёс спиртное?
— Айрапетянц. Говорил, из родного дома коньяк прислали. Предложил отведать... Я коньяк не больно уважаю, но начальнику разве откажешь.
— Вы помните, как он ушёл?
— Вот этот момент у меня из памяти как раз и выпал... Утром просыпаюсь, меня сменщик за плечо трясёт. Вижу, что на автобус опаздываю. Потому и попёр через территорию, чтобы угол срезать... По пути на этого ханурика и наткнулся.
— Было уже светло?
— Почти... Я пульс пощупал, вроде живой. Лицо в кровь разбито, глаз не видно. Документов при нём никаких. Но на бомжа не похож. Одет прилично. Я сразу назад и давай звонить во все инстанции. В «Скорую помощь», в милицию...
— Так милиция всё же была у вас?
— Никак нет. Наотрез отказались. Говорят, только у нас и забот что пьяниц поднимать... А «Скорая» приехала. Минут этак через сорок.
— Вы хоть имеете представление, что это был за человек?
— Да как-то не интересовался.
— Могилу маршала Востроухова знаете?
— Кто же её не знает! Она одна здесь такая.
— Неизвестный человек лежал далеко от неё?
— Не очень. Шагах в ста.
— Ничего такого, что заслуживало бы внимание следствия, вы на месте происшествия не заметили?
— Честно скажу, не приглядывался.
— Вы подходили к могиле маршала?
— А зачем? Я место происшествия охранял, согласно уставу.
— С этим всё более или менее ясно. Вернёмся чуть назад... Как я понимаю, территорию кладбища вы той ночью не осматривали?
— Каюсь, виноват... Хотел было сходить, пока трезвый был, да директор отговорил. Дескать, нечего там в такую погоду делать. Ещё кости переломаешь.
— Сколько ворот на кладбище?
— Действующие одни. Вы как раз через них сюда и вошли. Есть ещё и запасные, с другой стороны. Но те с весны заколочены.
— Разве при желании их долго открыть?
— Недолго, — согласился сторож. — Но в ту пору всё вокруг перерыто было. На танке не проедешь.
— У кого находились ключи от ворот?
— У меня.
— Айрапетянц их брал?
— Нет.
— Какая-нибудь машина на территорию кладбища заезжала?
— Только «Скорая помощь» утром.
— А если подумать хорошенько? Автокран заезжал?
— Зачем ему заезжать? Автокран у нас целую неделю стоял.
— Откуда он взялся?
— Поднимал что-то. И вроде бы сломался. Вот его и оставили. А сразу после праздников забрали.
— Номер автокрана вы, конечно, не помните?
— Ещё бы, столько времени прошло! Но это можно выяснить. На проходной ведётся журнал учёта въезда и выезда транспорта. В конце каждого года его сдают сюда, в архив.
Кондаков переглянулся с Цимбаларем, и тот небрежной походочкой вышел из кабинета. Допрос между тем продолжался:
— Свет на территории кладбища появлялся?
— На территории — нет.
Сторож запнулся всего на мгновение, но это не ускользнуло от внимания Кондакова.
— А где появлялся? — Он пристально уставился на сторожа.
— На хоздворе. В вагончике.
— Вас это не насторожило?
— Никак нет. Бывает, что по ночам ребята спешную халтуру делают. Или просто пьют в своей компании... Мы за хоздвор не отвечали. Там раньше свой сторож был, но потом сократили.
Вернулся Цимбаларь, неся в руках затрёпанный канцелярский журнал. За ним семенил растерянный директор.
— Взгляни-ка сюда. — Цимбаларь развернул журнал в том месте, где торчала закладка. — Пять листов улыбнулось! И как раз те, которые нам нужны. Причём вырвали так, что экспертизе делать нечего. Текст уже не восстановишь.
— С умом работали... Кто имеет доступ к архиву? — Кондаков окинул директора суровым взором.
— Все сотрудники конторы, — ответил тот, вытирая с лица обильную испарину. — Мы там гардероб временно оборудовали... Из-за недостатка площади...
— В том числе и вы? — уточнил Кондаков.
— Ну да... Только я туда не захожу! Спросите у кого угодно.
— Когда погиб ваш предшественник?
— Айрапетянц? Нынешней зимой... Или осенью... Нет, всё же зимой. Когда с ним прощались, в клубе новогодняя ёлка стояла.
— Убийцу нашли?
— Ещё нет... Но в прокуратуре сказали, что преступление, скорее всего, не связано с его профессиональной деятельностью.
— Ну-ну... — Саркастически усмехнувшись, Кондаков вернул журнал директору. — За сохранностью документов нужно следить в оба... А вам, Кузьма Аверьянович, советую впредь на посту не бражничать. Даже за компанию с начальником. Добром это не кончится, попомните моё слово.
Заглянув для порядка в пустую сторожку, где под колченогим столом дремала вислоухая дворняга, Цимбаларь сказал:
— Похоже, что всё это дельце обтяпал господин Айрапетянц, царство ему небесное. Автокран загодя пригнал, сторожа на себя отвлёк, а потом ещё и компрометирующие документы уничтожил... Надо бы его по спецучёту проверить.
— Он, наверное, и не такие операции проворачивал, — заметил Кондаков. — Недаром ведь его на Новый год семью граммами свинца одарили...
— Надо бы с гражданином Шляминым ещё разок побеседовать, — задумчиво произнёс Цимбаларь. — В свете, так сказать, открывшихся обстоятельств.
— Давай, пока мы ещё здесь, — согласился Кондаков. — И у меня к этому могильных дел мастеру вопросы появились...
Шлямина они обнаружили практически в чистом поле, где тот лопатой подравнивал могильные ямы, загодя отрытые экскаватором. Занятый любимым делом, он проглядел приближающихся оперативников.
От абсолютно невинных слов: «Бог в помощь!» — Шлямин резко вздрогнул и перехватил лопату на манер бердыша.
— К чему такие жесты? — усмехнулся Цимбаларь. — Опасаешься кого-то?
Шлямин молчал, хмуро глядя на незваных гостей, но лопату всё же опустил.
— Землица-то здесь дрянная, — тоном знатока изрёк Кондаков. — Сплошная глина. Первым же дождём покойника зальёт... А каково маршалу Востроухову в его могиле? Может, там посуше будет?
Шлямин продолжал молчать, однако его глаза были полны тоской и ненавистью.
Цимбаларь, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс:
— Странное дело... Когда я вижу в могиле человека, пусть даже живого, мне так и хочется закопать его. — Пинком ноги он своротил вниз целую глыбу тяжёлой глинистой земли.
— А я, наоборот, всегда хочу помочь ему выбраться наверх, — возразил Кондаков. — Так что не надо, гражданин хороший, смотреть на нас зверем.
Шлямин, которому и адресовалась последняя фраза, глухо сказал:
— Шли бы вы себе... Не мешали работать...
Цимбаларь, до этого в основном ухмылявшийся, немедленно напустился на него:
— Тебе, баклан, задали вполне конкретный вопрос: есть ли сырость в гробу маршала Востроухова? Вот и отвечай... Ты ведь туда заглядывал однажды. Если будешь отпираться, могу и точную дату назвать. Ночь с шестого на седьмое ноября девяносто восьмого года.
Поскольку Шлямин на эти слова никак не отреагировал, к обвинениям присоединился и Кондаков:
