Олег Верещагин - Очищение
Агент Мажор — Олег Щелоков — практически не изменился, только чуть повзрослел. Он был все такой же — внимательные глаза, точные движения… И даже одет он был аккуратно и чисто. Сложно было поверить, что он отсутствовал почти год и все это время, каждый день, рисковал жизнью. Романов даже подумал подозрительно: «А может, отсиживался где…» — и тут же… нет, не устыдился своих мыслей. Просто понял, что они неправильны.
Щелоков добрался до того места, где стоял Пекин. Сейчас города не было — его снесло цунами. Путь через Маньчжурию был почти безопасным — если иметь в виду опасность от местных. Все было опустошено землетрясениями и эпидемией — тут бушевал не только огневик, но и чума; Олег переболел ею, валяясь в развалинах. Думал, что умрет… Трупов там оказалось столько, что можно было сойти с ума, трупы переполняли землю, все еще содрогавшуюся, дышавшую жаром через множество огненных трещин. Над огромной территорией витал Ужас. Это было не фигуральное выражение, вовсе нет. Вещественный, ощутимый, похожий на распахнувшиеся черные крылья Ужас.
Банды попадались ему несколько раз — точней, просто толпы плохо вооруженных полузверей, сражавшиеся друг с другом в основном из-за еды. Сколь-либо серьезной техники у них он не видел — максимум пулеметы и скорострелки «на человеческой тяге». Часто в них были впряжены ослепленные рабы с отрезанными руками…
Обратно он возвращался немного западней. Там было почти то же самое — за исключением того, что в Калгане существовало подобие власти. Некий Совет Троих. По ухваткам — банда, но с большими претензиями. С очень большими. К счастью, опять почти без техники и промышленности, да еще и нетвердо сидящая.
Кроме Романова в его кабинете был только Женька — как командир «черной сотни». Иртеньев — он лично осматривал вернувшегося агента — только что ушел. Больше о возвращении Олега пока не знал никто. Романов не пригласил даже Шумилова (главу КГБ!) и Жарко (его спецслужба — Разведывательное управление, РУ — полностью оформилась и официально возникла буквально на днях и должна была заниматься «внешней» разведкой, в отличие от «внутренних» дел и общей безопасности, которые оставались за КГБ).
Романов слушал и думал. Думал о том, что говорил Олег, — и в то же время за этим основным потоком мыслей, как за стеной, еще и о том, что…
— Сколько раз тебя пытались убить? — спросил он, когда Щелоков замолчал и откинулся на спинку кресла.
Вопрос не удивил разведчика. Только в глазах что-то дрогнуло на миг.
— Не так часто, — ответил он. — Я был очень осторожен и незаметен. И всегда убивал первым тех, кто меня все-таки замечал… — Он улыбнулся задумчиво: — Знаете, Николай Федорович… самым опасным был старик один. Лежал у дороги и умирал. Просто умирал. А когда я прошел — а я прошел мимо! — выстрелил мне в спину из пистолета. Прошла пуля вдоль бока… вот тут, — он чиркнул рукой. — Я его застрелил, конечно. А у него там рядом пещерка оказалась, норка, можно сказать… и много-много костей там. Самый страшный противник, которого я видел…
— У тебя будет неделя полного отдыха, — сказал Романов. — Женька позаботится. Где хочешь провести эту неделю?
— Если можно — просто в доме, — серьезно сказал Олег. — Никуда не ходить, и чтобы ко мне никто. — И вдруг он совершенно без какого-либо перехода заплакал. Согнулся лицом к коленям и тихо зарыдал, весь сотрясаясь.
Романов, не шевелясь, смотрел, как Женька подошел к нему, осторожно помог подняться и вывел, почти нежно придерживая. Повернув голову, над плечом показал глазами — «все будет нормально». Романов кивнул.
Если честно — он больше всего хотел, чтобы какое-то время его никто не тревожил. Но буквально через полминуты в кабинет, еле постучав, вошел Муромцев. Вид у него был какой-то… странный, и Романов насторожился. Муромцев последнее время часто и очень серьезно ругался с Большим Кругом. По заслугам и по всеобщему согласию ему уже давно пора было стать витязем, но он упорно отказывался от этого — и постоянно продвигал мысль, что вооруженные силы нового государства, состоящие из «пассивной» части — ополчения ДОСАФ — и «активной» — дружин витязей — устроены несбалансированно, а в сущности — отсутствуют. Не столь давно Муромцев подал на рассмотрение доклад о необходимости создания регулярных частей общей численностью хотя бы в пару тысяч человек — из добровольцев, которые будут подчиняться непосредственно Романову как главнокомандующему. Последний скандал был не столь давно — как раз когда отправлялась подводная экспедиция Северейна, еще до возвращения дружины Романова.
Сам Романов был не против плана Муромцева, но он собирался начать формирование таких частей через пару лет, когда подрастут воспитанники Жарко — именно из них. А некоторые из витязей были против регулярной армии в принципе, и Романов предвидел еще немало трений из-за этого. Он был почти уверен, что и сейчас Муромцев пришел за этим. Но тот от дальнего конца стола возбужденно начал:
— Не поверишь. Полчаса назад пришла группа беженцев…
— Не вижу, чему тут не верить, — сухо ответил Романов. Ему по-прежнему хотелось пусть ненадолго, но остаться одному.
— Едем! — Голос Муромцева был умоляющим. — Едем, или я все бросаю и ухожу. Честное слово, так и сделаю, если ты со мной сейчас не поедешь.
— Что случилось?! — Романов серьезно встревожился, поднимаясь из-за стола. И увидел, что у Муромцева очень странные глаза. То ли сумасшедшие, то ли восторженные, то ли неверящие… то ли — все вместе, в невероятной и неразделимой смеси.
* * *Он не верил своим глазам. Не верил своим глазам, и слова стоящего напротив в строевой стойке мальчишки (в камуфляжной форме, но в яркой кадетской фуражке) доносились словно бы сквозь бурлящую воду:
— Сводный отряд кадетов Магаданского кадетского корпуса прибыл в ваше распоряжение! В пути находились десять месяцев и пятнадцать дней, имели четыре боестолкновения с организованными группами неустановленных лиц! Восемь убитых и одиннадцать умерших от болезни похоронены в дороге! В строю тридцать пять человек и знамя корпуса! С нами пятеро больных, трое раненых и сто четырнадцать приставших по пути гражданских лиц! Рапорт сдан! Доложил командир отряда сержант-кадет Греков!
Сошел с ума, подумал Романов. Рапортует, как на плацу, даже стойка строевая. Но, заглянув кадету в глаза, понял, что тут дело не в сумасшествии. Мальчишка с отчаянным упрямством держался за ритуал, как раз чтобы не дать себе сойти с ума. Чтобы убедить себя: все в порядке, насколько это вообще может быть в порядке. Что все идет, как обычно, раз можно отдавать рапорт офицеру.
