Ротмистр Гордеев - Дашко Дмитрий Николаевич

Солдаты узнают меня, козыряют. Лица, кстати, довольные: похоже, настоящий Гордеев – толковый командир и к подчинённым относится нормально. Значит, будет меньше проблем при налаживании отношений.

Обращаю внимание, во что они одеты и обуты. Мундиры явно пообносившиеся, как это часто бывает в боевых частях (на фронте одежда просто горит), но хотя бы не рвань и лоскуты. Цвет явно не уставной, какая-то странная импровизация – от жёлто-зелёного до голубоватого оттенка. Не иначе, пытались красить белые заметные гимнастёрки кустарным способом. На ногах вместо сапог обмотки и что-то вроде мягких туфель.

Отъехав, спрашиваю ординарца, что это за обувь.

– Улы, китайские башмаки, – поясняет Скоробут. – Сапоги уж больно быстро разбиваются на сопках, да и шум от них изрядный, а мы ж разведка, нам тихо нужно ходить.

Киваю. Оказывается, проблема с обувью – штука вечная, только ленивый, наверное, не критиковал откровенно неважного качества берцы, в которых ходила армия моего времени. Не зря многие старались купить кроссовки или гражданские ботинки.

По идее, после возвращения из госпиталя полагается представиться ротному, вернее, командиру эскадрона, но надо ехать в соседнюю деревню, да ещё и на ночь глядя. Думаю, подождёт непосредственный командир до утра. Поднимать бойцов тоже не хочу, пусть мужики выспятся. На войне ценна каждая минута спокойного сна – по себе знаю.

Попутно вспоминаю, что мне известно о драгунах, к коим я официально принадлежу. Не так уж и много. По сути, это конная пехота, некий аналог ВДВ, только средством доставки является лошадка, а не самолёт. Прибыв на нужное место, спешиваемся и идём в бой, то есть в сабельной рубке не участвуем. Оно, пожалуй, и к лучшему: кавалерист из меня так себе.

– Вам сюда, в эту фанзу, – указывает ординарец на небольшой домик с саманными стенами и какими-то странными окнами. Не сразу догадываюсь, что это полупрозрачная бумага.

Выделенная мне фанза стоит особняком и выглядит побогаче других. Видимо, для взвод ного расстарались, выбрали хату получше. На лавочке у дверей сидит пожилая женщина с широким скуластым лицом и узкими глазами-щёлочками. Очевидно, хозяйка квартиры.

При виде меня она встаёт и начинает что-то лопотать.

– Это она радуется вашему выздоровлению, – поясняет Скоробут.

– А ты что, по-китайски говорить умеешь?

– Нам, домовым, со всеми общий язык положено находить, – с достоинством отвечает ординарец. – Вы, вашбродь, почивать ложитесь, у них тут каны тёплые, с подогревом.

– Прости, что у них тёплое?

– Каны. Ну, навроде наших нар, – терпеливо поясняет солдат. – Китайцы их греют, чтобы спалось, значит, теплее. Так что ложитесь спать смело, а я утром вас разбужу.

Сон – дело хорошее.

Захожу в избу и сразу замечаю, что потолка здесь нет, крыша идёт сразу со стены. Наверху парочка жердей, на них сушатся какие-то тряпки. Нахожу нары, о которых говорил Скоробут. Постельного белья, само собой, нет, ну да ничего, и не в таких условиях ночевать приходилось.

Снимаю с себя мундир, разуваюсь и в нательном белье ложусь на кан. Он действительно тёплый, греет не хуже печки. Засыпаю практически сразу, стоит только закрыть глаза.

Просыпаюсь от чьего-то присутствия и сразу вижу рядом с собой Скоробута.

– Пора, вашбродь, – говорит он.

– Который час?

– Шесть утра.

Вместо моего мундира висит другой, тоже какого-то странного цвета – знакомая смесь зелёного и жёлтого.

– Это что такое?

– Простите, вашбродь, вас ведь в прошлый раз из-за белой гимнастёрки чуть не подстрелили. У нас тут парадов нет, вот я и взял на себя смелость один мундир китайцам отдать, чтобы они его, значит, перекрасили. А это заместо сапог, – протягивает он онучи и мягкие туфли.

