Другой Путь (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

Смотрю на Елизавету. Та ловит мой взгляд. Вопросительно киваю в сторону выхода. Лиза, подумав мгновение кивнула, указав взглядом на Анастасию. Да, маленьких попросим убрать от ваших экранов.

Не говоря ни слова, подхватываю её под руку и быстро вывожу из зала. Нас проводили взглядом лишь несколько человек, включая мать и отчима Насти. Они видели, что я увожу их дочь с собой, но препятствовали этому. С некоторых пор выбор был сделан, и я имел при людях на неё права. Сегодняшнее событие лишь ускорило процесс. Больше никаких политесов. Она идёт со мной. Точка.

Впрочем, я понимал и её мать, и её отчима. После сегодняшнего можно ждать чего угодно — вокруг Трона начинается буря. Если что, я Настю не спасу от гнева Императрицы, но шанс есть. Да и, собственно, а что скандального в моих действиях? Анастасия Павловна Ягужинская моя официальная фаворитка, наш союз Высочайше одобрила сама Императрица. Так что…

Мысли текли сквозь мою голову, но не задерживались там. Мне было не того. На ступеньках дворца Насте стало дурно.

Кричу какому-то лакею:

— Эй, карету мою к подъезду! Быстро!

Голос у меня доламывается, но ещё тенор-альтино, потому разносится звонко. Лакей оглянулся и увидев меня сразу исполнять убежал.

Лекаря кликать не стал. Зачем он мне? Сам такой. Обморок «лечить» не сложно.

Пока буквально дотащил девушку до выхода, карету уже подали.

— Настенька, осторожно… Вот так… Молодец…

Она слабо говорит:

— Не уходи… Не оставляй…

— Тихо-тихо. Я здесь. Мы едем ко мне во дворец. Там успокоишься и отдохнёшь. Выпьешь моих капель. Там у меня хорошо и спокойно. Верь мне.

Кивок.

— Верю. Не уходи.

— Настенька, мы едем КО МНЕ. Зачем мне уходить? Успокойся. Твои позже подъедут. Всё будет хорошо.

Она вновь кивнула.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. ДВОРЕЦ ПРОСКОВЬИ ФЁДОРОВНЫ. 26 мая 1743 года.

— Это ваш «огненный газ», Михель? — профессор Крафт внимательно смотрел на своего адъюнкта.

— Кислород, Оксиген, господин Георг Вольфганг, — уточнил Ломоносов.

— Говорящее название, — протянул академик, разглядывая содержимое висевшей над прокаливаемой индийской селитрой колбы, — он что-то окисляет?

— Да, ваше высокородие, — с долей гордости проговорил экспериментатор, — этот газ является основой многих кислот, мы уже с Рихманом проверяли.

— Что ж, поздравляю молодой человек, — Крафт выпрямился и выглядел воодушевлённым, — конечно я ещё сам перепроверю, но открытие нового вещества в нашей Академии событие величайшее!

Ломоносов был похвалой доволен. Открытие нового газа открывало ему и дорогу к званию академика. Да и сам газ мог иметь большую для наук и ремесла пользу.

— Должен отметить, Мишель, что вы провидец и быстро получили заявленное в опыте, — продолжил хвалить адъюнкта Георг.

— Быстрому успеху беседы с Цесаревичем Петром Федоровичем способствовали, — пояснил Михайло, и, видя, удивлённый взгляд наставника, продолжил, — он вспомнил, что читал в Кильской библиотеке о том, что голландец Корнелиус Дреббель при нагревании селитры получил приятный при вдыхании газ, я же сам ещё пару этих селитр, кроме этой, до получения оксигена и перепробовал.

— Похвально, похвально, Михель, — академик говорил явно с гордостью, — везение в науке важно, а уж если у нас такой прозорливый и просвещённый Кронпринц, то большая будет польза Академии от этого.

— Извините, господа, — прервал научную беседу, появившийся в дверях тучный профессор фон Винсгейм, — Михайло Васильевич, не могли бы вы закончить демонстрацию эксперимента, Вас там из Тайной канцелярии спрашивают.

Крафт и Ломоносов переглянулись.

