Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»
– Да, государь. Я видел, как ядра просто отскакивают или раскалываются о бронированный каземат. Вы создали совершенно неожиданные корабли, страшной силы…
– А вы сами не подумываете о будущем флота, адмирал? – Петр с лукавством посмотрел на Ушакова, но тот или не заметил, или не обратил внимания на подначку.
– Задумывался, государь. И сейчас собственными глазами увидел, что будущее за броненосными кораблями с паровыми машинами. Сейчас наступил штиль, и мы идем вперед благодаря только течению. А Грейг не обращает внимания и даже не снижает скорости. Вот только есть одно, Петр Федорович, – Ушаков снизил голос, хотя они и так были на шканцах одни, и перешел на доверительный тон. – Пароходы с гребными колесами нашему флоту не нужны: у них слишком плохая мореходность. Нам нужны только винтовые, как эти прекрасные корветы. А эти… Пусть плавают на реках…
Петр усмехнулся – последними фразами адмирал выразил свое истинное отношение, ибо всем морякам известно, что корабли только ходят, а плавает известно что.
– Я рад, адмирал, что вы оценили винтовые корветы. Надеюсь, что с постройкой линкоров и фрегатов вы не промешкаете?! Сами понимаете, что опоздавшие ничего, кроме тычков, не получат!
– Государь! Не пройдет и трех лет…
Адрианополь
– Братец, давай помогу! Ты не ранен?
Сильные руки встряхнули Константина Петровича, небрежно ощупали, как барышник коня. И поставили на ноги, поддерживая.
– Кажись, не ранен, придавили только. Пить хочешь?
Константин только судорожно кивнул, и тут же горлышко фляги прижалось к его губам. Он жадно стал глотать теплую воду, которая показалась ему сладостным нектаром. И силился открыть глаза – однако это оказалось невозможным. Он видел только красноватый свет сквозь веки, понимал, что очи уцелели, но вот открыть не мог.
– Эко тебя отделали, – участливый голос произнес слова с усмешкой. – Но ничего, русский солдат завсегда крепок. Меня под Кагулом еще славней янычары разделали, когда каре прорвали, а я ничего, выжил. На следующий день бодрячком был. А ты молодец, до конца на ногах держался. Вот когда упал, так я и подоспел. Над тобою встал, чтоб не затоптали тебя, парень, всмятку. Успел, как видишь.
Спокойный голос балагурящего солдата наконец привел Константина Петровича в сознание – царевич принялся размышлять над словами ветерана. Был на Кагуле, каре его прорвали – тогда только апшеронцы большие потери понесли. Именно на выручку этого полка отец тогда гренадеров повел. А раз сейчас он живой, то на его спасение именно апшеронцы подоспели, а сапог, что увидел, прежде чем потерять сознание, красным был отнюдь не от крови. Потому что только этот полк был обут в такие сапоги, в знак признания беспримерной доблести, когда солдатам приходилось сражаться по колено в крови. Не иначе как дошла его депеша князю Багратиону, раз на выручку генерал самый лучший полк бросил.
– Дай-ка я тебе лицо протру, братец. Ну и распухло, будто упырем стал. Шучу, шучу – не обижайся, барчук. Я такой же сержант, как и ты, только не взводный, а фельдфебель.
Мокрая тряпка своим прикосновением к лицу принесла облегчение, и царевичу стало хорошо. Мысленно он усмехнулся – заслуженный старый вояка крепко обмишурился, приняв его за вчерашнего кадета, немного послужившего и получившего старшего сержанта, обычного взводного, коих много в армии. Даже поговорка появилась новая – больше взвода не дадут, дальше фронта не пошлют.
А вот фельдфебель – птица иного полета: на роту он один полагается, и только из старых и опытных солдат, что не меньше двадцати лет служебную лямку тянули. Вот только понимает служака, что барчук в офицеры выйдет, а он как был старшим сержантом, так им и останется.
– Вот и все. Глазки-то открой, братец. Кровь у тебя спеклась, вот веки и прилипли!
Константин открыл глаза – мир вокруг него оказался светлым, а не кроваво-красным, как ему тогда показалось. Как, оказывается, жить хорошо! Ну ее на фиг, эту войну!
Стокгольм
Граф Густав Мориц Армфельт пребывал в скверном расположении духа. Слухи о близящейся войне с Россией оказались не вздором, а самой доподлинной реальностью. Это ему подтвердил час назад вице-адмирал Вахтмейстер. Старая лиса явно что-то замыслила – моряк откровенно попытался прощупать настроение в прошлом любимчика преждевременно умершего короля Густава. И было отчего так поступить – судя по всему, воевать с Российской империей шведам явно не улыбалось.
Даже наоборот, не только третье сословие в лице фабрикантов, купцов и торговцев, но и значительная часть дворянства выступала за тесное сближение с восточным соседом, по примеру датского.
«Император Петер родной внук от сестры Карла XII и имеет прав на наш престол больше, чем нынешний король, женатый на его дочери», – слова адмирала громко прозвучали в мозгу Армфельта.
Граф хищно улыбнулся – да, это так, Петр Федорович весьма популярен среди шведов как громкими победами, так и той политикой умиротворения, что долгие годы вел. Недаром владельцы железных рудников и металлургических заводов неясные слухи о войне встретили не столько панически, сколько с нескрываемым озлоблением – перспектива потери большей части значительно возросших за последнее время доходов на торговле с восточным соседом привела их в невиданную доселе ярость.
– А ведь король с огнем играет, – задумчиво пробормотал Армфельт. – Против него и кошелек, и шпага. С купцами и дворянством воевать чревато, не посмотрят на сан.
Граф знал, что сейчас высказал. Сам он давно ненавидел короля, еще с тех пор, как тот был герцогом Зюдерманландским. И все началось еще 12 лет назад, в тот знаменательный день, когда Армфельт сочетался со знатной девицей Гедвигой из рода Делагарди.
Они с невестой сидели на балконе, любуясь на красочную процессию, что организовал для своего друга барона король Густав. Завершала ее группа наездниц на великолепных лошадях, фрейлин королевы. И вдруг одна молодая девушка, в костюме сказочной нимфы, погнала своего коня галопом и вздыбила его прямо перед женихом.
Она с вызовом посмотрела на него так, что сердце Армфельта будто огненная стрела пронзила, он задохнулся от внезапно нахлынувшей страсти, позабыв про молодую жену. А ветер растрепал длинные волосы нимфы, обнажив великолепные плечи. То была Магдалина Руденшольд.
Он влюбился мгновенно, без памяти, и прямо от свадебного стола, не дожидаясь первой брачной ночи, отправился искать свою Магдалину, а найдя, они заключили друг друга в пылкие объятия.
Нравы при шведском дворе были еще те – оскорбленная невеста одна рыдала в широкой постели, а король с недоумением спрашивал придворных: «Куда же делся мой любимый Армфельт? Если он решил переиграть свадьбу, так можно было бы сделать это и завтра! Нельзя же так бесстыдно нарушать МОЕ торжество!»
