Андрей Чернецов - Конь бледный
Красуется, подумал Степан. Хочет показать свое мастерство. Совсем как зеленый пацан.
Чем старше становишься, тем более экономна твоя техника, тем меньше ударов тебе нужно на одного противника. Это суть шиванат, его основная идея. Это позволяет мастеру быть грозным бойцом даже в глубокой старости.
Сэнсей Голдин, к примеру, никогда не размахивал руками чересчур и никогда особо не прыгал. «Зачем мне двигаться? Пусть противник двигается», — говорил он. Бывало, дает указание ученикам на него напасть. Те, молодые, резкие, кидаются на мастера что есть духу. Он же чуть сдвигается в сторону, хватает их на лету за уши и сталкивает лбами. Треск, и два оболтуса валяются в пыли. Или же, случалось, бьешь его. Ну, думаешь, вот уже почти попал, а он тебя цап своими железными пальцами за точку на шее, вопьется, как беркут, и все, ты парализован, глаза на лоб, дыхание сперто. Да это, в общем, и называется техника беркута, одна из любимых техник Учителя. Поэтому никакие мудреные серии ударов, прыжки и зубодробительные техники для победы не нужны. Хотя когда ты молодой и горячий, ты этого еще не понимаешь.
Вся их потасовка заняла от силы пару секунд.
Красавчик-заводила даже не успел толком сообразить, что именно произошло. Так и стоял посреди побоища с широко раскрытыми глазами, когда последний из его друзей-«грешников» рухнул на пол. Звук падения тяжелого человеческого тела вывел его из ступора. Он сделал вдруг гигантский прыжок назад, одновременно выхватывая из-за пояса пистолет.
«Черный Ястреб», отметил Чадов. И как он пронес его мимо бдительных церберов-вышибал?
— Стоять! — голос Паука сорвался на визг. — Не подходить! Замочу!
Он лихорадочно переводил ствол от отца Иоанна к Степану, глаза бешено вращались. Опрокидин подобрался, словно барс перед прыжком.
Прыгнет ведь, рассудил журналист. Надо срочно импровизировать.
— Опа! Менты! — Степан удивленно уставился куда-то за спину молокососа.
Тут главное верить самому в то, что ты говоришь, тогда ты будешь убедительным, учил Голдин.
Красавчик инстинктивно дернулся и посмотрел через плечо. Этого оказалось достаточно. Подскочив в долю секунды к противнику, Чадов одной рукой ухватил его руку с пистолетом, резко задрав ее вверх, а другой впился пальцами в точку под ухом. Юнец даже не успел спустить курок. Глаза его закатились, и он рухнул как куль под ноги Степана.
Надо же, подумал тот, какой старый банальный трюк, а до сих пор работает.
— Что с ними делать, парни? — Подошедший к ним вышибала кивнул на распростертые тела.
— Заприте куда-нибудь в холодок, чтобы поостыли, — криво ухмыльнулся отец Иоанн. — А утром сами смотрите, так сказать, по обстоятельствам…
Зрители гурьбой налетели на победителей. Каждый хотел пожать руку отважным гладиаторам. Но батюшка рявкнул, чтобы не мешали, и сталкеры, оживленно переговариваясь, разошлись по своим местам.
Наклонившись над продолжавшим находиться в отключке Стылым, журналист нажал пару нужных точек на шее приятеля. Тот открыл глаза и, сев, стал удивленно оглядываться по сторонам.
Завидев, как вышибалы пакуют и выносят бесчувственные тела «грешников», сталкер поинтересовался:
— Кажется, я пропустил что-то весьма и весьма интересное?
Парочка победителей встретила его реплику дружным жизнерадостным хохотом.
— Требую пр-родолжения банкета! — восторженно заорал Стылый, доставая из заветной коробки очередную бутылку «Хеннесси».
— Нет уж, — покачал головой Степан, пытаясь не встречаться взглядом с застывшей на сцене с прижатыми к груди руками Татьяной. — На сегодня с меня хватит. Есть у нас еще дома дела…
Отец Иоанн оглянулся на данспол и понимающе кивнул.
— А мы еще посидим, — сколупнул коньячную пробку. — Время-то совсем детское…
Едва дождавшись, пока неугомонная Нюшка наконец утихомирилась и заснула в детской, молодые люди, точно голодные, накинулись друг на друга.
Это, конечно, фигурально. На самом деле Татьяна, сыпля вопросами и слушая несвязные Степановы ответы, для начала решила заняться врачеванием. Деловито раздела парня до плавок и приступила к нему с пучком ватных палочек, грозясь разрисовать Чадова под «индейца».
Теплые ласковые пальцы пробежались по его спине, плечам и груди. Заметив, что Степан морщится, девушка заволновалась.
