Дмитрий Старицкий - Вверх по течению
Схоронились враги в нашем лесу грамотно, в неглубоком овражке, сверху заросшем густыми кустами лещины и с бойким узким ручейком на дне. Костерок развели неприметный — в ямке. Обед там готовил на всю команду цугульских киднеперов молодой безусый драгун лет семнадцати.
Я остался на месте — кашевара караулить, а лесовики разбрелись по округе следы читать.
— Господин ефрейтор, дозвольте обратиться, — неожиданно зашептали мне в ухо.
Я чуть не подпрыгнул от неожиданности, на лету развернувшись с готовым к стрельбе револьвером.
— Ты меня так больше не пугай, ладно… — прошептал я лесовику, когда сердце перестало колотиться. — А то так и до греха недалеко. Стрельнул бы я с испуга, что делать стал бы?
— Виноват, господин ефрейтор, — криво улыбнулся солдат. — Только тут такое дело. Не один он в овражке сидит. По следам пятеро их, врагов. Троих вы порешили, да один кашеварит. Где еще организм?
— Не знаю где, — честно ответил я. — Может, гадит где-то в кустах. А может, в секрете сидит. Сколько у них лошадей?
— Семь. Одна под вьюком. И одну, я так мыслю, они под пленного заранее приготовили. Седло вьючное. Поперек положат. Привяжут к седлу, и только их и видели… Лови конский топот…
— Какие лошади? Стирхи?
— Не-э-эт… — довольно осклабился лесовик. — Дорогие кони. Заводские аргамаки. Высокие. Такие быстро скачут.
— Где твой товарищ?
— С другой стороны оврага караулит. Он надежный. Не сомневайтесь, господин ефрейтор.
— Тогда я тут посторожу. А ты топай за медалью. Только мальчишку в живых оставь.
— Зачем?
— Жалко его. Сопляк еще совсем. А так войну в плену перебедует, мать обрадует.
— Как прикажете, господин ефрейтор, — отозвался лесовик и тихо скрылся в, казалось бы, непроходимых кустах.
До чего противно вот так лежать без дела в кустах. Тягомотно. Понял я, что разведка — это не мое дело. Лучше уж кайлом махать.
Минут через пятнадцать пришел другой драгун, в возрасте уже дядька, старослужащий, а то и сверхсрочник. На погоне широкая лычка поперек, а на лице большой нос и черные усы подковой. Круглая медаль на шее. Что-то спросил парня, тот ему ответил и усердно принялся помешивать в котелке. И вражеский унтер сел, прислонившись к стене оврага. Вынул кисет, свернул цигарку из обрывка газеты и с наслаждением закурил.
Драгун взяли, когда каша уже была готова и враги накрывали полевой дастархан для своих диверсантов.
Лесовики без винтовок просто спрыгнули им на головы. Парнишку оглушили, а вот дядьку с медалью с ходу закололи длинным трофейным штыком в левую ключицу — наповал. Оглушенного пацана лесовики споро связали и высвистали меня вниз условным криком удода.
И когда я не торопясь спустился в овраг, дружно гаркнули, дурачась:
— Обед готов, господин ефрейтор.
10
Командир батальона Кароль Готварк у нас был не фон-барон какой, а вполне себе нормальный человек мещанского происхождения — сын дорожного подрядчика. Дворянство свое выслужил с майорским чином.
Тут в империи вообще интересная такая вещь, что до майора все чины и звания вроде как временные — пока служишь, а от майора и выше — уже пожизненные. Так тебя титулуют, даже когда ты в армии перестал служить. И таким простолюдинам, выслужившим свое имперское потомственное дворянство, приставляется к фамилии концовка не «форт», как у столбовых феодальных дворян, а «варк». Стоит еще заметить, что если в армии для обращения в герольдию за новым фамильным гербом достаточно стать майором, то на гражданской службе, куда причисляют и всех военных чиновников, требуется стать имперским советником третьего ранга, что приравнивается к генерал-майору. Еще можно дворянство получить, заслужив за храбрость Рыцарский крест, но только личное, не передающееся по наследству. Так как и раньше звание рыцаря по наследству не передавалось даже среди герцогов и королей. Имперскому рыцарю никаких добавок к фамилии не положено также по давней традиции.
Так что майор Готварк — сам себя сделавший человек, но, похоже, выслужил он уже свой потолок. Выше батальона строительных, да и вообще любых инженерных частей у империи не было. Выше только инженеры поднимались в большие штабы. А наш комбат, как и большинство строевых командиров, диплома инженера не имел. Он вообще в офицеры выбился из унтеров, как сплетничали.
