Весь Роберт Маккаммон в одном томе. Компиляция (СИ) - МакКаммон Роберт Рик

— О… ну… хорошо, — ему показалось, или на том конце провода послышался тихий всхлип?

— Я серьезно, — он задавался вопросом, что бы сказали Мэллори и Колльман, если б услышали сейчас его слова. Он ведь был отправлен сюда, чтобы помешать ей делать работу, отвлекать от нее, а не подстрекать к ней. Впрочем, не все ли равно? — Франциска, — заговорил он более спокойным тоном. — Я не уезжаю прямо сегодня. И не уезжаю завтра.

— А когда же ты тогда уезжаешь? — да, она, определенно, всхлипнула. Ее голос звучал сдавленным от печали.

Я уйду после того, как ты умрешь, с горечью подумал он. Но сказал только:

— Разве может быть достаточно времени? — Франциска промолчала, и он повторил свое наставление. — Поэтому возвращайся к работе.

— Я приеду сразу, как только закончу, — она повесила трубку.

Майкл откинулся на кровать, затем взял бутылку бренди и сделал еще один глоток для храбрости. Он спустился вниз, намереваясь купить еще одну бутылку, но предостерег себя, что слишком сильно напиваться нельзя. Нельзя терять себя… кем бы он сегодня ни был.

Когда без двадцати минут час он услышал стук в дверь и открыл ее, Франциска бросилась ему в объятия. Одетая в бежевое пальто и берет цвета морской волны, все еще холодная с зимнего мороза, она принялась целовать его в щеки, в лоб, в губы и в шею, прижимаясь к нему так, будто больше никогда не собирается отпускать. Затем Франциска положила голову ему на плечо и прошептала прямо на ухо:

— Я знаю людей, которые могут помочь. Они могут решить, что тебе гораздо важнее будет остаться здесь. Все, что мне нужно сделать, это…

Он знал, что ей придется сделать.

Он взял ее за подбородок и внушительно посмотрел на нее.

— Нет! Ты не станешь этого для меня делать. Ты слышишь? Не для меня, — он увидел печать боли на ее лице, и эта боль отдалась в нем самом так сильно, что у него едва не подломились колени. С неимоверным трудом он попытался натянуть улыбку. — Нет никакой нужды печалиться. Разве не ты говорила мне, что в этом мое предназначение? И ты тогда сказала, что Господь ни за что не допустит, чтобы такой человек, как я…

— Это было раньше, — перебила она, и он увидел, что глаза ее увлажнились от слез. Одна — особенно упрямая — сбежала ручейком по правой щеке.

— Раньше? До того, как мы начали спать вместе?

— Нет, — по щеке скатилась вторая слеза. — До того, как я захотела, чтобы ты остался со мной. Я знаю, что «навсегда» — это очень опасное слово, поэтому я не стану его произносить. Но мы могли бы просто подразумевать это. Разве нет? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — она вдруг опустилась на колени, схватила его за руку, поцеловала тыльную сторону его ладони и прижала ее к своей мокрой щеке. — Пожалуйста, я могу об этом позаботиться. Я могу встретиться с нужными людьми, для меня нет ничего проще, я могу…

— Встань! Давай, поднимайся! — он поднял ее на ноги, глядя строго, как никогда. — Не умоляй, — приказал он. — Никогда не умоляй. Никого. Поняла? Ни одного мужчину.

— Я не хочу, чтобы ты умер! — прохрипела она. И это было правдой. Реальностью среди всех фикций, игр и интриг. Она дрожала, и слезы медленно текли вниз по ее щекам.

Убирайся отсюда, едва не сказал он. Он думал, что накричит на нее, что может даже ударить ее, потому что это было уже слишком. Это невозможно было вынести. Но факт оставался фактом: у них двоих в запасе были лишь короткие часы, и если ей придется умереть — если придется — тогда он хочет провести с нею все оставшееся время. Он не позволит ей умереть от пули какого-то незнакомца, который никогда не сможет узнать ее настоящую. Нет, Майкл Галлатин возьмет на себя ответственность за то, чтобы ее смерть была как можно мягче. И вдруг — совершенно неожиданно — он почувствовал жжение в собственных глазах. Он опустил голову, но она уже успела увидеть все.

Она приложила палец к его губам и прошептала — твердо и ясно:

— Я не позволю тебе потеряться.

