Андрей Посняков - Отряд
- А не осерчает ли государь? - Василиска понизила голос. - Вдруг да донесет кто-нибудь, мол, Скопин-Шуйский у нас - дорогой гость?
Иван громко расхохотался:
- Ну да, делать нечего государю, как только об таких мелких людишках, как мы, думать. Туда же, нашлись бояре именитые…
- А и не именитые, так, может, именитыми станем! - с неожиданной гордостью завила девушка. - Вдруг да возвеличит тебя государь, боярство пожалует? Вон, вся Москва шепчется, как он Нагих возвеличил. А кто такие Нагие по сравнению… да хоть с теми же Шуйскими, Голицыными, Куракиными? Голь-шмоль перекатная… ну, только что - царевы родичи.
- Ага, - снова хохотнул Иван. - Гляди-ка, тащат меня за руки-ноги в боярство, а я, дурак такой, упираюсь! Ты б, Василиска, чем про боярство болтать, о посаженом отце поразмыслила. Кого звать-то?
- Спросил… - обиженно дернулась девушка. - У меня знакомых стариков нету! А того же Овдеева в посаженые пригласить, так еще, не дай Бог, обидится - скажет, совсем за старичье посчитали.
- Да, - подумав, согласился Иван. - Это может быть. Кого б позвать-то? Эх, Ртищев, Ртищев! Не вовремя ты умер, Андрей Петрович!
- Послушай-ка, - Василиска вскинула брови. - А у Ртищева никаких подходящих родичей не было? Ну, там, брат, сват, на худой конец - дядюшка?
Юноша вздохнул:
- Одинокий он был, вдовец. А детушки в лихоманке сгинули, еще маленькими…
Встав, Иван подошел к окну, всмотрелся: на улице моросил дождь. Ну и денек, заложило, едва из церкви вернулись. Вот тебе и все воскресенье - а ведь собирались на торг, прицениться к продуктам - на свадьбу.
- Вообще-то, задумка твоя неплоха, - обернувшись, юноша улыбнулся. - Вернее, не так плоха, как поначалу кажется, еще верней - довольно-таки хороша. Был бы еще у Ртищева кто-нибудь… Постой-постой… Вроде бы у него брат имелся… Гермоген. Правда, Андрей Петрович о нем упоминал мало, я вот даже думал - не в ссоре ли они часом? А на похоронах Гермоген был - представительный такой, весь из себя седой.
- Не монах?
- Нет… Ртищев говорил - художник, парсуны пишет.
- Вот к нему и сходи! И на свадьбе посаженый отец будет, и Ртищева Андрея Петровича лишний раз добром вспомним.
- Эх, Василиска, - усевшись рядом с суженой, Иван притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы. - Умная ты у меня. Умная.
Девушка рассмеялась:
- Так это только вы, мужчины, всех дев глупыми считаете! Запрете в теремах - сидите, мол, дуры… А ну-ко, тебя в тереме запереть? Да чтоб сидел неотрывно, да безо всякой службы?
Иван аж плечами передернул, представив. Поежился:
- Брр!
А Василиска наставительно постучала его пальцем по лбу:
- Вот то-то!
К Гермогену Ртищеву отправились вдвоем с Митькой. Парень все ж был начитан, образован, точнее, самообразован, если не считать недолгого, увы, периода учебы в Сорбонне, и должен был произвести на Гермогена вполне благоприятное впечатление, как, собственно, и сам Иван. Прохора решили не брать, да он и не особо напрашивался, живо свалив на Кузнецкую, к зазнобушке Марье.
- Что за Марья там у него завелась? - по пути интересовался Иван. - Ты, Мить, случайно, не ведаешь?
- Не-а, - Митрий махнул рукой и засмеялся. - Прохор с собой не брал, да и вообще, мало чего рассказывал. Знаю только, что встречаются они тайно.
- Тайно? - Иван округлил глаза. - Так зазноба его что, помолвлена с кем-то?
- Да не помолвлена, тут в другом дело. Тятенька ее - больно уж богат, вовсе не простой кузнец он, а владелец нескольких кузниц, ну, как в Тихвине Платон Узкоглазов.
- Подумаешь, какой-то там владелец! Разбогатевший простолюдин без всяких чинов… А Прохор все ж - жилец московский. Пусть и невелик чин, зато не городовой, столичный! Еще как посмотреть, кто кому честь оказывает.
- Нет, ты не понял, друже, - Митрий махнул рукой. - Он же тятеньке Марьиному молотобойцем представился… Ну, помнишь, тогда, когда Тихона-княжича искали? Ну, не его самого, а того, кто его убил…
- А! - поморщив лоб, вспомнил Иван. - Так ведь и не нашли тогда убивца…
- То не наша вина. Просто не успели.
- А ты как мыслишь, кто это был? Ошкуй?
- Он! - уверено отозвался Митька. - Кому ж еще-то? Ну, сам посуди, ухватки-то те же - распотрошил, печень вынул, жир срезал… Колдунов надо трясти, ворожей! Я когда еще сказывал?
Иван вдруг улыбнулся:
- А ведь в последнее время никаких новых убийств не было! Ну, таких страшных, как прежде.
- Ага, не было! А Архипку кто чуть не убил? Не мы бы…
- Да уж… И Овдеев там отличился… Послушай-ка, а может, он все ж таки пристрелил тогда ошкуя?
Митрий пожал плечами:
- Может, и убил. Только ведь он же сам сказал, что промазал… Хотя, конечно, ошкуй мог и в реке утопнуть. Запросто.
- Дай-то Бог! - Иван размашисто перекрестился на видневшуюся невдалеке церковь Флора и Лавра. - Дай-то Бог.
Гермоген Петрович Ртищев жил в хоромах покойного брата, точнее, то была их родовая усадьба, располагавшаяся на Скородоме, у Покровских ворот, куда и направлялись сейчас парни, используя в личных целях пару казенных лошадок. Ничего, не обеднеет от того Земский двор, не обеднеет!
Было воскресенье, Успение Святой Анны, и празднично одетый народ, отстояв церковную службу, выплеснулся на улицы, радуясь погожему дню. Да уж, денек стоял солнечный, светлый, что по всем приметам предвещало холодную морозную зиму, а еще говорили - каков день будет до обеда, такая и зима до декабря, ну, а как после обеда, так и после декабря.
Проехав по мосту через Москву-реку, друзья проскакали вдоль стены Белого города и вскоре свернули на Покровскую улицу, залитую полуденным солнцем. Улица была широкой, местами вымощенной бревенчатой гатью - от грязи, чтоб по осени и весне не проваливались возы. По обеим сторонам тянулись высокие московские заборы, кое-где имевшие вид настоящей крепости - заостренный частокол из толстых бревен, мощные дубовые ворота - такие и не возьмешь сходу, нужен таран, пушки. За заборами угрожающе лаяли цепные псы - предосторожность, на Москве не лишняя.
Объезжая большую лужу, парни повернули коней впритирку к очередному забору да едва пробрались, больно уж грязно, не иначе как с раннего утра еще расплескали грязищу тяжелые купеческие возы.
- Эх, - поджидая приятеля, обернулся ехавший впереди Митька. - Вот представь только, будто мы сейчас не здесь, а, скажем, в Париже, Кане, Сен-Ло… - Он мечтательно прикрыл глаза. - Улица - мощена булыжником, заборов никаких нет, кругом разноцветные цветы, клумбы, красивые каменные дома с большими застекленными окнами… Ну, почему, почему мы так жить не можем? Почему у нас заборы да собаки кругом? Дома - словно крепости осажденные.
- Ничего, - улыбнулся Иван. - Скоро и у нас, как в Париже, будет. Государь говорил - лет через пять ни одного забора в Москве не увидим. Кругом цветы будут, дерева подстриженные, полянки. И хоромы… да нет, дома… с огромными окнами!
- Иване, а давай в наших хоромах большое окно сладим! С этим, как его… с балконом!
- Ага, чтобы какой-нибудь шпынь в него - камнем?! Не дома надо менять, Митрий, но в первую очередь - людей. Чтоб умели себя защитить, чтоб не гнулись униженно перед первым же встречным дьяком, чтоб не палили из зависти чужие хоромы, а стремились себе такие ж поставить, да еще лучше!
- На все деньги нужны, Иване. А где взять?
- Да полно денег-то! - разгорячился Иван. - Вон, помнишь, в Кане у Прохора подружка была, зеленщица?
- Мари-Анн? Ой нет, не так…
- Неважно. Она ведь с чего начинала? С тележки с овощами. Даже осла у нее не было, не говоря уж о воле или лошади, так сама тележку и возила: засветло встанет - и к крестьянам, за город, овощей подешевле купит, в городе на рынке продаст чуть дороже - и ей хорошо, и крестьянам, и покупателям. Десять лет так помоталась - каменный дом с лавкой купила. Вот и нашим бы так! Не только сегодняшним днем жить, но и о том, что завтра будет, думать.
- Для того законы хорошие нужны, Иване. Чтоб уверенность была, что это самое завтра вообще настанет! Вспомни, что два года назад здесь творилось, когда люди людей ели? - Митька вздохнул. - А ты говоришь!
- Я не говорю, друже. Мечтаю. Государю купечество поддержать бы, торговцев, артельных, мастеровых - вообще всех тех, кто своим умом живет, милостей царских не дожидаясь. Бояр поприжать, чтоб не своевольничали…
- Ага, прижмешь их, как же!
- Грозный же прижал!
- Так то Грозный… А наш Дмитрий, мне кажется, слишком уж добрый царь. Говорят, Шуйских простил! Самых своих вражин ярых!
- Да-а, - задумчиво кивнул Иван. - Когда Петра Тургенева с людишками его пытали да казнили, государь сам не свой был, зарок себе дал - никого больше в России-матушке смертию не казнить! Об том мне князь Михайла рассказывал… Он ведь тоже из Шуйских… И - на тебе, при царской особе - мечник! Государь ему доверяет.
- Государь… - обернувшись по сторонам, Митрий понизил голос. - Слышь, Иване… Все спросить хочу - не решаюсь… - Парень замялся.
