Владилен Машковцев - Время красного дракона
Молоденький симпатичный сержант появился в вагоне только через полчаса. Он внимательно выслушал проводницу, Соронина, покосился на пустые бутылки в купе, на опухшее лицо заявителя.
— Вы с кем выпивали, гражданин?
— Ни с кем, в одиночку.
— Вы говорите, гражданин, ночью к вам заглядывала девушка из соседнего купе?
— Не девушка, а воровка. Брат этой преступницы — в тюрьме. Мне давно известна их семья. Я — прокурор! Понимаете?
Сержант вызвал из соседнего купе Носова для разговору с глазу на глаз:
— Извините, гражданин. Выйдите на минутку, мне необходимо с вами побеседовать.
— В чем дело? — накинул на плечи пиджак Григорий Иванович.
Сержант проверил документы у Носова, объяснил:
— Видите ли, ваш сосед, прокурор, заявил, будто ваша попутчица похитила у него ночью золотые часы.
Носов поморщился брезгливо:
— Во-первых, он не прокурор, сам только что из тюрьмы. Во-вторых, девочка не могла этого сделать. Я за нее ручаюсь!
— Извините! — козырнул сержант, уходя вновь в купе к Соронину.
Бывший прокурор зашептал сержанту:
— Обратите внимание: директор завода Носов едет развратно в одном купе с девицей-воровкой. Полагаю, надо составить протокол, сообщить куда следует.
— Придется мне произвести обыск, так сказать, досмотр, — сказал сержант Соронину.
— Да, да, обыщите их! Из вагона никто не выходил. Воровка могла украсть мои часы и временно спрятать их в багаже Носова. Возможно, подсунула краденую вещь под матрас Носова. В моей практике такой эпизод рассматривался. Никто ж не решится обыскивать такую птицу! Весьма удобное прикрытие. У меня опыт прокурорский, чутье, так сказать. Обыщите в первую очередь Носова. Уверяю вас: мои часы — у него!
— Нет, я обыщу в первую очередь вас, гражданин, — огорошил сержант заявителя.
— Я протестую, буду жаловаться! — залепетал Соронин, ничего не понимая.
Сержант нашел золотые часы бывшего прокурора в мыльнице. Обыскивать Носова и его попутчицу он и не собирался, догадываясь, что хмельной заявитель перед сном перепрятывал свои часы несколько раз. А за ночь заспал, забыл. Такое случается часто.
— Воровка спрятала мои часы в моей мыльнице, — пытался выкрутиться Соронин, юля опухшими глазками.
— Пить надо меньше, гражданин. Кстати, не съешьте свое мыло, оно у вас почему-то лежит в кульке с пирожками, — поиздевался на прощанье сержант.
Бывший прокурор ворчал:
— Вот воровка пакостная. Мыло в пирожки затолкнула. Вредительница, можно сказать!
Сержант заглянул в купе, где Носов играл в шахматы с Груней.
— Нашлись часы у вашего соседа. Еще раз извините, доброго пути!
Григорий Иванович не сказал Груне, что ее обвиняли в краже золотых часов. Зачем портить настроение девчонке? А Груня спросила:
— У соседа часы терялись? Часы, знамо, богатство. Я, наверное, никогда не накоплю денег на часы.
Носов промолчал. На станции, в Уфе, он вышел, купил Груне часы, чулки и цветастый халатик.
— Бери, не стесняйся, я ведь человек богатый. Будь моей дочкой.
Соронин видел, как Носов покупал женские чулки и халат. А когда Груня вышла из купе в подаренном халате, сомнений быть уже не могло.
Вот она нравственность крупного руководителя! Полное моральное разложение, нравственная деградация. Совращает несовершеннолетнюю девочку, дарит ей чулки, халат. Еще что-то он там покупал. Что именно. Боже! Конечно же — женские панталончики! Порвал, значит, в порыве животной страстишки, купил новые. Ого-го! Об этом вполне можно написать и в газету «Правда». Однако свидетели в таком деле необходимы.
— Доберемся мы до вас, товарищ Носов! Останетесь и вы без должности, без партийного билета!
Груня знала, что Соронин — прокурор, она видела его в городе несколько раз. А однажды побывала с бабкой в его кабинете, когда у них за неуплату налога реквизировали корову. Соронин тогда разъяснил им:
— Корову не вернут вам, зря хлопочете. И не о корове надо вам заботиться, а о сорванце, который с вами проживает. Подозревается он в кражах. Доказательства пока не имеется, но ведь сколько веревочке ни виться, конец будет.
Днем, когда Носов спал, Груня в коридоре вагона разговорилась, как ей думалось, с прокурором:
— Вы знаете, у меня братик в тюрьме. Не могли бы вы мне помочь?
Соронин пригласил Груню в свое купе:
— Расскажите, пожалуйста, подробнее. Я сейчас не прокурор города, но у меня связи, знакомства. Возможно, смогу оказать помощь.