Ругаться на домового не хочется, он и впрямь заботится о командире, не хочет, чтобы тот выделялся белой вороной. Кстати, вот к чему можно будет приложить мозг и послезнание – продумать маскировочный костюм, в котором будет легче ходить на разведку. Ну, и делать это уже не на кустарном уровне, а профессионально. Не зря англичане по итогам англо-бурской на цвет хаки перешли. Нам ещё только предстоит такое открытие. И чем раньше, тем лучше. Да тут просто поле не паханое!

– Личный состав уже выстроен, ожидает распоряжений.

Ну что ж, посмотрим, что за взвод у меня под ружьём.

Выхожу во двор, где в одну линию стоят драгуны. И сразу первое разочарование. Взвод только на бумаге, по факту – полтора отделения, то есть пятнадцать бойцов. Среди них один младший сержант, судя по двум лычкам на погонах. Вернее, младший унтер-офицер, если мне не изменяет память.

– Почему так мало? – тихо спрашиваю у Скоробута.

– Нас в боях хорошо потрепало, а пополнения не шлют, – виновато отвечает ординарец, будто от него зависит этот вопрос.

Я прошёлся вдоль строя, чувствуя обращённые на себя пятнадцать пар глаз. Любопытства в них не было, всё-таки для них я – прежний командир, вернувшийся из госпиталя.

Унтер подходит с докладом. Слава богу, раненых и больных нет, и лошади целы. Боевых задач на сегодня не планируется, все ждут распоряжений вышестоящего начальства.

– Благодарю за службу! – хвалю я.

Физиономия унтера остаётся невозмутимой.

– Кто командовал взводом до моей выписки? – снова тихо спрашиваю у Скоробута.

– Дык это… Савельич. То есть младший унтер-офицер Бубнов! – вытягивается в струнку Скоробут.

– Унтер-офицер Бубнов! – громко рявкаю я. – Я отправляюсь к командиру эскадрона, остаётесь за старшего!

– Слушаюсь! – отвечает тот.

Амулет греется. Опачки! И унтер-то у меня, оказывается, непрост.

– Вольно! Разойдись! – распускаю драгун, а сам спрашиваю у Скоробута: – Кто у нас Бубнов, кроме того, что унтер?

Ординарец догадывается, о чём речь.

– Леший он, вашбродь.

С опаской смотрю на Бубнова. Вроде и подчинённый, но «гражданская специальность» внушает уважение. Я в той жизни вроде не особо суеверным человеком был, но в леших почему-то верил и истории, как люди могли часами плутать на одном месте, сказками не считал.

– Надёжный?

– Как кремень! Вы же лично его выбирали!

В компании верного ординарца едем к комэску – ротмистру Шамхалову. Пытаюсь разведать у Скоробута, как к тому солдаты относятся, но ничего определённого узнать не могу. То ли стесняется при мне открываться, то ли опасается последствий: нижним чинам за глаза говорить о начальстве не положено.

И снова вокруг бескрайние поля гаоляна, а где-то впереди – сопки.

У Шамхалова породистое кавказское лицо. Оказывается, он князь, но между своими офицерами принято обращаться без чинов. Невысокий, тонкокостный, но при этом полный энергии. Перед моим визитом из фанзы Шамхалова выбегает молодая китаяночка, старательно пряча лицо рукавом халата. Похоже, половая жизнь у князя такая же бурная, как и горная река.

– Штабс-ротмистр! – довольно всплёскивает руками командир. – Рад видеть вас в здравии! Мне говорили, что в госпитале санитарочки чудо как хороши! – причмокивает он.

– Боюсь, у меня было мало возможностей оценить их красоту. Долгое время пробыл в беспамятстве!

Поскольку мне с ним служить и служить, во избежание вопросов рассказываю о своей амнезии.

– И что, вот так совсем-совсем ничего не помните? – хмурится князь.

– Ну, воевать я ещё не разучился, – успокаиваю я его.

Шамхалов облегчённо вздыхает. Потеря боевого взводного в условиях дефицита кадров – штука неприятная.

– Слава аллаху! А то я уже подумал, что придётся дать вашему взводу другой приказ.

– Никак нет! Готов выполнить любое поручение, – бодро рапортую я.

– Тогда слушайте, штабс-ротмистр. Есть подозрение, что неприятель может обойти нас с правого фланга, верстах в тридцати отсюда. Надо бы выяснить, так ли это, и, если будут замечены неприятельские колонны, не вступая в бой ретироваться и сообщить мне, а я уже передам сведения в штаб полка. Выдвигаться нужно немедленно, начальство крайне обеспокоено.