Алексей Кулаков - Промышленникъ
Допросчик коротко махнул рукой.
Ссших!
Тум!
Голова сутенера дернулась назад, и резко полыхнула болью. Прогоняя навернувшиеся слезы и хлюпая кровавыми соплями (а заодно наливаясь черной злобой), Чуркин пронаблюдал, как с его живота забирают нож, угодивший ручкой аккурат в его же переносицу.
— Три дня назад ты отдал часы своему брату, с тем, чтобы он заложил их в ломбарде. Захар это сделал, взяв себе треть вырученных денег. Остальные две трети он передал тебе вчера утром.
Из кармана появилась на свет металлическая змейка, тускло заигравшая на свету серебром, и небольшая коробочка, блеснувшая никелем.
— Этот браслет нашли в соседней комнате. Зажигалку — в твоем кармане. Где?
Вместо ответа Федор презрительно сплюнул. На душе было муторно до невозможности, но показывать это он не собирался — знай наших! И на каторге люди живут. Рыжебородый же на это даже лицом не покривил — а просто взял, да и ушел в соседнюю комнату.
Пять минут спустя…
— МММ!!!
Узкий клинок плавно, будто бы в масло, вошел под поясницу, и тотчас левую ногу пронзила невыносимая боль, а в штанах стало подозрительно сыро. Длинные мозолистые пальцы осторожно пощелкали по берестяной рукоятке ножа, помогая острию уйти еще чуть-чуть глубже в тело "кота", и тот отчетливо понял — такое перетерпеть не получится.
— Ты ведь все равно не будешь говорить, правда? Тогда и я звать никого не буду — чего людей туда-сюда гонять, только расстраивать.
Еще пять минут спустя…
Второй нож мягко и даже нежно кольнул его куда-то под челюсть — но вспышка боли была такой, будто с него целиком снимали шкуру.
— Ыыыыы!!!
— Может, еще немножко потерпишь? Ну, совсем чуток? А я тебе за это отличную работенку подкину. Сделаем из тебя лихого ветерана — ногу отнимем, и руку до локтя. А? Для достоверности можно и язык с глазом. Народ у нас жалостливый, до конца жизни на милостыню жить сможешь. Ну, что скажешь?
— Ммуыыыы!!!!
— Да ладно-ладно, сейчас позову. Но если что — ты только мигни, я рядышком.
Увы, счастливая звезда Чуркина закатилась навсегда — кляп на сей раз сняли с Харитона.
— Будешь говорить? Или как?
Напарник Феди с ужасом скосил глаза на своего лучшего друга, затем на его маруху, пребывающую в глубоком, а посему счастливом обмороке, и мелко-мелко закивал.
— Кхе! Кхха!..
Подставив губы под кружку с водой, поднесенную тем самым "сердобольным" мучителем, мужчина сделал несколько судорожных глотков и поперхнулся. Пока он, согнувшись, откашливался-отплевывался, в голову пришла спасительная мысль — а вместе с ней и робкая надежда:
— Все расскажу, как было! Если христом-богом поклянетесь, что нас живыми отпустите!
Даже похрипывающий от боли "кот" притих, напряженно ожидая ответ.
— Говори.
— Побожись, что не убьете!
Рыжебородый, глазами и повадками более всего напоминающий зверя, помедлил, затем аккуратно перекрестился:
— Ни ножом, ни веревкой, ни пулей, и бить тоже не будем. Когда же мы уйдем, вы останетесь здесь, и притом живые. Клянусь. Все? Говори.
Его подельники удивленно и разочарованно переглянулись, а приободренный Харитон глубоко вздохнул, набираясь храбрости и воздуха, и начал свою исповедь:
— Ну… Он к нам несколько раз уже заглядывал, всегда при деньгах, все такое. Один раз лопату при Марьяне открыл, там бумажек — видимо-невидимо!.. И с чумаданом своим никогда не расставался, даже когда ее того.
Заместитель сутенера кивнул на бесчувственное "средство производства".
— Она и предложила замарьяжить его по-тихому, а денежки из чумадана, значица, себе прибрать. Вот. А этот ваш еще и дюже крепкий оказался — сколько мы ему "малины " подлили, быка свалить можно! Ну, когда заснул, мы его ворочать начали, цепку с чумадана пилить — а он возьми, да очнися! Мне приложил, пистоль свой стал искать на поясе, Марьку пнул… Федька и тюкнул его легонько свинчаткой. В висок попал. Случаем получилось, ну кто ж знал, что так оно все повернется!..
Золотистые глаза зверя в один момент стали мертвыми.
— Где его тело?
— Так известно где, одежку прибрали, самого в Неглинку спустили. Так все делают…
Наклонив голову, рыжебородый переспросил:
— Куда его спустили?