Груня поведала Соронину все, что знала. Он черкал что-то в блокноте, подсовывал каждый листок на подпись.
— Распишитесь, будьте добры. Я фиксирую каждое ваше слово.
Груня расписывалась, должно быть, по закону требовалось так. Вопросы прокурор задавал разные.
— Какой у вас чудный халатик! И дорогие чулки! Кто вам их подарил?
— Григорий Ваныч подарил. И часы мне купил. Такой добрый человек.
— Распишитесь, пожалуйста, — опять подсовывал блокнот Соронин простодушной собеседнице.
Груня подписалась, наверно, раз восемь, не читая прокурорские фиксации вопросов и ответов. Два листка из блокнота с подписью Груни, в которых подтверждалось, что халат, чулки и часы ей подарил директор завода Носов, через три недели будут лежать среди прочих бумаг в ЦК ВКП(б). Господи, какие только интриги не завязываются в мире этом людьми обиженными, коварными и мстительными. Носов и подумать не мог, что девочка, похожая на ромашку, подпишется под такой грязной клеветой. А поезд приближался к Челябинску. В этом городе разошлись пути всех, кто ехал в мягком вагоне. Соронин пошел сочинять донос. Носову необходимо было попасть на совещание в обком партии. А Груня направилась, плутая, в НКВД, где был упрятан в каменном подвале ее бедовый братишка — Гераська Ермошкин.
Цветь тридцать восьмая
В Челябинске Груню приютил старший лейтенант НКВД Антон Телегин. У него на квартире она встретилась с Трубочистом и сестрой Антона — Верочкой. По тому, как отвлекающе балагурил Трубочист, Груня понимала, догадывалась, что дела очень плохи.
— Груня, хошь я предскажу тебе судьбу? — спросил Трубочист.
— Хочу, предскажи, — вяло согласилась Груня.
— Звезда судьбы твоей светла, Груня. У тебя сбудутся в жизни все твои желания.
— Все до одного?
— Почти все! Но дорога жизни твоей тревожна. Через два года будешь ты медсестрой на какой-то войне. И там, на войне, снова встретишь своего любимого. И никогда больше не будет у тебя расставаний с ним. И родятся у тебя два сына. И доживешь ты до старости в мире и благополучии. Умрешь ты в год погибели Красного дракона.
— А Гераську я встречу? Он же к расстрелу приговорен.
— Гераська умрет не от пули.
— А со своей любовью я встречусь? Не на войне, а раньше?
— Разве у тебя, Груня, есть любимый? — разливала чай Вера Телегина.
— Это моя тайна. Никто не знает о моей тайне.
Трубочист крутнул тростью, как циркач:
— Никакой тайны для великого мага нет. Ты обнимешь своего любимого сегодня, Груня.
— Обниматься я еще не умею, — покраснела девчонка.
Антон Телегин усмехался. Ох, уж эти предсказатели! Как могла обнять Груня своего любимого — Гришку Коровина, когда он даже не знал, что его любит кто-то еще, кроме Фариды? И о Фариде он забыл. А о тайне Груни Ермошкиной знала вся казачья станица.
— Я пойду в НКВД. Может, мне дадут свидание с Гераськой, — засобиралась Груня, надевая брезентовые туфлишки.
— Не ходи, Груня. Не разрешат свидания тебе, — отговаривал Антон.
— Вам не разрешат, а мне позволят, — вышла Груня на улицу.
Дежурный по НКВД лейтенант Рудаков встретил Груню приветливо. Девочка, похожая на ромашку, ему понравилась. Понял он сразу и то, что она слишком наивна, если не глуповата.
— Как вас зовут, миленькая?
— Груня.
— Какое прелестное имя! Я всю жизнь мечтал жениться на девушке, которую зовут Груней. А кого вы хотели бы увидеть? Майора Федорова?
— Братика своего — Гераську Ермошкина.
— А сколько ему лет? Годика два-три? Вам какой нужен детсад?
— Мне не детсад нужен, а НКВД. Мой братик у вас — Гераська.
— Мда, правильно. Имеется в списке такой: Ермошкин Герасим Иванович. Бандит, захвачен с оружием в руках. Приговорен к высшей мере наказания. Приговор в исполнение пока еще не приведен. Заявление на помилование направлено в Москву, дедушке Калинину. Возможно, помилуют, не огорчайтесь.
— Я хочу с ним встретиться, — не обращала внимания Груня на игривый тон бойкого лейтенанта.
— Как вы это представляете, мадмуазель?
— Приведите его, и вообще он невиновный, надо его отпустить...
Рудаков продолжал игру:
— Если честно, я сочувствую вашему братику. Иногда думаю: не отпустить ли его домой? Да, Груня, у нас учет плохой. Если он исчезнет, никто и не заметит. Однако надзирателям требуется положить на лапу!
— Вы шутите, наверно? — заколебалась сбитая с толку Груня.
Лейтенант зашептал, как заговорщик, забавляясь от безделья:
