Андрей Валентинов - Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы
– Люба! Вы совершенно напрасно утруждаете себя. Я и сам могу приготовить не хуже.
– Это моя работа. Я ведь патронажная сестра, мне за это платят…
«Патронажной сестрой» Люба Бенкендорф работала уже третий день. Конечно, в районной больнице, где она якобы служила, такой должности не было и в помине, но дотошная Лу вспомнила, что читала о подобном в одном американском журнале.
– Готово! – сообщила она не без гордости. – Даже не пересолила.
– Все! Отправляйтесь домой! – художник закусил губу и медленно сел на топчан. – Вы и так потратили на меня уйму времени, а вам еще в пригород ехать…
Легенда Лу была проста – девушка из провинции, закончившая курсы медсестер и случайно, из-за болезни тетки, жившей в Столице и нуждавшейся в уходе, оказавшаяся в большом городе.
Люба хотела снять белый халат, но вовремя вспомнила, что здешние сестры милосердия, именовавшиеся жутким словом «медсестры», надевают пальто прямо поверх халата. С точки зрения гигиены это было совершенно недопустимо, и девушке приходилось стирать халат каждый вечер. Еще хуже оказались медицинские принадлежности местного производства. Вид здешних шприцов вызывал ужас, посему Лу решила пользоваться своими, понадеявшись, что художник не заметит разницы.
– Вячеслав Константинович! Можно я еще минуту побуду? Хочу на ваши картины взглянуть.
Картины были хороши. Люба, успевшая сдать экстерном за два курса искусствоведческого отделения в университете Сент-Алекса, была вначале удивлена, а затем пришла в восторг. Особенно поражали краски, их сочетание порой восхищало, а порой и пугало.
Художник бледно улыбнулся и покачал головой, явно не одобряя подобного интереса:
– Люба! Вы бы лучше в Третьяковку сходили!..
– Я была. Мне не очень понравилось.
Это была чистая правда. Лу зашла в музей, но повидать человека, которому должна была передать письмо, не удалось – тот бы арестован еще в прошлом году. Девушка честно обошла залы, но «реалисты» навевали скуку, «советское» искусство же просто смешило. Восхитили иконы, но, когда девушка увидела Владимирскую Богоматерь, с которой сорвали ризу и распяли на бледно выкрашенной стене, ей стало не по себе.
– Вам учиться надо! – продолжал художник. – Вы девушка умная, талантливая, но семь классов – это мало, поверьте…
Люба покорно вздохнула. Выдерживать роль недоучившейся сестры милосердия стоило немалых трудов. Все время приходилось сдерживаться, чтобы не заговорить по-французски.
– Мне нравятся ваши картины, Вячеслав Константинович. В Третьяковке таких нет.
– Помилуйте! – Стрешнев с трудом встал и принялся за кашу. – Ну чем они вам нравятся?
– Краски, – не задумываясь ответила Лу. – Контрасты цвета. Рокуэлл Кент и Рерих тоже пытались, но у вас…
Она осеклась. Художник смотрел на нее во все глаза, забыв о стынущем обеде.
– Люба! В Советском Союзе нет ни одной картины Рокуэлла Кента! Откуда вы…
– А из журнала ихнего, – храбро пояснила Лу. – У нас одна больная приносила. Там по-американски все, но картинки я посмотрела.
Девушка искоса поглядела на больного. Поверил?
– А вы наблюдательны, Люба. К сожалению, в нашем родном отечестве до сих пор в ходу незабвенные традиции Академии Художеств. Я-то что, но вот Филонов, не мне чета… Иногда кажется, что приходится разговаривать с глухонемыми…
– Вы ешьте, Вячеслав Константинович! Остынет.
Пора было уходить – слишком долгие визиты «медсестры» могли вызвать подозрение у наблюдательных соседей. Внезапно в дверь постучали.
– Странно, – молвил художник. – Кто бы это? Откройте, будьте добры…
На пороге стоял невысокий широкоплечий мужчина в дорогом ратиновом пальто и модной темной шляпе. На загорелом лице остро светились небольшие серые глаза.
– Добрый вечер! Мне Славу… Он здесь?
– Да… – растерялась Лу. – Проходите, пожалуйста…
– Спасибо.
Гость снял шляпу. Он оказался коротко, по-военному подстрижен, на виске белел небольшой шрам.
– Вы ко мне? – послышался голос Стрешнева, и тут же прозвучало удивленное и немного испуганное: – Володя?!
– А ты кого ждал?
Гость ворвался в комнату, схватил художника за плечи и крепко обнял.
– Славка! Чего болеешь? Ты это брось!
– Ерунда, ерунда, поправлюсь…
Художник говорил явно не думая, автоматически. Глаза не отрывались от лица гостя:
– Володя… Ты… жив?
