Вадим Панов - Горевестница
– Ты выглядишь расстроенной.
– Устала, – слабо улыбнулась Катя, включая электрический чайник. – Сделать тебе чай?
– Да.
Мама снова погрузилась в бумаги.
Они до черточки, до жеста походили друг на друга: мать и дочь, сидящие за столом, над которым нависала дешевая люстра с пыльным пластиковым абажуром. Худые, стройные, у обеих прямые темные волосы, только мама стриглась довольно коротко, а у Кати каре до плеч. Обе узколицые, большеглазые. Только у мамы морщинки. И взгляд чаше всего усталый. Трудно одной тянуть семью.
– Как дела в школе?
– Нормально.
– Выпускной класс, – пробормотала мама, – надо хорошо учиться.
– Я помню, – ровно произнесла девушка.
О том, что начался последний школьный год, мама повторяла едва ли не каждый день. Начиная с июня. Все каникулы испортила. «Я не смогу платить за твое образование, надо стараться самой». А с началом занятий эта мантра стала основным законом.
«Ты совсем не занимаешься! Ты слишком много времени проводишь с друзьями! Пойми, конкурс на бесплатные места огромный!»
Катя не винила маму, понимала, что она заботится о ней, беспокоится о будущем дочери, но иногда, когда забота плавно перетекала в придирки, девушка не выдерживала.
– Где была?
– Гуляла.
Мама бросила взгляд на часы – половина десятого – нормально, как раз то время, о котором они договаривались.
– Уроки сделала?
– Конечно…
Тихий семейный разговор, венчающий тихий семейный вечер, оборвал телефонный звонок. Мама сняла трубку, заулыбалась:
– Геннадий, здравствуй. – Машинально поправила прическу. – Ты вернулся?
Катя молча взяла кружку с чаем и направилась в свою комнату.
Мама еще не старая, ей нужен друг. Лучше всего – постоянный друг. А лучше‑лучше всего – муж. Маме плохо одной. Но при этом она никогда не приводила знакомых мужчин домой. Пообещала себе и Кате, что познакомит дочь только с «серьезным вариантом», и держала слово.
И за эту твердость Катя была маме бесконечно благодарна.
– Сегодня? Ну, дорогой, если ты заедешь…
Девушка закрыла дверь в комнату, сбросила тапочки, забралась с ногами на покрытый пледом диван, забилась в уголок, сделала маленький глоток обжигающе горячего чая. Посидела, бездумно глядя в темень за окном, протянула руку и щелкнула переключателем висящего над диваном ночника. Подождала пару секунд. Выключила.
Включила вновь.
Желтый свет падал на старый, оставшийся еще от деда письменный стол, на потертое кресло, отражался от зеркальной дверцы шкафа и монитора компьютера.
Очень хотелось курить.
Деда Катя совсем не помнила – бравый летчик умер, когда девочке не исполнилось и четырех. А вот бабушка ее, можно сказать, вырастила. Алевтина Васильевна научила внучку читать, считать и писать, за что первая учительница сильно хвалила родителей на собрании. Мама благодарно улыбалась, но признаваться, что ее заслуги в достижениях дочери нет, не спешила. Бабушка укладывала Катю спать, читала ей сказки, утешала после ссор с друзьями и учила готовить настоящий борщ. Алевтине Васильевне Катя доверяла все на свете. У нее были тайны от мамы, но не от бабушки.
И ей казалось, что бабушка останется с ней всегда.
Дети не задумываются о том, что часы отсчитывают время не только до ужина или следующего мультфильма.
Алевтина Васильевна умерла год назад, и ее смерть внучка переживала гораздо сильнее дочери.
Впрочем, в такие минуты кому‑то приходится оставаться сильным: слишком много проблем наваливается, слишком много дел надо сделать, и за этой страшной текучкой не остается времени на слезы. Или их не хочется показывать. Мама занималась похоронами, поминками, и все, о чем она попросила Катю, – оповестить знакомых Алевтины Васильевны о ее смерти.
Маленькая записная книжка в красном дерматиновом переплете до сих пор пряталась в выдвижном ящике письменного стола. И врезалось в память число тридцать шесть – столько раз девочке пришлось набирать телефонные номера и через силу произносить страшные слова: «Здравствуйте, Алевтина Васильевна умерла…»
В ту ночь Катя узнала, что такое нервный срыв.
* * *– Доча, я уезжаю. – Мама впорхнула в комнату, подошла к дивану, присела, поцеловала Катю в щеку. – Будь умницей, веди себя хорошо. Хорошо?
– Постараюсь.
– Вот и хорошо.