— Идите, Мишель, — отозвался Георг, — я послежу что б всё прибрали, а как вернётесь мы ваши записи посмотрим.

Ломоносов снял, маску, перчатки, фартук, и зло глянул на Вистгайма. Стоявший за тем в дверях сержант удержал порыв Михаило высказать «наглому пруссаку» всё за прерванный опыт.

Глаза, приведшего конвой, тоже светились. Русский выскочка наконец нарвался. Может он и гений, но и гениям за свои слова отвечать надо. Особенно когда их граф Ушаков к себе просит.

Михаил навис над толстяком.

— Не по-твоему ли навету это беспокойство?

— Нет Михель Басилич, я только их проводил, — отстранился Вистгейм, — дело у них Государево.

— Ведите, служивые, — зыркнув на приведшего солдат немца отрубил Ломоносов по-русски.

Шагнув за дверь, он мысленно продолжил:

«Господи! Ну почему сегодня?»

Глава 3

Мир и тайные экзерциции

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. САД. 10 июня 1743 года.

Блеск стали и звон металла клинков.

Сколько длится поединок на самом деле? Ну, чтоб не для кино? В зависимости от мастерства фехтовальщиков. Можно и в пару секунд уложиться. Или в десять. В зависимости от выбранной тактики. Одна из итальянских школ, например, допускает намеренную уступку инициативы противнику в начале поединка с тем, чтобы подловить его на противоходе и нанести один единственный роковой укол. Сколько школ, столько и тактик.

В любом случае, если противника не удалось поразить сразу, то фехтующие расходятся и осторожно нарезают круги, внимательно глядя друг на друга, пытаясь выискать брешь и оплошность в позиции оппонента. Рапира, пусть и тренировочная, достаточно тяжела, отнюдь не зубочистка, а фехтование требует энергии. Поэтому все «красивости» кино, с прыганием по столам, и бесконечной чередой выпадов, и ударами клинков друг о дружку в режиме нон-стоп — это для кино, извините за тавтологию. Поединок — стратегия. Даже если он занимает всего пару секунд. А, уж, если в долгую, то и подавно.

Внимательность. Дыхание. Движение. Плавное или изящество сверкающего смертельного урагана.

Знаете, как отличить человека, который либо на самом деле глухонемой или хорошо знает язык жестов, от дилетанта-профана, который только делает вид, что понимает что-то? С умным видом машет руками? Так вот, открою вам один секрет, как носитель жестового языка — тот, кто знает на самом деле, тот НИКОГДА не смотрит на руки собеседника. НИКОГДА. По прыгающему за руками взгляду определяют — профи или просто погулять вышел. Смотрят не на руки. Только в лицо. Только в глаза. Иначе никак. Для остального есть периферийное зрение. Взгляд глухонемого отражает массу эмоций, но, он не прыгает во время разговора. Разве что в компании, когда говорят если не все сразу, то оживленно, тогда взгляд переводится с одного говорящего жестами на другого.

Точно так и в поединке на клинках. Кто смотрит на сверкание клинка, тот — труп. Минимум раненый неудачник (или счастливец, тут как посмотреть).

А ещё поединок — это ноги. И умение ждать.

Уметь ждать меня жизнь научила.

Фехтованию в прошлой своей жизни я не учился. Приходится навёрстывать навыки здесь. Тем более что мои наставники настаивают, что именно в моём возрасте кисти рук наиболее податливы к тренировкам моторики, так необходимой не только для боя или поединка, но и изяществу неожиданных смертельных ударов. Моё преимущество из прошлой жизни — я свободно говорю на языке жестов и мои руки были гибкими, как у пианиста до самой старости. Впрочем, я и на пианино хорошо играл. И на скрипке.

Я пропустил укол и «флёрет»-шарик на кончике даги уперся мне в бок.

— Туше!

Ткнул меня он весьма болезненно. Ладно, ребра целы, поддоспешник выдержал и смягчил. Проткнуть учебная тупая шпага, именуемая здесь рапирой, как и дага, закрытая на кончике «цветком» — флёретом, не может. Но, вот ребро сломать или кожу поцарапать в учебном бою, как говорится, «нет проблем».