Евгений Красницкий - Отрок. Богам — божье, людям — людское
— Его еще отбить надо. — Алексей на секунду задумался, а потом отрицательно покрутил головой. — Нет, Корней муж умудренный, на такие дела не пойдет.
— Да ты подумай! Соблазн-то какой: племянник на княжьем столе, которому деваться некуда, а потому он по рукам и ногам повязан — хочет не хочет, а советов будет слушаться и льготы, какие потребуют, даст. А еще…
— Хватит! — в тоне Алексея начала проскальзывать злость. — Что ты меня, как девку уламываешь? Не верю я, что Корней на соблазн поддастся, не тот он человек. Боярин Федор… да, этот мог бы, но он без Корнея никто и ничто, ты сам вчера все видел и слышал.
— Ладно, нет, так нет! — неожиданно покладисто отозвался Осьма. — Нам же хлопот меньше. Слушай, Леш, а расскажи-ка мне про Нинею, а то все: волхва, волхва, а я и не знаю ничего про нее.
— А я тоже почти ничего не знаю. Взял бы, да навестил ее сам, оказал бы уважение, подношение какое-нибудь сделал, побеседовали бы…
— Ну уж нет! Чур меня! — Осьма мелко перекрестился. — Никифор, вон, сходил один раз, теперь за версту Нинеину весь обходить станет.
— Ну, это он сам виноват! А я — ничего: сходил, поговорили, обнадежила, что Саввушку вылечить можно. Зря ты так, Осьмуха, она не злая совсем. Строгая — да, мудрая — таких еще поискать, и… ну, волхва, одним словом.
— А о чем говорили-то? Кроме Саввы, конечно.
— Да как-то… — Алексей на некоторое время задумался. — Х-м, а знаешь, она-то почти ничего не говорила, это я ей, как-то так вышло, все про себя рассказал, даже такое, о чем и думать позабыл, даже такое, что и не рассказываю никогда… — Алексей удивленно уставился на Осьму. — Надо же! Я только сейчас и подумал… это ж она меня… м-да!
— Угу, а сам говоришь: «сходи». — Осьма задумчиво поскреб в бороде. — Вот так возьмет и вывернет наизнанку…
— Что, есть, что скрывать?
— У всех есть. А с чего ты взял, что она мудрая, если, как ты сказал, она почти ничего не говорила? — купец нагнулся вперед и попытался заглянуть собеседнику в лицо. — Строгая, мудрая, чего-то ты еще про нее добавить хотел. С чего бы вдруг, если она все больше помалкивала, а ты один там распинался?
— Знаю и все! Чего ты прицепился-то?
Удивление у Алексея начало потихоньку сменяться злостью, Осьма это заметил и попытался успокоить собеседника:
— Да ладно, не горячись ты так, ну, выспросила, ну сам не заметил… на то и волхва. К попу-то на исповедь ходишь, и ничего.
— К попу, сравнил! Попы так не умеют… или умеют? Не слыхал?
— Греки точно не умеют, — ответил Осьма — а наши, может быть кто-то и может, но им нельзя — вера не позволяет… вроде бы. Покаяние добровольным должно быть.
Некоторое время ехали молча. Алексей насупился и мял в кулаке повод, видимо переживая то, как обвела его волхва, Осьма деликатно помалкивал, время от времени испытующе поглядывая на спутника, ожидая, когда тот немного успокоится и можно будет продолжить разговор. Однако Алексея, видимо, «зацепило», он пробормотал:
— Вера не позволяет… а ей, значит, позволяет… — и погнал коня размашистой рысью.
Осьме не оставалось ничего другого, как пуститься вслед за ним.
Алексей держался в седле с обманчивой небрежностью истинного мастера, казалось, едва касаясь стремян носками сапог — сказывалась степная школа — Осьма, несмотря на мешковатость телосложения, тоже, в ритм скачки, взлетал над седлом так, словно утратил чудесным образом половину своего веса. Так бы, наверно и скакали, пока не пришла бы пора перейти на шаг, давая роздых коням, но со стороны вьючной лошади начал доноситься какой-то ритмичный звук — то ли работники что-то плохо уложили в тороках, то ли плохо закрепили саму поклажу. Осьма только время от времени оглядывался, с выражением досады на лице, но не просил Алексея остановиться — ждал, пока быстрая скачка развеет дурное настроение спутника. Дождался он как раз обратного — Алексей осадил коня и буркнул:
— Не слышишь, что ли? Скотину бы пожалел, намнет же спину. — Помолчал немного, дождавшись, пока купец, неразборчиво ворча под нос, оправит сбрую, и спросил: — Ну, чего еще узнать хочешь? Вижу же, что хочешь.
— Тут такое дело, Леша, — Осьма с притворным кряхтением поднялся в седло и излишне внимательно принялся разбирать поводья — ты бы не горячился. Понимаешь, ты — воин, твое дело воевать, я — купец, мое дело торговать…
— А Нинея — волхва, — перебил Алексей — ее дело волховать! Но мы с тобой еще и христиане, а потому волховство…
— Да погоди ты! Волховство, волховство… много тебе вреда с того волховства было? Она в глуши живет, появился новый человек, она его и расспросила… гм, по-своему, конечно. А как ей еще узнавать, что в мире творится?
