Андрей Чернецов - Конь бледный
И муки ревности при виде того, как ОНА разговаривает с другими парнями. Почему это им адресована такая улыбка? Что она означает? Что сегодняшний их поход в кино на «взрослый» вечерний сеанс отменяется? И не будет теплой маленькой ладони в твоей руке, сладких и мягких, словно халва, губ, тихого ласкового шепота, прогулки-провожания до дома в свете полной луны.
А мальчишеские потасовки? Те самые «рыцарские турниры», где главным и самым желанным призом становились смоченный под краном девичий платок, заботливо вытирающий кровь из твоего разбитого носа, да укоризненные слова, утверждающие, что ты самый глупый и притом еще и слепой парень на свете, раз мог подумать, что ей кто-то, кроме тебя, нужен.
И наконец зареванное лицо, уткнувшееся в твою раздираемую мукой расставания грудь. Тоненькая фигурка, бегущая по перрону вслед уходящему в столицу поезду и выкрикивающая обещания ждать твоего возвращения хоть всю жизнь…
Три года назад, впервые приехав в Зону, он к своему великому удивлению встретил здесь Татьяну Онегину, подвизавшуюся на местной культурно-просветительской ниве. Девушка подалась сюда за возлюбленным, возмечтавшим зашибить большую деньгу. Но незадачливый новичок погиб во время первой же ходки за Периметр. А его подруга, за неимением средств не смогшая убраться восвояси, устроилась в Бар сначала посудомойкой, потом перешла в официантки, а затем, когда совершенно случайно у нее обнаружился незаурядный певческий талант, стала по вечерам выступать на сцене, развлекая подвыпивших сталкеров. Да так и осталась.
Их со Степаном роман вспыхнул с новой силой. В первый раз уезжая домой, он даже предложил ей ехать вместе с ним. Однако Татьяна наотрез отказалась, не желая «быть обузой». «Не уживемся мы вместе, Степ, на Большой Земле, — рассудила она здраво. — Слишком мы разные. И летаем на разных высотах…»
Так и повелось, что в каждый его новый приезд сюда эти странные отношения возобновлялись, чем-то напоминая нормальную семейную жизнь…
— Я тоже скучал, — признался столичный гость.
Лицо девушки просветлело.
— Зайдешь вечерком, попозже, когда я Нюшку спать уложу? — спросила с надеждой.
— Непременно, — подтвердил парень и завертел головой. — А что, Нюшка здесь?
— Где ж ей быть? — горько скривила карминовые губы Татьяна. — Няньки-то у меня нет. За кулисами вертится. За ней девчонки присматривают, пока я выступаю…
— А вот и нет! — возопило что-то маленькое и кругленькое, выскакивая из-под стола. — И совсем не за кулисами, мамочка!
Это была крохотная, лет двух — двух с половиной девочка с рыжими косками, в которых болтались два огромных розовых банта.
— Пливет, Плясун, — совсем как мать поздоровалась она с Степаном, взбираясь к нему на колени. — Я тебя давно здала. Все гляделки плоглядела. Ты где слялся-то? Все по чузим бабам?
— Нюшка! — вспыхнула Татьяна.
Отец Иоанн тихонько хохотнул. А потом стал внимательно присматриваться к журналисту и крохе, переводя взгляд с одного лица на другое. Степан смутился. Он и сам подозревал нечто подобное, но подруга клялась и божилась, что ребенок не от него. В конце концов, обета верности она ему не давала и вольна спать и делать детей с кем заблагорассудится.
— Ой, мне пора выступать, — заспешила на сцену певица и строго приказала дочке: — Ты у меня смотри не болтай лишнего, а то по попе получишь.
— А вот и не получу, — обиженно высунула язык крохотуля. — Ты у меня доблая!
— Не подлизывайся!
Выйдя под перекрестный огонь прожекторов, Татьяна запела:
Шум неблизкого боя,
Рев мутантов вдали,
Верно, мы не герои,
Но здесь выжить смогли.
В темноте убивали
И стреляли на звук.
Зубы сжав, добивали,
Не смотря — враг иль друг.
Посылали «отмычек»
Умирать вместо нас.
И хабар с чужих нычек
Забирали подчас.
Здесь не выжить иначе,
Правит силы закон.
Не успеешь дать сдачи,
Ты уже побежден.
Сильно стадное чувство,
Одиночке — не жить.
Коль с хабаром негусто,
Можешь всех положить.
Мир жестокий, суровый.
Слабакам — места нет.
Принесет нам день новый…
Что? Не знаю ответ.
Может, станем умнее…
Прекратим убивать…
— Что для тебя ценнее?
Скажешь: — Зоне решать.[2]
— Какой чудный голос, — мечтательно произнес отец Иоанн, склонив голову набок.
