Игорь Гринчевский - Американец. Путь на Север
За каковую услугу, по местным обычаям, вознаградить Дениз-оглы должен был я. Причем, как это ни странно, обязательно в местной валюте и золотом. Никаких долларов, никаких бумажек. Более того, монеты должны быть полновесные, не потертые.
Я сначала несколько оторопел от этого. Не все ли равно, как именно взятку всучить, если сумма соответствующая? Да и не может быть, чтобы все взятки тут брали и давали так чинно. Уж что-что, а коррумпированность турок в Османской империи даже мне была известна. Доводилось читывать, что у них даже полуофициальная «табель» существовала, устанавливающая, кому, сколько и за что приличествует давать и брать. Но потом сообразил, что при такой строгой регламентации могли установить и особые случаи. И очень кстати вспомнил читанное где-то, что у гордых бриттов примерно в этот же период считалось неприличным покупать скакунов или драгоценности иначе как за гинеи, хотя для всего остального вполне годились обычные бумажные фунты. Похоже, коррупция в Османской империи относилась к столь же тонким материям и почиталась за «благородную».
В общем, я не стал особо в это вникать, просто по совету Анны Валерьевны попросил Карена обменять мне оговоренную сумму, то есть шестьдесят полновесных золотых лир, дюжину золотых пятерок. Когда я поинтересовался, почему именно дюжину, оказалось, что двенадцать – это «число совершенства». От такого обоснования у меня голова пошла кругом. Создавалось впечатление, что я не взятку за подлог даю, а вознаграждаю от имени Небес за добрый поступок.
Кстати, по текущему курсу выходило ни много ни мало двести семьдесят долларов. Это если менять «бумажки на бумажки». Но за «причуду» менять именно на полновесное золото с меня взяли ажио[17] в размере тридцатника. Короче, выложил я за все про все ровно триста баксов.
А после того как я еще и заказал пару костюмов, от моих трехсот семидесяти долларов, заначенных при отплытии из Штатов, осталось меньше десятка лир.
Карен же научил меня, как тут положено вручать «барашка в бумажке».
Понимая, что в чужой монастырь со своим уставом не суются, я выполнил все рекомендации в точности, выразив благодарность не только материально, но и словесно, поскольку Дениз-оглы весьма неплохо говорил по-английски…»
Крит, неподалеку от Ханьи, 4 октября 1896 года, воскресенье, вторая половина дня
Первый бонус от моей «легализации» состоял в том, что я смог переехать из тайника в комнаты, в которых проживал Иван Порфирьевич, прежний преподаватель. Все же просторные кабинет и спальня с большим окном, выходящим в сад, куда больше способствуют выздоровлению, чем тесная конурка в полуподвальном тайнике.
Но впереди маячил и второй бонус, куда более существенный. Я ведь, прощаясь с Тедом, новый проект придумал, для которого нужны были хорошая химическая и физическая лаборатории. Так вот, я их получал, считай, на халяву. Местные лаборатории позволяли сделать все, что я хотел. Вот только отлежусь для начала…
Но долго отлеживаться мне не дали. Уже на третий день Анна Валерьевна настояла, чтобы я спустился и присутствовал на воскресной службе. И тут возникли затруднения. Нет, меня, как и многих моих сверстников, в детстве крестили. И в девяностые я разделил общую моду на «в общем верю, что что-то такое есть». Но церковных служб не посещал, молитв не знал, а в церквях бывал только как турист. Так что на службе я просто стоял, не решаясь даже перекрестить лба, чтобы не спалиться, сделав это как-то не так. Ну не помнил я, как точно креститься надо, справа налево или наоборот? Тут, конечно, не Средние века, в инквизицию не сдадут, но мало ли что…[18]
Так что к исповеди и причастию, в отличие от всех остальных, меня не допустили. А вот беседа со священником, напротив, состоялась сразу же по окончании богослужения. Говорили мы наедине. Я повинился, что в церкви не был давно, молитвы позабыл, а в последний год, живя в Америке, ходил на службы к протестантам.
Впрочем, громов и молний не последовало. Поскольку я выразил искреннее сожаление о содеянном и желание все исправить, дело ограничилось наставлениями о том, что, как и в какие сроки необходимо будет проделать, чтобы, как выразился отец Михаил, «снова привить меня к лозе истинной Церкви».
Но и после этого я не был предоставлен сам себе. Меня еще раз, на этот раз официально, представили всем преподавателям приюта, а затем и старшим воспитанникам, которым мне предстояло читать химию и физику. К некоторому моему удивлению, этим предметам обучали только мальчиков. Причем, поскольку воспитанников в приюте было всего несколько десятков, мне досталось всего пятеро учеников.
Когда мы простились с ними, я пошутил:
– Не слишком-то много работы. Велико ли будет жалованье?
– Не волнуйтесь! – в тон мне ответила Анна Валерьевна. – Свои затраты вы вернете скоро, всего года за три!
М-да-а… Если неполные четыре сотни долларов преподавателю в приюте реально скопить лишь за несколько лет, жалованье явно будет меньше того, к которому я привык. С одной стороны, это и не страшно, задерживаться слишком долго я и не планировал. А с другой стороны, когда я решу все свои вопросы, с оставшейся у меня суммой отсюда не особенно и уплывешь. Нет, на билет в третий класс хватит, а дальше-то что? Как на месте устраиваться? Впрочем, это решим потом. Все равно я тут застрял на некоторое время.
Так что стоит подготовиться к проведению занятий. Ведь пока что мне именно за это и платят, а также кормят.
Санкт-Петербург, 22 июня 2013 года, суббота, незадолго до полуночи
Алексей с трудом оторвался от тетрадки. Было совершенно ясно, что и в эту ночь читать он будет долго. Тем более что в белые ночи, стоящие в Питере в эту пору, засидеться выходит проще простого, так что стоило подготовиться.
Он отошел в «спальную» часть своей студии, переоделся в домашнюю одежду, потом все-таки заварил себе большую порцию крепчайшего кофе и щедро плеснул туда «Карельского бальзама». К этому нехитрому напитку у всех в их семье была традиционная слабость. Именно в виде добавки в кофе он шел идеально. Получившийся напиток не просто поднимал давление, но и реально добавлял организму сил, добавлял бодрости, снимал усталость, успокаивал душевное волнение… Как раз то, что требовалось ему в эту ночь.
Так что там дальше у предка? Похоже, несмотря на отсутствие об этом сведений в официальной биографии (в том числе и среди внутрисемейных баек и преданий), он ухитрился в том восстании поучаствовать. Иначе с чего бы об этом умалчивать?