— Ага, заботливый ты наш, чего ж сам-то к ней не идешь, тоже, наверно, новостей кладезь?
— Ой, ну перестань ты! — Осьма, утвердившись, наконец, в седле, тронул коня шагом. — Лучше, вот что мне скажи: не возникало ли у тебя, после разговора с ней, каких-то желаний неожиданных? Ну… — Осьма поколебался, подбирая слова — как будто что-то толкнуло изнутри или голос какой-то подсказал.
— Ты что, хочешь сказать…
— Да ничего я не хочу сказать! Просто припомни. Ну, скажем, ты, вот, крест Лисовинам целовал. Это у тебя как-то неожиданно случилось, или обдуманно?
— Не попал, Осьмуха! Я об этом еще, когда сюда ехал, размышлял, а про волхву тогда и не ведал ничего.
— Угу. А что-нибудь другое… так, чтобы ни думал, не гадал, а вдруг само выскочило?
— Я, не думая, ничего не делаю! Отучила жизнь! Или сам не таков? А?
— Ну… как тебе сказать? — Осьма слегка пожал плечами. — Жизнь, она, конечно, думать приучает. Значит, ничего такого за собой не замечал?
— Нет же, говорю тебе!
— А если Анну поспрошать? Со стороны-то виднее…
— Осьмуха!!! Я те сейчас так поспрошаю!
— Да что ж ты… я же не любопытства ради!
— А мне, как раз, любопытно: если тебе в ухо дать, сразу наземь сверзишься или добавлять придется?
— Леха!..
Договорить Осьма не успел, пришлось нырять под летящий, как и было обещано, прямо в ухо, кулак. Увернуться-то Осьма увернулся, но Алексей, неплохо знакомый с играми степных наездников, захватил одежду купца так, что натянувшаяся ткань пережала тому горло и попытался выдернуть Осьму из седла. Сопротивляться было, просто-напросто, бесполезно, и Осьма послушно сполз с конской спины, но, в последний момент, вцепился в Алексея, как клещ, и потянул его: вниз, используя свой немалый вес, и в сторону, умудрившись упереться коленом в бок алексеева коня. Конь, столкнувшийся с подобным обращением впервые в жизни, испуганно прянул в сторону и оба борца грянулись на дорогу. Осьма, оказавшийся при этом снизу, только хекнул, выпустив из груди остатки воздуха.
Дальше у купца и вовсе не было ни малейших шансов — он только и успел дважды хватить разинутым ртом воздух, а Алексей уже перевернул его на живот, уселся сверху и принялся тыкать противника лицом в дорожную пыль.
— Ешь землю, червяк! — тычок в затылок. — Забыл, с кем разговариваешь? — еще один тычок. — Анюту тебе поспрошать…
Осьма неожиданно, на манер норовистого коня, вскинул задом и чуть не сбросил с себя Алексея, но почувствовав, что маневр не удался, повернул голову, чтобы не тыкаться лицом в землю и возопил голосом гулящей девки:
— А-а-а! Ладно, ладно!.. Ой!.. Уболтал, черт языкастый!.. Я тебя тоже люблю!
Алексей фыркнул и ослабил хватку, купец тут же воспользовался представившейся возможностью и шустро выбрался из-под противника. Оба уселись посреди дороги напротив друг друга и дружно, словно долго репетировали, сплюнули набившуюся в рот пыль, а потом, так же синхронно, утерлись рукавами. Алексей, глядя на чумазую рожу купца, улыбнулся, а Осьма, вытаскивая из бороды сухую сосновую хвою, пробурчал:
— Как дети малые, тудыть тебя! Видели б твои отроки…
— Ага! — поддержал Алексей. — А слышали бы, как ты, ровно баба, блажишь…
— Тут заблажишь! — Осьма еще раз утерся, размазывая по лицу грязь и сокрушенно глянул на разом почерневший рукав рубахи. — Ни одну ты, видать, бабу таким манером… очень уж у тебя убедительно получилось.
— Что убедительно? — не понял Алексей.
Осьма в ответ заломил перед собой руки, блудливо повел глазками и поведал, имитируя женские интонации:
— Лежу я себе и думаю: вроде бы и не баба, но… то ли тебя бес попутал, то ли я сам не все про себя знаю? И так, знаешь ли, томно мне сделалось…
Оба заржали так, что кони, поведя ушами, на всякий случай отшагнули от двух хохочущих посреди дороги, вывалянных в пыли и засохшей хвое, мужиков.
Осьма, громко фыркая, закончил умываться и принялся сгонять ладонями воду с волосатой груди.
— Ух, хорошо!
— Да, это хорошо… — рассеянно отозвался сидящий на берегу ручья Алексей, задумчиво разглядывая поднятую на вытянутых руках грязную рубаху. — Тебе… гм, небаба, хорошо, у тебя запасная одежда в тороках лежит, а мне как ехать? — Алексей сменил позу и глянул на рубаху под другим углом, словно надеясь, что так она будет выглядеть чище. — Или простирнуть? Так, в мокрой тащиться неохота. — Старший наставник Младшей стражи встряхнул рубаху, убедился, что от этого лучше не стало и впал в глубокую задумчивость.