— Где, где болит?
— Да ничего у меня не болит, — заверил ее Плясун. — Здоров, как племенной бык!
Но его слова пропали втуне. Татьяна, смешно дуя на каждую прижигаемую антисептиком ссадину, попутно успокаивала журналиста, будто маленького:
— Потерпи, потерпи немного, Степ. Смотри, это совсем не больно. Ведь правда же?
— Угу, — мрачно подтверждал молодой человек.
Он и в самом деле не испытывал боли.
Наметанным взглядом определил, что все царапины на его теле пустячные. Следовательно, не стоили внимания. Но не говорить же об этом милому созданию, так заботливо хлопочущему над его «ранами», словно Степану угрожала газовая гангрена.
Потом они пили шампанское, привезенное Чадовым из Киева специально для Татьяны. Девушка обожала этот напиток, не пользующийся в Зоне спросом, а потому и не завозимый сюда негоциантами.
Затем…
Признаться, Татьяна его удивила.
Забыл, сколько в этом маленьком теле скрытой страсти. Как будто копилась там не одну сотню лет и вдруг вырвалась наружу мощным ядерным взрывом.
Девушка, сперва взявшая инициативу в свои руки, умудрялась быть одновременно дикой и необузданной, словно тигрица, и ласковой и нежной, будто домашняя кошечка. Вероятно, не забывала, что рядом находится «раненый».
Но это только поначалу, пока Чадову не надоела роль хрупкой фарфоровой вазы, с которой бережно сдувают мельчайшие пылинки. Он живо убедил подругу, что «антиквариат» — это не о нем сказано.
Несколько движений шиваната (из разряда тех, которым сэнсей начинал обучать мальчишек, когда им переваливало за шестнадцать), и об осторожности было забыто. К «старым» царапинам на его груди и спине добавились свежие.
Когда они наконец насытились друг другом, девушка удивила его еще раз. На этот раз неприятно. Оказывается, с тех пор, как они не виделись, Татьяна закурила.
Сам Степан табаком не баловался. Попробовал как-то в детстве, еще в четвертом классе. Не понравилось. А потом начались тренировки, и зелье стало вовсе под запретом. Это притом, что сам сэнсей Голдин дымил как паровоз. Но, как известно, что позволено Юпитеру, не позволено быку.
— Не одобряешь? — заметила она его недовольство. — Понятно. А что прикажешь делать, когда нервы сдают, и хочется волком выть от тоски и одиночества?
— Все так плохо? — заглянул ей в глаза Чадов.
— А ты думал! Сидеть сиднем в этой жопе и все время ждать, как дура. Чего? Кого? Зачем?..
И вдруг громко разрыдалась.
— Тише, тише! — гладил ее по спине журналист, пробегая ловкими пальцами по нервным окончаниям.
Всхлипы становились все слабее и слабее, пока наконец не перешли в мерное посапывание.
Чадов еще некоторое время лежал без сна, обдумывая сложившуюся ситуацию, однако потом и его таки сморило.
Разбудил Степана вой сирены.
Откуда сирена, зачем? Что-то случилось в Зоне, и власти предупреждают людей об опасности?
Потряс головой, прогоняя остатки сна и хмеля. Ну и задрых же он. Давно такого не случалось. Не иначе, с перепоя…
Скосив глаза, увидел, что Татьяны рядом нет. Наверное, у дочки в комнате.
Натянув плавки, подался в детскую. Нюшка спросонку такая чудная бывает. Настоящие концерты дает, артистка. Вся в маму.
Вошел в крохотную комнатенку, да так и застыл на пороге.
Источником звука, принятого Чадовым за сирену, была… Татьяна.
Сидя прямо на полу у пустой кроватки, она раскачивалась из стороны в сторону, словно китайский болванчик. Ветер, врывающийся в комнату через широко распахнутое окно, трепал ее длинные волосы.
Подоконник и пол вокруг колыбельки были испачканы грязными пятнами следов.
Журналист опустился на пол рядом с девушкой и обнял ее за хрупкие плечи. Татьяна никак не отреагировала на касание, находясь в полной прострации. Степан заметил, что правая рука певицы что-то сжимает. Осторожно расцепив девичьи пальцы, извлек круглый стальной медальон на обрывке стальной тонкой цепочки.
Пятиконечная звезда, вписанная в окружность. Пентаграмма или пентакль — один из самых древних магических символов.
Некоторые считают, что первоначально пентаграмма появилась около четырех тысяч лет назад в Месопотамии, вероятно, как астрономическая схема движения планеты Венера. Также вавилоняне использовали этот символ как магический талисман. Пентаграмму везде признавали защитой от демонов. Латинские и каббалистические монограммы часто выполнялись в виде пентакля-талисмана, вписанного в защитный круг.