— Я тебе лгал, — услышал он собственные слова. — Мой вестфальский акцент — фальшивка. Я его тренировал. И я не родился в Дортмунде. Я… отличаюсь от других. Я родился и провел детство в России. А то, что ты слышишь в моем акценте — это…

— Тссс, — сказала она. — Это неважно. Просто ответь мне на вопрос: это ведь не ты предатель, верно?

— Нет, я не предатель.

— Тогда что еще может быть важно? Очень хорошо, что ты родился в России, — она не ждала от него комментариев. — Если бы ты послушал истории большинства гостей на вечеринке «Сигнала», ты бы нашел множество людей с нежелательными семейными корнями.

Сила иллюзии, подумал он. Прямо сейчас она создавала в своем разуме его новую историю, представляла его ребенком злополучной любви между немецким офицером и русской девицей накануне Первой Мировой Войны. Представляла себе, как нежная и простодушная девушка после отправила своего сына в Дортмунд с отцом ради лучшего будущего, в котором он получит образование и просвещение. Но на самом деле это казалось слишком похожим на фильм, который они смотрели несколько дней назад.

Какой смысл идти по пути истины? Его история была слишком нереальной, чтобы поверить в нее. Или показать ей? Но… что тогда?

Он мог бы убить ее страхом, а после — отправиться домой, как настоящий герой. Вместо того он крепко обнял ее. Они цеплялись друг за друга так, будто бы остались единственными опорами друг для друга во вселенной.

— Мне так жаль, — сказал он. Ему было жаль, что она не родилась в Англии, что они не встречались прежде и что их пути не могли по-настоящему пересечься. На деле они всегда находились на разных краях пропасти. Жизнь была жестокой, как и всегда, и, вопреки всеобщему мнению, время не могло этого исцелить.

— Это была плохая ложь, — ответила она недоумевающе. — Но я прощаю тебя.

Она поцеловала его в губы, провела языком по контуру его рта. Затем сбросила свою одежду и прижалась грудью к его груди, а ее второе сердце жаждало, чтобы он оказался внутри нее. Однако он не мог отозваться на это.

— Я… тебе надоела?

Может ли человек когда-нибудь устать от солнца холодной зимой?

— Нет.

Когда Майкл сел на край кровати, Франциска встала на колени позади него и начала разминать его напряженные мышцы сильными пальцами.

— Я сделаю все, что угодно, — сказала она. — Я — десятая женщина.

Он нахмурился.

— Десятая женщина?

— О, да. Ты разве не знаешь? Пять женщин из десяти дадут человеку пощечину за непристойное предложение. Две развернутся и молча уйдут. Одна просто пнет мужчину по яйцам за такое, и одна начнет раздумывать, не согласиться ли ей. Я — десятая женщина.

Он слегка улыбнулся, несмотря на испытываемую горечь.

— Я женщина, которая отказалась покинуть Райский Сад, — сказала она, продолжая разминать его плечи. — Я пекла пирожки из запретного плода, но подам их лишь тому, кого сама выберу.

— Звучит вкусно, — ответил он.

— Ты думаешь, я плохой человек? — спросила она. — Я имею в виду… ты думаешь, что я… — она замолчала, и Майкл почувствовал, что руки ее остановились. Он понимал, что она спрашивает на самом деле. Она спрашивала: что ты чувствуешь ко мне?

Он повернулся к ней, и снова ощутил несуществующий удар, потому что… Боже, как же она была прекрасна! Она была для него шедевром живописи, произведением искусства, которое показывает все свое совершенство лишь единожды, при свете голубоватой луны. На ее лице всегда что-то менялось: оттенки ее чувств сквозили осторожной рекой, постоянно перетекая во что-то иное. И теперь все они вместе смотрели на него сквозь это лицо, задавая вопрос, который был обернут в идеальную упаковку пьянящего аромата ее кожи.

Он собирался показать ей, что он к ней чувствует. И неважно, что завтра никогда не наступит. Она хотела знать, а слов будет недостаточно. Поэтому он положит ее на кровать и покажет ей со всей своей силой, нежностью и желанием, что именно он чувствует, потому что она заслуживает знать, а он обязан был ей показать. Тогда он даст свое обещание обоим ее сердцам, и она не будет сопротивляться, когда он скажет, что завтра он намеревается взять ее на ужин туда, где музыка играет и не заканчивается. А теперь он возьмет ее в постели, чтобы она показала ему, насколько сладок запретный плод.