– Нет, помер! – рассмеялся тот. – И с чего это меня все хоронить стали? Я тебе продуктов притащил, чтоб апельсины лопал и лимонами закусывал. Какие тебе лекарства нужны?
– Вот! – художник с улыбкой посмотрел на девушку. – Меня лечат. Познакомьтесь: Люба Баулина, медсестра из нашей районной, а по совместительству – мой ангел-хранитель. А это мой старый друг Володя…
– …Синицын, – быстро произнес гость.
– Да-да, Володя Синицын…
Рука гостя оказалась твердой и сильной. Их глаза встретились, и Лу вдруг совершенно ясно поняла, что старый друг Стрешнева такой же Синицын, как она – Баулина.
Пора было уходить. Девушка с трудом переборола искушение подождать минуту-другую под дверью и послушать, о чем пойдет разговор. Кажется, у ее подопечного имелись весьма интересные знакомые.
Добравшись до метро, Лу проехала две станции в обратную сторону, а затем пересела в нужный поезд. Предосторожность казалась лишней, но «домой», в убежище, скрытое за стенами старого завода, девушка не торопилась. Она уже знала, что нынешний вечер будет под стать прошлому. Брат и Джон разойдутся по разным комнатам…
Бен обиделся. Телеграмма Президента с разрешением Косухину-младшему действовать самостоятельно нарушала обычные правила. Но дело было даже не в правилах. Чиф решил действовать сам, впервые в жизни ничего не сказав другу. Вначале Бен пытался расспрашивать, объяснять, что одному Джону не справиться, а потом умолк, отделываясь лишь самыми нужными фразами. Порой Лу становилось не по себе. Хотелось, как это бывало в детстве, сказать: «Ну мальчики, перестаньте! Мир!» Увы, мальчики выросли…
Чиф мерз, несмотря на теплое пальто, шарф и шерстяные носки. Над Столицей повисли свинцовые тучи, прорывавшиеся то холодным дождем, то колким снегом. Казалось, сама природа не желает праздновать славную годовщину Великой Октябрьской социалистической. Впрочем, праздники прошли, как полагалось, и даже черная мгла над Главной Площадью 7 ноября, заставившая включить средь бела дня зенитные прожектора, не убавила хорошего настроения строителей самого справедливого в мире общества.
Итак, Чиф мерз, но дело того стоило. Прямо перед ним находился вход в некое учреждение. Он не был главным, но сотрудники данной конторы чаще всего пользовались именно им, как менее приметным. Конечно, стоять тут было опасно, но как раз напротив дверей, по другую сторону улицы, находился большой продовольственный магазин. Это облегчало дело. На всякий случай Чиф, вспомнив памятный день своего первого визита в Дом на Набережной, купил букет астр. Одинокий влюбленный, ожидавший подругу на оживленной улице, не вызывал любопытства.
…Ежась от холода, Чиф то и дело вспоминал такого же замерзшего молодого человека у подъезда Дома на Набережной. Еще тогда он подумал, что тот мог наблюдать за подъездом. Правда, цветы сбили с толку, и Чиф запоздало ругал себя за неосторожность…
Большая шестиместная машина с зашторенными окнами притормозила у самого подъезда. Чиф медленно повернулся, но оттуда не спеша выбрался какой-то толстый коротышка. Молодой человек вздохнул, поднял выше воротник пальто и поправил нелепые очки, так и норовившие слезть с носа.
Очки предложила Лу. Усы и бороду отбросили сразу: ходить, как персонаж популярного в этой стране фильма, в гриме и парике, было опасно. Зато очки, купленные в ближайшем магазине «Оптика», пришлись впору. Большие, уродливые, они настолько изменили внешность Косухина, что даже Бен одобрительно кивнул.
…Размолвка с приятелем расстроила Чифа чрезвычайно, но он понимал, что иначе нельзя. Подвергать опасности не только жизнь Бена, но и задание, с которым группа была направлена в Столицу, он не имел права. Оставалось попросить у Президента исключительное разрешение – разрешение на личный риск. Жаль, Бену ничего не пояснишь! Пока, по крайней мере…
Новая машина – и вновь приехавший был не тем, кого он ждал. Чиф вдруг подумал, что «объект», которого он выслеживал уже второй день, мог не пользоваться автомобилем. В этом случае все труды пропадут зря – разглядывать каждого, заходящего в двери, было слишком опасно. Оставалось надеяться на удачу.
…Итак, право на личный риск. Кажется, дядя Сэм его понял. Жаль только, что ни он, ни отец не пояснили Чифу, что действительно произошло в апреле 21-го. Он так и не мог понять, отчего. Ведь если в Столице имеются тайные и могущественные друзья, это очень облегчало задачу…