Он словно вино дегустировал, слушая песню.
— Да, — согласился Чадов, тихонько покачивая Нюшку на колене.
Девочка методично расправлялась с плиткой шоколада, принесенной Стылым. Покончив со сладким, она захотела пить и помчалась к барной стойке за «кока-колой».
— Славный ребенок, — посмотрел ей вслед священник.
— Только шибко непоседливый, — проворчал Стылый, души в Нюшке не чаявший и считавшийся ее крестным. — И доверчивая очень. Ко всем липнет, думая, что вокруг одни только добрые люди.
— А вы любите детей, отче? — поинтересовался Чадов. — Чего ж своих не заводите?
— Боязно, — нахмурился Опрокидин. — Какие у нас, сталкеров, могут родиться дети? Мы ж искалеченные Зоной. Вдруг какого мутанта на свет Божий явим. Нет, лучше уж чужих пестовать.
Какой-то невнятный шум у стойки привлек внимание их компании.
Нюшка отбивалась от какого-то мутного субъекта в длинном черном балахоне, пытавшегося взять ее на руки.
— Хм, а ты говорил, что она ко всем липнет, — недобро прищурился батюшка. — Выходит, не ко всем.
— Эй, ты, пидор сраный, а ну живо отвали от ребенка! — заревел Стылый хриплым голосом. — Я кому сказал, мать твою, убери мослы, а то оторву их на хер!
— Да я чё? — залепетал мутный. — Я ниче…
И убрался к дальнему столику, где сидели еще четверо парней, одетых в точно такие же нелепые балахоны черного цвета.
— Монахи? — поинтересовался Степан.
— «Грешники», — сквозь зубы процедил сталкер, плохо скрывая ненависть.
— Как, — изумился журналист, — разве их не уничтожили? Я слыхал, что с ними покончил Хемуль со своими ребятами.
— Говно не тонет, — сплюнул отец Иоанн. — Едва по Зоне прошел слух о Коне Бледном, они восстали, словно феникс из пепла. Снова стали править свои темные мессы, славя Хозяев Зоны и самого сатану.
— Говорят, опять начали пропадать люди, — вполголоса молвил сталкер. — Не иначе, эти суки в жертву их приносят…
— А милиция куда смотрит, ооновцы?
— Так не пойман же, значит, не вор, — вздохнул слуга Господень. — Ну, не приведи Создатель, попадутся…
Он сжал кулаки, а на костистом его лице заходили желваки.
— Разрешите присесть, господа? — неожиданно прошелестел рядом с их столиком невнятный голос.
Собутыльники почти синхронно повернули головы.
Это был мужчина неопределенного возраста, не красавец, но и не урод, не чрезмерно толстый, однако ж и не худой. Так, господинчик средней руки.
— Тебе чего? — нелюбезно осведомился Стылый, на всякий случай подвигая к себе недопитую бутылку с коньяком.
Ходят тут всякие, любители халявного угощения.
— Имею разговор.
— Давай, только покороче, — махнул рукой отец Иоанн, нацеливаясь вилкой в маринованную лисичку.
— Я буду краток, — заверил «блеклый».
— Итак? — нахмурил брови сталкер.
— Хочу предложить вам выгодное и непыльное дело, — неопределенно начал мужик. — Всего-то и делов, что прошвырнуться на пару километров в глубь Зоны, в локацию Темное болото, забрать оттуда некую вещицу и доставить ее мне…
— Мы в Зону не собираемся, парень, — отрезал Стылый. — Ты что, не в курсах, что там стало слишком уж хлопотно?
— Я в курсе, — развел руками тусклый. — Однако сумма, которую я хочу вам предложить, может вас заинтересовать.
— Миллион! — бухнул сталкер без обиняков. — На меньшее не согласен!
— Но… — чуть не задохнулся от возмущения наниматель. — Это же форменный грабеж!
— На меньшее не согласны, — подыграл приятелю Степан. — Иначе сами двигайте за своим хабаром.
— Ага! — с сарказмом поддержал сотрапезников и отец Иоанн.
— Можно обсудить, — залебезил блеклый.
— Торг здесь совершенно неуместен! — грозно ударил кулаком по столу батюшка. — Или выкладываешь миллион, или катись на все четыре стороны!
— Но там работы на пару тысяч, — канючил мужик. — Всего-навсего закончить то, что начал Шершень. Он не дошел каких-нибудь пару километров…
— Ша! — упер ему указательный палец в нос Стылый. — Шершень, говоришь? Не из-за твоей ли хреновины он жизнью поплатился, а?
— Ему призрак явился! — пискнул господинчик. — Этот, как его, Сивый Мерин.
