Андрей Лестер - Москва 2066. Сектор
– Это Ленинский проспект? – неуверенно спросил Чагин.
– Да, это он. Красавец! – сказал Виталий с таким широким восторгом, словно показывал заезжим гостям Невский проспект времен расцвета Петербурга и Российской империи.
По мнению Чагина, хвастаться было совершенно нечем.
Почти все пространство между дорогой и большими старыми зданиями было залеплено какими-то киосками, павильонами, хижинами и каморками, покрывающими улицу в несколько слоев и перемешанными так бессмысленно и некрасиво, что все вместе напоминало нечто среднее между старым Черкизовским рынком и выброшенным на помойку, протухшим салатом оливье.
Местами, среди грязных, растрескавшихся фасадов сияли тонированными стеклами вычищенные богатые здания, которые смотрелись на общем убогом фоне довольно нелепо и еще сильнее сгущали окружающую нищету.
Все щели и переулки были забиты кучами мусора.
Все стены и столбы завешаны рекламой.
Реклама висела на растяжках, на редких голых деревьях, покрывала двери подъездов, телефонные будки, асфальт и даже стекла окон.
В мусоре рылись грязные озверелые люди, похожие на ухудшенную версию допереворотных московских бомжей. Мимо шли женщины с выставленными грудями и мужчины в длинных серьгах и с расстегнутыми по моде ширинками.
Чагин попытался примерить эти улицы и этих людей на себя, на свою семью. Получалось плохо.
«Похоже, здесь собралась вся дрянь», – подумал он и решил, что сделал ошибку, согласившись на поездку и пообещав Вике, что она с Лешей приедет к нему в Сектор. Нет, нет, ребенка сюда везти нельзя. «А чего я ждал? – укорял себя Никита. – Что я рассчитывал здесь увидеть? Разве непонятно было, почему Лебедев молчал на мои вопросы?»
Чагин поежился, вспомнил про свои книги в потрепанной сумке NIKE, которая лежала на заднем сиденье. «Записки о галльской войне» и «Остров сокровищ». Ну, это еще не слишком нелепо. Хорошо, что не взял Тютчева и Пастернака. Он едва удерживался, чтобы не застонать от досады.
По дороге катились совершенно невообразимые повозки. Каждый пытался изобразить роскошь в соответствии со своими представлениями о ней и своим достатком. Шестерня спряженных вместе велорикш тащила карету, обклеенную плакатами с изображением танцующей девушки с микрофоном. На девушке были высокие сапоги, розовые плавки на детских узких бедрах и татуировки на громадных голых грудях. Судя по надписи, звали танцовщицу (или певицу) «Катька – мегавспышка».
Рядом влачились грязные и потрепанные велосипеды с устроенными на них картонными ящиками как бы автомобильных кузовов. На некоторых были приделаны эмблемы «Мерседеса» и «Тойоты». Их легко обгоняли пешие рикши, одни из которых тянули за собой красивые перламутровые кабриолетики на двух колесах, другие – дешевые повозки, подозрительно напоминавшие садовые тачки. Но даже пассажиры последних с презрением поглядывали на тех, кому приходилось добираться пешком.
Электромобилей, в особенности таких, как белый «Ровер», было немного. Все они сигналили, разгоняя повозки, но двигались всё равно довольно медленно.
В какой-то момент трущобы по левую сторону проспекта на время расступились и мимо поплыли чистые тротуары, красивые чугунные заборы, аллеи и уходящие вглубь, два-три прозрачных, свободных от мусора переулка. Посреди стояло несколько больших ухоженных зданий, центральное из которых подозрительно напоминало институт нефти и газа имени Губкина, так называемую «Трубу». Поблизости была оборудована довольно аккуратная стоянка, на которой вокруг электрических и конных повозок, а также велосипедных коробочек поменьше, в ожидании седоков крутились стайки рикш, велосипедных и беговых. По фасаду здания, на самом верху, шли громадные буквы, обведенные трубками ночной подсветки. Никите показалось, что на здании было написано «БЕЛЫЙ ДОМ». Он отклонился, чтобы не мешал сидевший слева Виталий, и прочел внимательно. Точно! «Белый дом!» Никита засмеялся.
– Что смешного? – спросил полковник. – Это правительственное здание.
– Да какой же он «белый»? Он коричневый, – всхлипывая, показал на «Трубу» Чагин.
После этих слов его разобрало еще сильнее. Через полминуты от смеха начало тошнить.
– Дружище, тебе, может, валерьянки дать? – спросил полковник угрожающе.
– Нет, спасибо. Просто анекдот вспомнил. Помнишь, как Ленин говорил Максиму Горькому: «Ну, какой же вы горький? Вы сладкий!»
Неожиданно Виталий тоже засмеялся, но выражение лица его при этом было таким, что было совершенно непонятно, смеется ли он шутке Чагина, или над тем, что Чагина ожидает в ближайшем будущем и о чем он сам еще не знает.
