Константин Соловьёв - "Господин мертвец"
Застрявшая в боку пика мешала орудовать левой рукой и Дирк потратил втрое больше времени, чем обычно, чтобы вытряхнуть стрелянные гильзы и вставить патроны. Шеффер тем временем справился еще с одним нападающим старым приемом, который хорошо известен фронтовикам – изобразил удар прикладом, подскочил к прикрывшемуся противнику и ловко всадил ему в шею свой кинжал.
Траншея кипела, французы все прибывали, сталь сшибалась со сталью, и в создавшемся хаосе уже сложно было отличить синие доспехи от серых. Удары палашей, пистолетные хлопки, разрывы гранат и чьи-то истошные крики. Бой, в котором не было ни одного живого человека, мало чем отличался от тех боев, что ведут между собой люди. Разве что, был еще более яростным и безжалостным.
- Унтер! Унтер!
Это был Клейн. Он пробился к Дирку с тыла, его серый панцирь в изобилии был покрыт вмятинами, одна рука висела плетью. Но оставшейся руки ему было достаточно, чтоб удерживать пулемет.
- Надо отходить, унтер!
- Вы с ума сошли! Мы не отдадим им так просто траншею!
Упрямство, типично человеческая черта. Разум Дирка уже понял, что траншея утрачена. Слишком много французов сыпется на голову, слишком рябит в глазах от их доспехов. Количество штурмующих превысило ту критическую отметку, за которой сопротивление еще имеет смысл.
Надо отходить, бросив врагу первую траншею. Это не конец боя, но важный его этап. Брошенную траншею придется отбивать обратно, перераспределив уцелевших «Висельников». Французы же, используя эту траншею как плацдарм, потянутся из нее в соседние, как яд по венам.
Клейн заворчал, выпустил в бурлящий водоворот человеческих тел длинную очередь, приблизил к Дирку лицо и отрывисто сказал:
- Мы теряем траншею! И бойцов. Если не откатимся, потеряем всех.
- Ерунда, мертвецы Йонера помогут нам на этом фланге, ударят в тыл и…
- Мертвецов Йонера уже нет!
- Что?
- Лягушатники вклинились между нами прежде, чем он успел перекинуть резерв. Сейчас их теснят, точно так же, как и нас. На помощь рассчитывать нельзя. Надо откатываться.
- Если мы отдадим им траншею, они не остановятся. Они будут лезть без перерыва! Не дадут нам времени на контрудар!
- Плевать! Я уже потерял пятерых и два пулемета! Мое отделение держится, но остальные отходят. Надо отступать, если не хотим остаться с этим сбродом один к десяти!
Отступать… Дирк огляделся, ища вокруг серые доспехи, и увидел их, но куда меньше, чем ожидал. Если раньше серые доспехи и синие образовали хорошо заметный водораздел, колеблющийся, но не отступающий сильно ни в одну, ни в другую сторону, теперь серый был лишь неоднородной примесью в синем. И быстро растворявшейся примесью. Синий стремительно прибывал.
Дирк бросил взгляд в сторону переднего края и не увидел там ничего, кроме кипящей синей массы. Там, где прежде было отделение Тоттлебена, уже хозяйничали французы, проворно занимая пулеметные точки и ключевые позиции. Значит, Тоттлебен не смог удержать участок и разумно отступил вглубь.
А еще Дирк увидел французов, перепрыгивающих через траншею над головами «Висельников» и перебегающих по самодельным, из толстых бревен, мостам. Они не теряли времени на то, чтоб подавить упрямый блиндаж, огрызающийся пулеметным огнем и языками пламени, они обтекали его и рвались дальше, вглубь обороны.
Заграждения из колючей проволоки рвались на их пути, как простые нитки. Некоторые места между траншеями были засажены импровизированным частоколом – наклоненными под острым углом к противнику арматурными прутьями, но они были рассчитаны на людей и не могли сдержать напор французских штурмовиков. Это означало, что французы уже хозяйничают в тылу. И если помедлить еще несколько минут, отступать, возможно, уже будет некуда.
- Отходим! – Дирку пришлось кричать изо всех сил, чтоб его услышали, - Отходим на вторую линию! Держаться вместе, группами, прикрывать друг друга! Спину не показывать!
Вряд ли французы, вторгшиеся в их траншею, понимали немецкий, но Дирку показалось, что его приказ они встретили торжествующими криками. А может, это просто было реакцией на начавшееся отступление. Серые начали отход, осторожный, но от этого не менее губительный для уцелевших. Даже хорошо спланированное отступление действует на противника, как вид рассеченной у соперника брови - на боксера. Почувствовав чужую, пусть и контролируемую, слабость, наступающий удваивает усилия. Дирк сразу ощутил это. Французы, еще недавно старавшиеся действовать осторожно, ринулись вперед, мгновенно поглотив сразу несколько фигур в серых доспехах.