Стоит он сейчас передо мной в этом щелястом, продуваемом всеми ветрами сарае, раскачиваясь с носка на пятку. Смотрит на меня внимательно и говорит задумчиво:
— Знаешь, что завтра тебя повезут на военно-полевой суд?
— Так точно, господин майор. Знаю, — ответил я.
— Обидно?
— Обидно, господин майор, скрывать не стану.
Обидно, конечно, мне, но плетью обуха не перешибешь. Закон! Мародер подлежит военно-полевому суду, согласно Имперскому уложению о военных преступлениях. Мне уже шепнули часовые мои, когда хлеб и воду приносили, что на самом деле все можно, хвалиться только этим нельзя.
— Тортфорт настаивал на выездной сессии военно-полевого суда в расположении батальона, но ее не будет, — продолжил свою речь комбат. — Мне не по душе, чтобы первого героя в батальоне на этой войне судили перед строем. Это плохой пример для солдат.
Ну да…
Барон Тортфорт…
О нем-то я и забыл. Расслабился от эйфории победы над разведчиками противника. Славы жаждал…
Когда мы притащили пленного, еще две винтовки, сабли и коней, инженера на месте уже не было. А плененный мной ранее вражеский офицер вольготно сидел в распахнутой палатке нашего ротного, отставив в сторону перевязанную ногу, и пил с капитаном Тортфортом красное вино из хрустальных фужеров, одновременно ведя приятную светскую беседу на имперском языке.
— А, Кобчик… — отмахнулся от моего доклада ротный. — Что это ты себе позволяешь? Украл часы у МОЕГО ПЛЕННИКА корнета графа Пшездецки. Ты в своем уме?
— Осмелюсь доложить, господин капитан, — гордо ответил я. — Часы есть трофей, взятый в бою. Как и оружие врага, который пытался пленить нашего батальонного инженера.
— Какой такой трофей? — недоуменно поднял борон бровь. — Военным строителям никакие трофеи не положены.
— Что с бою взято, то свято, — брякнул я с детства въевшуюся в подкорку фразу.
— Так ты еще и упорствуешь в своем преступлении, — покачал головой барон и развел руками, тем показывая вражескому графу, мол, с какими дикарями ему приходится иметь дело. — Так вот что, Кобчик, верни его сиятельству золотые часы, которые ты у него украл, и сдай не положенное тебе по уставу оружие.
Все-таки отомстил ротный мне с уставом, злопамятный аристократишка. И, видя, что ничего я ему сдавать не собираюсь, хлопнул в ладоши.
В палатку ввалилось четверо унтеров во главе с ротным фельдфебелем и взяли меня в коробочку.
— Как это знакомо все, ваша милость, — вальяжно протянул пленный офицер. — У нас в южных горах у теплого моря горцы такие же дикари.
В это время унтера сняли с меня портупею с револьвером, споро обшмонали, вынув из карманов часы и наваху. Все это положили ротному на стол.
— Ты арестован, ефрейтор Кобчик, — барон ехидно выделил интонацией слово «ефрейтор». — И за твое воинское преступление тебя будет судить военно-полевой суд. Империя — цивилизованная страна и поощрять дикие нравы отдельных народностей, ее населяющих, не собирается. Увести его.
Вроде ротный это все мне говорил, но не для меня…
И вот я уже третий день сижу в этом сарае под замком на хлебе и воде. Ну, почти… Гостинцами меня, считай, завалили. И лесовики, и Гоц, и инженер… Мои подчиненные чертежники… И даже унтер Прёмзель, который меня по приказу ротного арестовывал, и тот приперся ко мне на тайную свиданку с маленькой фляжкой водки в кармане. Я и не догадывался, сколько людей в батальоне мне искренне симпатизируют. Или ротного не любят. Одно из двух.
Прёмзель меня и просветил, как мой пленник стал пленником ротного. Пока я лазил по лесу в поисках остатков вражеской разведки, прибежал из лагеря на позиции барон, увидел вражеского офицера и представился ему полным титулом, а тот в ответ и заявил:
— Я граф Пшездецки. Ваш пленник, барон.
И ведь собака фон-барон теперь в полном своем феодальном праве на пленного. Старые феодальные статуты пока еще никто не отменял. А я, как последний лох, не произнес нужных ритуальных фраз корнету о пленении… и в пролете.
— А что инженер сказал на это? — спросил я взводного.
— А что инженер? Интеллигенция… — Унтер даже сплюнул в угол. — Отдал барону саблю этого графа. — И повторил презрительно: — Интеллигенция… Помнит она, что отцы их крепостными были у такого же барона. Поротая задница долгую память имеет. Вам, горцам, этого не понять. Вы всегда были свободные.
— А что со мной теперь будет? Расстреляют? — попытался я узнать свою судьбу.