Когда проехали институт имени Губкина и снова по обочинам пошли трущобы и нищие, полковник показал на группу бродяг, греющихся у вентиляционной шахты, и притормозил:
– Посмотри! Никого не узнаешь?
Похоже было, он снова решил похвастаться.
– Нет, – честно ответил Чагин, вглядевшись в людей в лохмотьях и постепенно успокаиваясь.
– Вон, с синяком под глазом.
– Нет, не узнаю.
– Евсей Сергеев! Знаменитый визажист.
– Да? Странно, – ответил Чагин. – Я почему-то думал, они у вас должны быть при деле.
– Так-то оно так, да только очень сильная конкуренция. Обскакал его Тщедушкин… Кстати, на тему… Помнишь анекдот: «А где вы видели еврея с лопатой?»
– Помню, – сказал Никита.
– А где вы видели визажиста на вентиляционной решетке! – пошутил Виталий и хрипло засмеялся, откинув седой ежик на подголовник.
И хотя смех полковника больше напоминал воронье карканье, Никита по-новому посмотрел на него.
– Виталий, – спросил он полковника немного погодя, – а у тебя есть дети?
– А что ты хочешь узнать? – переспросил полковник, помолчав.
– Есть ли у тебя дети, – пожал плечами Чагин.
– Ничего больше?
– Да нет, вроде ничего.
– Понимаешь, каждый раз, когда задают такой вопрос, мне кажется, что человек просто чего-то боится и рассчитывает узнать, пожалею ли я его.
Чагин еще раз пожал плечами. Немного помолчали. Впереди снова сгрудились повозки. Виталий высунулся из окна и рукой оттолкнул разрисованную картонную коробку, устроенную на велосипеде и изображавшую автомобильный кузов. Коробка перекосилась, велосипедист, скрывавшийся внутри, завилял, пытаясь удержать равновесие.
– Мне вот почему-то показалось, что ты хочешь пойти на попятную, – сказал наконец Виталий. – Не нравится тебе наш Ленинский проспект?
– Нет, не нравится, – сказал Чагин.
– Хочу напомнить, что ты будешь здесь работать не столько в своих интересах, сколько в интересах своего Мира. Хотя я и сомневаюсь, что он твой. Помни, что наша проблема – ваша проблема. Не поможешь нам, пострадают тихие. Все просто.
– Это призыв к совести или шантаж? – спросил Чагин.
– Да какая разница? Это факт.
Виталий выкрутил руль и свернул с проспекта. Стало немного тише, но и грязнее.
– Скоро приедем, – сказал он. – Хочу спросить. Ты счастлив?
«Что?» – чуть не вырвалось у Никиты. Нужно отдать должное полковнику, подумал Чагин, он умеет сразу переходить к сути вопроса. Хотя иногда это выглядит неожиданно.
– Сейчас или вообще? – уточнил Никита.
– Ты понимаешь, о чем я.
– Тогда да. Да, я счастлив.
– А какое оно, твое счастье? Что ты чувствуешь?
– Ну, это, Виталий, очень долгий разговор.
– А ты попробуй коротко.
Никита задумался.
– Коротко? – спросил он немного погодя.
– Да, коротко. В двух словах.
– В двух словах – я перестал гоняться за счастьем. И это чувство само по себе счастье.
– Интересно. – Полковник откинулся на подголовник и, выпрямив руки, уперся ими в руль. – Интересно. А что ты все-таки при этом чувствуешь? Покой? Ощущение безопасности? – Полковник хмыкнул. – Сонливость?
– Виталий, это нечестно. Я уже ответил. Причем, как просили, в двух словах, – сказал Чагин. – Теперь твоя очередь. А ты – счастлив?
– Неужели ты меня не боишься? – тихо сказал полковник, не меняя позы и продолжая глядеть прямо перед собой.
– Боюсь.
– Это правильно, – похвалил полковник. – Я, дружище, бываю счастлив. Когда побеждаю. Ну, или когда опасность миновала и я могу отдохнуть.
В этом месте полковник неожиданно вздохнул.
– Хотя я знал одного человека. Очень хорошо знал. Который бывал счастлив только перед лицом опасности… Ладно, – встряхнулся он. – Мы приехали. Воронцово. Послушай внимательно. Небольшой инструктаж.
«Ровер» остановился у неширокого мостика без перил, перекинутого через глубокий ров, поросший сорняками. Мостик упирался в металлические ворота метров пяти высотою, украшенные поверху чугунной вязью и двумя позолоченными львиными фигурками, напоминающими те, что Чагин видел на плакатах социальной рекламы, развешанных вдоль эстакады. Направо и налево от ворот шел грязный зеленоватый забор, еще более высокий, чем ворота. Верхняя часть забора, полоса высотою метра в полтора-два, наклонялась наружу и по самому краю была переплетена гирляндами колючей проволоки. Это было очень похоже на шумопоглощающее ограждение, вроде тех, которые в Москве устанавливали до Переворота вдоль автомобильных трасс. Присмотревшись, Чагин понял, что это и есть шумопоглощающее ограждение: забор был составлен из кусков, очевидно свезенных сюда из разных мест.