Подошедший на два шага ближе "лавочник", метнул на Харитона с Федором ненавидящий взор, и тихо пояснил:
— В сливное отверстие для нечистот. Тут под землей речка Неглинная протекает, в ее коллектор Глеба и скинули.
Мужчина на стуле закрыл глаза и еще больше опустил голову, а все вокруг него невольно вытянулись, буквально кожей ощущая сгустившееся напряжение. Когда молчание стало таким тяжелым, что начало давить на всех не хуже свинцовой плиты, он обронил, так и не поднимая взгляд:
— Видимо мало вас гоняют, если время и силы на бл… остаются. Ну ничего, я это исправлю. Второй!
— Здесь!
— Делай что хочешь, но тело из коллектора достань — его семья должна знать, где похоронен их отец и муж.
Вместо ответа плечистый "лавочник" вытянулся еще больше.
— Чего же ты замолчал, Харитон? Говори дальше.
— Так… Чего говорить-то?
— Например, где его вещи и чемоданчик.
Кающийся убийца на мгновение замялся, затем встретился взглядом с одним из благодарных слушателей и вздрогнул:
— Тряпки продали, остальное поделили. Вот только чумадан пока открыть не смогли, припрятали, и пистоль вместе с ним.
Не дожидаясь следующего вопроса, заместитель сутенера по общим вопросам рассказал, где тайная ухоронка и как ее открыть. Тут же диванчик вместе с его обитателями сдвинули в сторонку, поддели одну половицу, другую — и выложили на стол пригоршню недорогих украшений из серебра, узелок с завязанными в нем банкнотами, и ободранный до металла чемоданчик, с несколькими вмятинами рядом с замком. Поверх него лег небольшой зализанный пистолет с двумя прямоугольниками-обоймами, серебряный нательный крестик, и овальная бирочка с гравировкой. Цепочка, на которой висел смертный медальон, пропала безвозвратно.
Рыжебородый что-то тихо сказал своим подчиненным, затем подошел к чемоданчику, немного повозился, пару рас стукнул, затем с силой надавил — и оставил железяку в покое.
— Заклинило.
Вздохнул, глянул на хозяев жилища, отчего их всех разом начала бить крупная дрожь и скомандовал:
— Собираемся!
Половицы положили обратно, вслед за ним вернулся на прежнее место сам диванчик. Человек с глазами зверя легко обогнул потрепанную мебель — а потом каждого из троицы словно что-то клюнуло в шею, прямо между позвонков. Немного больно, чуть-чуть горячо, и почти не страшно. Вот только странный озноб и онемение, охватившие все тело… Меж тем, "лавочники" деловито избавили их от пут и кляпов, мимоходом пребольно ткнув каждого рукояткой ножа в горло.
— Кхнапо… хрх!
— Горло пройдет часа через два, тогда и позовете на помощь.
Чемоданчик засунули в мешок и вынесли прочь, все остальное исчезло в карманах "лавочников" — все, что принадлежало их товарищу.
— Ну что, Федор, Харитон и Марьяна. Мы уходим, вы остаетесь — живые.
На пол, немного кружась, упал билет, с ведома Сретенской полицейской части позволяющий мещанке Марианне Вуцетич заниматься проституцией у себя на дому.
— Ни ножом.
Блеснула зажигалка убитого Глеба.
— Ни пулей.
Кремень высек несколько искр, и помог родиться небольшому огоньку.
— Ни веревкой.
Огонек перешел на фитилек керосиновой лампы и заметно подрос, заставляя сгустившиеся и почерневшие тени заполошно заметаться и отступить прочь. Скрипнула дверь, изгибая тоненький язычок огня и заставляя тени сплясать короткий танец, а три сердца — забиться в сумасшедшем ритме. Лепесток огня успокоился, разгорелся, как следует, и в глазах недвижимой троицы стал проявляться ужас. Тело, ставшее чужим, невозможность пошевелить даже одним-единственным пальцем, саднящее от боли горло и страшная уверенность в том, что это теперь навсегда…
В небольшой квартирке, расположенной на Соболевом переулке, до самого утра тихо выли-плакали двое мужчин и одна женщина, оплакивая прежнюю жизнь, и привыкая к новой.
Жизни живых трупов.
Глава 17
— Я богат.
Стоило тихому голосу Александра зазвучать, как все, кого позвали в зал поселкового клуба, замерли и прекратили свои разговоры.
— Но богатство свое измеряю не в деньгах, не в заводах и фабриках, шахтах или рудниках… Ваши золотые руки, ваши светлые головы, ваше трудолюбие и старательность — вот мое истинное богатство, вот мой настоящий капитал!
Среди элиты фабричной мастеровщины пролетел тихий шелест говорков.
— Вы лучшие!!! И мы вместе — вы и я, делаем жизнь светлее, неуклонно добиваясь того, чтобы дети наши жили счастливее, чем их родители. Не голодали, были хорошо одеты, учились наукам и ремеслу… Радовались и жили, а не выживали.
