Ротмистр Гордеев - Дашко Дмитрий Николаевич

– Ясно-понятно? – спрашиваю.

– Так точно, вашбродь! – отвечают мне хором. И прям глазами меня едят, как уставом прописано.

Снова осматриваю строй солдатиков в кое-как крашенных в зелень гимнастёрках и шароварах. И для полевых частей не айс, а уж для разведки – детский сад и сбоку бантик.

Командую разойтись и отзываю Скоробута в сторону. Расспрашиваю про полковую пошивочную мастерскую, она здесь имеется и именуется швальней.

Мастерская находится в соседнем китайском селении с непроизносимым названием, там же, где и штаб нашего драгунского полка. Скоробут катит на швальную команду, чуть не по матушке костерит: и косорукие, и убогие, и руки из жопы растут…

Пришлось прикрикнуть, чтобы остановить, а то уж больно разошёлся.

– Тебе-то они в чём дорогу перешли?

– Не мне, а вам. Вы ж не помните, поди, теперь, как они вам шинель пытались построить? Отрез испортили, так что пришлось шинель в Харбине заказывать из готовых. А та на вас тоже как с чужого плеча. Хорошо, весна началась, и я её до осени прибрал в багаж.

Блин. И к этим людям мне идти объяснять, как сшить то, чего они никогда не шили и о чём я сам имею лишь отдалённое представление, как это должно кроиться и сшиваться? Ну, других специалистов нет, придётся иметь дело с теми, что есть.

Обломися, штабс-ротмистр. Проблема со швальней есть, и далеко не одна. Дело даже не в портных. Во-первых, мне популярно объяснили, что на мои фантазии просто нет материала. На гимнастёрку или шаровары – пожалуйте-с со всем удовольствием, а на неведому зверушку под названием «маскировочный халат» – нет. Ибо уставами такое обмундирование не предусмотрено.

Но если бы и можно было, то окрас в защитно-пятнистый цвет хэбэшной ткани и пошив одного комплекта куртки свободного кроя с большим количеством карманов и таких же шаровар обойдётся мне в четвертной. Коли одевать своих бойцов за мой счёт, то на пятнадцать душ будет потребно триста семьдесят пять рубликов – почти половина годового оклада.

Конечно, в военное время жалованье мне идёт усиленное. Плюс всякие единовременные выплаты, полевые и походные порционы. Немногим за тысячу рублей переваливает. Но это в год. А в месяц выходит чуть более восьмидесяти рубликов.

Можно, конечно, ограбить банк. А можно включить голову и подумать. Взять ссуду в полковой кассе? Не вариант. Чем отдавать? Прибегнуть к эрзацам? Нельзя пошить маскхалат – можно соорудить маскировочную накидку. Рыболовная сеть и тряпочные ленточки.

Эти мысли занимали мою черепушку во время утренней пробежки. Я решил-таки заняться приведением нынешнего тела к более или менее вменяемым кондициям. Мускулы подтянуть, мышечную массу немного нарастить в нужных местах, и бег, бег, чтобы никакой одышки. Тело, конечно, сопротивлялось, возмущалось, но…

– Штабс-ротмистр Гордеев?

Увлёкся мыслями, пропустил приблизившийся топот копыт. Сбился с шага, остановился, обернулся, восстанавливая дыхание.

Передо мной штабс-капитан, светлые щегольские усики, высокий лоб с залысинами. В принципе, по чину мне ровня, но кто ж его знает.

– Здравствуйте, господин штабс-капитан.

Глаза у него неприятные, цвета Балтийского моря, как у селёдки. И акцент какой-то шипящий. Поляк?

– Прошу простить, но из-за амнезии…

– Наслышан про столь «чудесный» диагноз. Станислав Вержбицкий, адъютант начальника нашей бригады. Что это вы, штабс-ротмистр, в таком виде?

А какой «такой» вид? Офицерские шаровары с мягкой китайской обувкой и исподняя рубаха, мокрая и пропотевшая.

– Тренируюсь, господин штабс-капитан.

– От япошек драпать?

Интересно, за что же господин адъютант так невзлюбил моего предшественника в этом теле? Надо бы расспросить Кузьму на досуге.

– Бежать не обязательно от чего-то. Можно бежать к чему-то. К победе, например.

– Хотите совет, штабс-ротмистр? Не старайтесь быть оригиналом. Вам это не идёт. Как и любовь к быдлу.

Развернул господин Вержбицкий своего коняку, и только за ним пыль столбом.

Сторговать у местного рыбака сносную сеть за банку тушёнки не составило проблемы. Кузьма, как узнал, костерил меня почём свет стоит. Оказывается, за банку тушёнки тут таких сетей можно было сторговать на целую рыболовецкую артель.

– Либо девку для непотребных утех, – усмехается Скоробут, – но это только ежели семья небогатая.

– В смысле?

Скоробут рассказал.

Н-да… нравы тут. Действительно, можно за банку тушёнки купить себе китаяночку в наложницы. И на бордель тратиться не надо. Но в борделе шлюхи хотя бы регулярно проходят врачебные проверки на предмет срамных инфекций, а в деревне врача и не видали никогда. Причём девственность девицы ещё не гарантирует, что ты ничего от неё не подцепишь. Санитария у местных на уровне «нет, не слышали».

Интересно, любвеобильный комэск Шамхалов свою китаяночку тоже за баночку тушёнки сторговал?

– А скажи, Кузьма, штабс-капитан Вержбицкий… В чём я ему дорогу перешёл?

– Хорошая у вас, вашбродь, болезнь. Чего ни напакостили, ничего не помните. Вы его на дуэль вызвали.

– Какая-то амурная история?

– Куды там. Господин штабс-капитан Акиньшину в зубы дал. Три выбил. А вы вспылили: мол, солдата бить негоже, тем более на войне. И перчатку Вержбицкому бросили.

Акиньшин – из молодых солдатиков. Призвали полгода назад, перед самой войной. Он, конечно, пообвыкся, но до старослужащих, типа унтера Бубнова, ещё далеко.

– Мы стрелялись?

Скоробут отрицательно мотает головой.

– Вержбицкий командиру бригады доложил. А генерал рассудил отложить поединок до окончательной победы над врагом.

Хм… То есть навсегда, поскольку войну японцам мы проиграли… проиграем. Или нет, если я смогу что-то изменить в ходе исторических шестерёнок?

– За что же Вержбицкий Акиньшину в зубы дал?

– Тот честь недостаточно бойко отдал.

Н-да… Крепостное право всего сорок лет назад отменили. Его ещё полстраны помнят. А у Вержбицкого, поди, ещё и панская спесь свербит в одном месте.

Кузьма сообразил нам чаю, сидим, пьём. Угостил его конфетами – доволен. Барабашка мой уж больно до сладкого охоч. Прошу его набрать мне поболе зелёных, коричневых и вообще тёмных лоскутков. Недоумевает: зачем? Отвечаю: мол, сюрприз для всего взвода будет.

К бессонным ночам мне не привыкать. При свете керосинки сперва выкроил и связал из рыболовной сети что-то вроде накидки-пончо с капюшоном, затем навязал на неё лоскутков. Накинул на себя, глянул в зеркальце – у хозяев есть небольшое, в пару ладоней величиной, и это они богатыми людьми среди местных считаются, трёх батраков держат. Покрутился туда-сюда, накинул капюшон – сгодится.

Утром строю взвод. Предлагаю пари: найдут меня за пятнадцать минут на поле скошенного гаоляна – выставляю тройную винную месячную порцию, три литра водки.

Не найдут.

Они без слов исполняют моё желание – любое, но без ущерба их солдатской чести и достоинству. Смотрят на меня странно: что за дурь пришла в голову их благородию? Возражений не жду, не принято тут ещё офицеров по матушке посылать. Хотя до этого момента уже недолго – чуть больше десяти лет.

Прошу фору с четверть часа. И снова никаких возражений. Отдаю унтеру-лешему свои часы. Слава богу, Савельич соображает в часах и может отсчитать пятнадцать минут. Время пошло.

Бегу к полю. На мне шаровары и гимнастёрка, за спиной – небольшой тючок. Добегаю до аккуратных копёшек, разворачиваю свою торбочку и быстро набрасываю на себя своё импровизированное дырчатое пончо. Малой сапёрной лопаткой рою яму под одной из копёшек, ссыпая землю под соседнюю копну, чтобы незаметно было. Распаковываю экспроприированный у хозяев флакон – там смесь печной сажи и золы с топлёным свиным жиром. А что делать? Нет тут ещё промышленной камуфляжной краски, вот и приходится импровизировать. Теперь накинуть на голову сетчатый капюшон и залезть под свою копну в вырытую яму.

Лежу, жду. На поле слышны перекликающиеся голоса моих бойцов. Ходят, ищут меня, шевелят копёшки сжатого на корма скоту гаоляна. Считаю про себя время. По моим прикидкам, заканчивается десятая минута поисков.