Рассмеялась. От нее пахло любимыми духами, терпкий и сладкий аромат которых Катя терпеть не могла. Умело наложенный макияж, одно из «выходных» платьев, дорогие сережки в ушах. И глаза блестят.
– Я сразу на работу, так что увидимся завтра вечером.
– Хорошо.
– Все в порядке?
– Да.
Мама улыбнулась, снова поцеловала Катю в щеку, собралась подняться с дивана и вдруг остановилась, вновь потянулась к дочери:
– Прости меня. – И глаза на мгновение стали усталыми‑усталыми, больными. Жалкими. – Не обижайся, ладно?
«Как же хочется курить!»
– Я все понимаю.
– Правда?
– Честное слово.
– Ты у меня умница.
И вновь веселые искры в карих глазах. Упорхнула. Щелкнул замок входной двери. Если выглянуть в окно, можно увидеть, что у подъезда остановилась машина. У Геннадия, кажется, «Форд»… или нет? Неважно.
Катя достала из нижнего ящика письменного стола пачку сигарет, зажигалку, открыла окно, вдохнула холодную сентябрьскую свежесть, закурила, подумала и вытащила мобильный телефон:
– Леша?
– Привет!
– Ты еще не дома?
– Нет, с пацанами гуляю.
Девушка помолчала.
– А у меня мама уехала.
Дым обманщик, дым шутник. Он не убьет пустоту в душе. Чтобы справиться с ней, нужно больше, гораздо больше. Нужно, чтобы кто‑то оказался рядом. Взял за руку. Заглянул в глаза. Улыбнулся тебе, именно тебе, и никому больше.
Ничто другое не спасет от пустоты.
Потому что остальное – дым.
* * *Беда не приходит одна. Эта противная тетка любит оставаться надолго. Вертится рядом, дышит в затылок, толкает под локоть, сжимает сердце. Жадно ищет повод, цепляется за любую возможность побыть еще чуть‑чуть. Еще минуточку. Еще часик. Еще неделю…
Беда не любит, когда о ней забывают слишком быстро.
Через два месяца после смерти Алевтины Васильевны умер ее брат, Петр Васильевич. Инфаркт убил его на даче, как раз в те выходные, когда у старика гостили Катя с мамой. Сын Петра Васильевича помчался за врачом, его жена плакала на кухне, боясь заходить в дом, почерневшая мать – только тогда Катя поняла, как переживала она смерть бабушки, – сидела на скамейке в саду и курила одну сигарету за одной. А Катя…
Катя даже себе не могла объяснить, что побудило ее вернуться в дом.
Девушка торопливо, не глядя на диван, где лежало тело Петра Васильевича, миновала веранду, поднялась в комнату старика и, словно зная, что где лежит, уверенно нашла на одной из полок записную книжку. Потрепанный алфавитный указатель, с заполненными разноцветными чернилами страничками. Катя спрятала его под рубашку и выбежала из дома в сад.
Вечером они вернулись в Москву.
А на следующий день, когда мать ушла на работу, девушка уселась в кресло, положила на колени телефон и раскрыла записную книжку умершего старика…
* * *– Тебе пора.
– Не хочу, – буркнул Лешка, переворачиваясь на спину.
Худой, жилистый, самый высокий в классе. Баскетболист. Они знали друг друга еще с детского сада. Вместе пошли в школу, все одиннадцать лет сидели за одной партой. Случалось, ссорились – не без этого. Не разговаривали по неделе. Катя флиртовала с другими мальчишками, он приглашал на дискотеки других девчонок. Но с прошлой весны, когда они стали близки, на сторону никто из них не смотрел.
Хотя и планов на будущее не строили.
– Родители будут скандалить.
– Пусть.
– Какой ты смелый, – усмехнулась девушка.
– Я смелый, – подтвердил Лешка.
– Я знаю. – Катя потянулась и поцеловала друга в щеку. – Но лишние неприятности ни к чему. Иди домой.
Лешка погладил девушку по плечу.
– А твоя мать надолго уехала?
– Обещала завтра вечером быть.
– Жаль…
Катя рассмеялась:
– Успокойся. Геннадий из командировки вернулся, значит, на выходные они наверняка куда‑нибудь смотаются. Или она у него зависнет.
– Классно!
Лешка попытался схватить девушку в объятия, но Катя вывернулась:
– Тебе пора.
Тепло любимого человека остается надолго. Пусть даже ты еще не знаешь, насколько серьезны отношения. Пусть сомневаешься. Пусть говоришь себе, что произошедшее «всего лишь секс». Пусть легкомысленно пожимаешь плечами при словах «твой парень».
