Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»
И не только – первые же плавания в мелководных Бугском и Днепровском лиманах и пробные стрельбы привели к твердой уверенности, что любой парусник, пусть даже знаменитые британские 120-пушечные линкоры, имеет шансы на спасение только в бегстве.
Но это только в том случае, если есть ветер, но при штиле боя не будет, только избиение. Проходя пролив этой ночью, Грейг еще больше преисполнился этой уверенностью – броня великолепно держала удар, а мощные русские бомбы разнесли в ошметки и пыль камни турецких крепостей. А корабельные борта османских кораблей – защита от 68-фунтовых пушек еще более ненадежная, что и надлежит сейчас продемонстрировать.
Приближающийся высокий борт трехпалубного турецкого флагманского корабля окутался густым белым дымом. Грохота пушек никто из русских не услышал – они и так были оглохшими от постоянного шума паровой машины. И лишь еле ощущаемый звон сказал морякам о том, что в «Секач» угодило несколько ядер.
– Скверно стреляют, – хищно улыбнулся Грейг и с мстительной улыбкой поднял руку, глядя на турецкий корабль прищуренными глазами, – с двух сотен шагов он хорошо видел не только доски обшивки, но и шляпки штырей. И тут же, повинуясь отданной им команде, броненосец вздрогнул всем своим тяжелым корпусом – русские орудия послали туркам свой смертоносный ответ…
Адрианополь
Спасший его фельдфебель оказался таким, каким он его представлял. Лет сорока пяти, шрамы и морщины испещрили лицо, полевое обмундирование, надетое поверх мундира, ладно облегало поджарое тело – чувствовалась не показная лихость, которой отличаются все старые солдаты.
Константин оглянулся, и сердце чуть не замерло в груди. Отряда, которым он командовал, не осталось. Лишь груды убитых говорили о том, какую цену взяли русские за свою смерть. Страшную цену – янычар положили как бы не в пять раз больше, все огромное поле было застелено пестрым ковром убитых турок, а на валу возвышались страшные бугры из человеческих тел.
Именно здесь копошились апшеронцы в своих знаменитых красных сапогах, лихорадочно растаскивая тела в стороны, ища раненых. Да несколько сотен турок, попавших в плен, безучастно сидели под палящим солнцем, даже бритыми головами не вертели.
– Ты посиди пока, братец. Вижу, тяжко тебе. А я пойду своим солдатам помогать, – фельдфебель тяжело вздохнул и с надеждой во взгляде спросил: – Ты не видел, где царевич дрался? Беда-то какая случилась…
– Видел, – глухо произнес Константин и сглотнул. Как же так – все погибли, а он остался в живых?! Видно, спасло солдатское обмундирование, что он позаимствовал у маститого фельдфебеля батареи как раз за полчаса до последнего боя.
Ермолов настоял – в мундире царевич больно сильно выделялся, и офицер опасался, что турки набросятся на него первого. А так сержант и есть сержант, кто обратит на него специально внимание? Прав оказался Алексей Петрович – переодевание и спасло великого князя, да вовремя еще на выручку пришел старый фельдфебель.
– Помоги снять «полевку», братец, – с таким нажимом на последнее слово произнес Константин Петрович, что служака в одно мгновение в лице изменился, каким-то шестым чувством сразу поняв, с кем он имеет дело. Изрезанное и окровавленное обмундирование было снято с царевича чуть ли не моментально.
– Виноват, ваше императорское высочество!
Старый служака всем своим видом демонстрировал допущенную им оплошность, и Константин улыбнулся – обидно, когда носом тычут, мол, лет много отслужил, а самого царевича от сержанта-кадета отличить не смог. Такая промашка больно по самолюбию бьет. Но говорить он ничего не стал, а просто сграбастал фельдфебеля в объятия. Прижал на секунду к груди и тут же оттолкнул от себя.
– Офицеры выжили? А солдаты?
– Нет, ваше высочество. Не нашли пока живых! А солдат семеро, все изранены. И вы…
– Ладно, хватит разговоры вести! – грубо прервал он фельдфебеля, краем глаза наблюдая за собравшимися кругом солдатами и видя, что к нему поспешают офицеры. Теперь царевич понял, что ему требуется немедленно делать. И хоть он ослабел, а голова кружилась, но наклонился над телом истерзанного ятаганами казака и перевернул его на спину.
Хорунжего конвоя он узнал сразу – даже после смерти казак не выпустил из руки саблю. Он с тоской посмотрел на него, сглотнул вставший в горле комок. И тут словно прорвало – вся боль и горечь потерь вылилась в громкие ругательства.
– Что смотрите, братцы, мать вас за ногу! Тут наши лежат, еще раненые, под этими грудами задыхаются! Искать их надо, искать! Да делайте же, не стойте столбами, кои собачки отметили!
И в ярости стал переворачивать трупы, движимый отчаянной надеждой найти хоть кого-то из выживших…
Стокгольм
– Ты за это заплатишь, скотина!
Армфельта затрясло от еле сдерживаемой ненависти, что уже долгие годы разъедала ему душу.
– Отправишься вслед за братом, коего ты и отравил!
Он знал, что говорил. Именно герцог Зюдерманландский, женившись на прекрасной и юной Елизавете Петровне, освободил для себя престол. Поначалу все грешили на русских, но такие слухи вскоре заглохли сами по себе – в Стокгольме насмотрелись, с каким циничным пренебрежением их король относится к собственной жене и к предложениям ее отца, довольно выгодным для страны.
Какие уж тут отравители?! Возвести на престол лютого ненавистника собственной державы?!
Сегодня-завтра все определится и для него, Армфельта, и для короля, и для будущего страны. Граф торопился, плетя сети заговора, но чувствовал, что не один он такой. Предчувствию нужно было верить – слухи о завтрашнем карнавале в королевском дворце тесно переплетались с глухими разговорами о последнем празднике нынешнего короля.
Страна нищала; неурожаи последних лет привели к толпам нищих, вымаливающих хлеба. Нет, золото у короля имелось, английское, но оно тратилось не на благополучие Швеции, а на подготовку совершенно ненужной войны, от которой никто не ждал ничего доброго.
Сегодня Армфельт стал свидетелем разговора среди молодых офицеров, один из которых с горячностью сказал: «Наш король сошел с ума! Его, как Эрика Четырнадцатого, следует засадить в замок финского Або, откуда не выпускать, пока не помрет от черной желчи».
И это сказал швед, а финны что говорят? Армфельт был конфидиентом тайного общества «Орден Вальгаллы», возглавляемого финским патриотом Магнусом Спренгпортеном, мечтающим о независимости Финляндии. Тот в последнее время говорил Армфельту вполне откровенно: «Пусть Финляндия останется шведской, но только чтоб обе страны были под скипетром империи Российской».