Один из «Висельников», забыв про приказ Дирка, повернулся и попытался скрыться в боковом тоннеле, но не успел сделать и шага – мгновенно подобравшийся француз рубанул его между лопаток топором. «Висельник» - судя по голосу, совсем еще молодой парень – вскрикнул от неожиданности. Его повалили и в мгновение ока разорвали на части.
Значит, отступать. Организованно, оставляя французам траншею первой линии, готовя засады, контрудары и ловушки, изматывать постоянным напряжением и ложными маневрами…
Главным недостатком этой тактики было то, что она предполагала как минимум численное равенство противоборствующих сторон. У Дирка же не было резервов, которые можно бросить в бой. Единственной силой, защищавшей траншеи, были потрепанные и разрозненные отряды «Висельников», несогласованно и стремительно отступающие.
- Штальзрагов сюда! – приказал Дирк, - Хотя бы одного. Нам надо запереть лягушатников, чтоб подготовить отход!
- Так точно, господин унтер…
- Вот это переделка… - Клейн размолотил очередью еще одного француза, сунувшегося вперед прочих, - Держитесь меня, я придержу этих непосед. Ну ты, французская рожа, иди сюда, что пялишься? Давай, налетай! Получай пилюлю от дядюшки Отто!
- Риттер еще на позиции, - вспомнил Дирк, - Сейчас вытащу его.
Наблюдательный пункт уже ничем не походил на то монолитное и надежное сооружение, в котором Дирк был час назад. Теперь это был остов, осевший на одну сторону, безвольно покосившийся, зияющий десятком еще курящихся дымом отверстий. Как жилой дом, из которого авиабомба вышибла все признаки жизни вперемешку с мебелью и стеклами. Удивительно, что Риттер все еще находился в блиндаже.
- Риттер!
Наверно, пулеметчик уже покинул укрытие. Но его «браунинг» стоял на прежнем месте, выпростав наполовину опустошенную ленту. Риттер, с его странной любовью к причудливому американскому трофею, никогда бы не оставил пулемета на позиции.
- Риттер!..
Пулеметчик никуда не ушел. Он лежал возле своего оружия, придавленный отколовшимся куском бетонного перекрытия и потому почти невидимый. Дирк склонился над ним, налег плечом на плиту, пытаясь сдвинуть ее с места. Потом понял, что это бесполезно. Риттер лежал без движения, уткнувшись лицом в мешок с песком. В шлеме зияло несколько аккуратных дыр с вогнутыми краями. Оказавшись напротив амбразуры, Дирк и сам чуть не распрощался с головой – снаружи ударил пулемет, рикошетирующие пули взвизгнули в бойнице, засыпав «Висельников» крошками бетона и мелкими металлическими фрагментами.
- Отдыхай, Риттер, - сказал Дирк неподвижному мертвецу, - Даже на том свете ты будешь лучшим пулеметчиком.
Он осторожно вытащил из-под мертвеца «браунинг». Кожух водяного охлаждения был пробит в двух местах, отчего пулемет истекал желтоватой водой, точно кровью. Но для того, чтоб расстрелять остаток ленты, его хватит.
Танки были близко. Дирк осторожно выглянул в амбразуру и увидел их неуклюжие тела, утробно ворчащие двигателями, переваливающиеся через воронки. Они выглядели тоннами мертвой стали, бездушной, нерассуждающей, катящейся вперед, созданной с единственной целью – давить, крушить, расстреливать все живое. Дирк знал, что внутри у них царит настоящий ад, не тот, что в траншее, иного свойства. Сжатые стальной скорлупой французские танкисты дышали раскаленными бензиновыми парами вместо воздуха, тряслись в грохочущем удушающем аду, с трудом удерживая сознание в том состоянии, когда оно может воспринимать приказы. Грохот боя внутри танка кажется пропущенной сквозь фильтры какофонией звуков. Впрочем, если танки сегодня ведут мертвые танкисты…
Шесть танков были неподвижны, замерли уродливыми памятниками самой войне посреди перерытого снарядами поля. Два «Рено», три «Шнайдера» и огромный, как эсминец, «Сен-Шамон». Над четырьмя из них поднимался дым. Жирный, как над крематорием, маслянистый. Они и были сейчас крематориями для своих экипажей. Те, кто мог передвигаться, вывалились из люков и отползли подальше от своих раскаленных машин. Но были и другие, лишившиеся сознания от дыма, контуженные, сжатые смятой обшивкой, дезориентированные. Каждый танк был чьим-то погребальным костром, огромным и торжественным.
Один «Шнайдер», развернувшись, ковылял в сторону французских позиций, словно нарочно виляя своим толстым, как у евнуха, задом. Скорее всего, что-то вышло из строя и командир решил вернуться своим ходом. Все лучше, чем служить мишенью для злых тринадцатимиллиметровых шмелей Херцога. Один «Сен-Шамон» опрокинулся. Несоразмерные длинному корпусу маленькие гусеницы подвели его на спуске с небольшого холма. Теперь он лежал в низинке, перевернувшись на бок, точно железнодорожный вагон после крушения, обнажив беззащитное белесое рыбье брюхо.
