Виктор Попов - Гвардейцы ее величества
Виктор Попов - Гвардейцы ее величества краткое содержание
Попов Виктор Николаевич
Гвардейцы ее величества
Попов Виктор Николаевич
ГВАРДЕЙЦЫ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА
Памяти бывшего директора
совхоза "Кулундинский"
Е И. Емельяненко
"Славой своих предков гордиться не только можно, но и должно", - так сказал А. С. Пушкин. Делами современников должно гордиться не в меньшей мере. Целина. Каскад гидростанций. КамАЗ. БАМ... Великие исполнения великих предначертаний.
На КамАЗе, гидростанциях, БАМе - не был. А вот целина - вся на моих глазах. Люди ее - наши родные, незабвенные люди. Живые, уже умершие, все они нам бесконечно дороги. Никто не забыт, ничто не забыто.
Это - не только о войне. Это - о подвиге. Бессмертны подвижники. Звезды на пирамидках освещают не толькополя брани. Они светят всем временам, всем поколениям.
Очерк "Гвардейцы ее величества" написал в канун пятнадцатилетия совхоза "Кулундинский". Тогда я его не опубликовал: положил в стол отлежаться, а потом отвлекли текущие дела. Вернулся к очерку только теперь - в год, когда наша страна отмечает свое шестидесятилетие. Нет уже в живых Емельяна Ивановича Емельяненко, Ивана Ивановича Бендера... Многое изменилось...
* * *
В знакомстве с Кулундой мне повезло. Мы ехали железной дорогой, недавно перепоясавшей степь, и Иван читал стихи:
Равнина, равнина, ни яра, ни пади,
Равнина на север, равнина на юг,
Как будто гористую землю разгладил
Горячий, гигантский утюг.
Здесь воду качают полынные ветры,
Бежит на поля ледяная вода.
Здесь смотришь и видишь на сто километров
Полсотни туда и полсотни - сюда.
Иван Фролов любил Кулунду одухотворенно и верно.
Это не было модой, тем более - позой. Самые чистые, самые искренние, самые вдохновенные стихи Фролова - о Кулунде. Кулунда родина поэта, ей он отдал себя.
Очень много значит - как тебя знакомят.
Иван знакомил стихами.
Кулунда. Край надежд и неутоленных мечтаний.
К заветренной, заполыненной земле твоей в начале века прислонялись с надеждой переселенцы из Центральной России, радовались тучным твоим травам, выплакивали очи над обглоданными суховеями нивами. И бесконечное веселье в щедрые осени, и слезы людские в спаленные зноем годы - все было тебе, Кулунда. Нетронутая, загрубевшая, просоленная и безводная, видела ты тележную переваль и забубённые полеты пароконных ходков, слышала глухие стуки тяжелых лошадиных копыт и тягучую мужичью перебранку. Лежала ты, вековая, дремучая, почти не тронутая. Редкими заплатками гнездились на степных простираниях пашни. Они-то и открывали тебе сухой хруст хлебного зерна.
Вообще, географически Кулунда гораздо шире: от алтайского левобережья Оби на востоке до Прииртышья на западе и до Барабы на севере. Иван говорил о тех местах, которые именуются Кулундой у нас, на Алтае.
И я о них.
По обеим сторонам линии, как дымчатые жуки, ползали тракторы, струились за плужными отвалами накатистые волны пахоты. Шла третья целинная весна.
- Знаешь, с чем подходяще сравнить нынешнюю Кулунду? - спросил Иван и, не дожидаясь, ответил: - с Клондайком. Сильные ребята пришли в степь...
Потом мы сидели в кабинете секретаря Кулундинского райкома партии Семена Ксенофоптовича Хоменко и обсуждали перспективы целины. В руках я держал фотографию. По пояс в снегу идут веселые люди. Шестеро.
Крайний слева несет заостренный столб. В то время - будущий бухгалтер будущего совхоза Павел Андреевич Шмаков. Рядом - председатель рабочкома Мария Сергеевна Рычипа. Посредине, в полушубке нараспашку с улыбкой, которой, кажется, быть да быть - Семен Ксенофонтович. Он и сейчас в разговоре улыбается добро и мечтательно. А за окном песня:
Едем мы, друзья ..
Два детских, до звона натянутых голоса. Подхожу к окну. Ребятишки топают в школу. У одного - книжки за поясом, у другого - портфельчик с ручкой, висящей на одной скобе.
...Станем новоселами и ты и я ..
У этих впереди и свои дороги, и свои путевки. Я мысленно продолжаю самую популярную песню тех лет.
В край амурский шел юный комсомол..
А перед глазами кадры: заполненные юными перроны, поезда, поезда. И над всем этим - бьется, ликует песня. Садится с молодежью в эшелоны, раздвигает коробки вагонов, дрожат от нее широкогорлые геликоны, выводят ее, будто ласкают, гобои и валторны. Уходит песня в метельные версты...
С того дня, о котором речь, прошло четырнадцать лет. За это время не заносила меня судьба в совхоз "Кулундинский". В минувшем году - занесла. И была эта встреча - как откровение. Припорошенное печалью о тех, кого уже нет, радостное при встрече со знакомыми.
Еще подъезжая к совхозу, я впал в странное состояние. Сказать, что меня поразило сущее... Не скажу. За прошедшие годы я много видел агрогородков, вставших на месте традиционного кола. Нет, не убили меня наповал ни роскошный Дом культуры, ни экстра-школа, ни...
в общем то, что поражает заезжих, для нас стало уже привычным. При свидании с местами знакомыми, но давно не виденными человеком владеет разнеженная грусть и ожидание чуда. Кажется, что-то должно случиться. Тайное, радостное, оно готовилось исподволь и вот сегодня, сейчас откроется тебе, войдет долгой памятью и будет жить только для тебя.
Но чуда не случилось. Стояли незыблемо постройки, шли незнакомые люди и никому из них не было до меня никакого дела. Никого не интересовало, что гражданин, шагающий навстречу, несет в груди распирающее томление и удивительно даже, как с ним справляется. Оттого, что не произошло неожиданности от безразличного пояснения секретарши: "Емельян Иванович на обеде", пришло огорчение, а с ним - легкая, тоскливая обида.
Обида делает человека несправедливым. Не захотел я понять гордость директора совхоза Емельяна Ивановича Емельяненко, когда он сказал:
- А мы пятнадцатилетний юбилей справили. Нас ведь с пятьдесят четвертого больше двадцати человек здесь обосновалось.
Негромка цифра двадцать, не произвела она на меня впечатления. Поэтому и повторил Емельян Иванович:
- Ты хоть понимаешь, что я сказал: больше двадцати!
Недоговоренное я договорил мысленно: "В других совхозах не везде и одного-двух найдешь..." Вслух же возразил:
- Неважно сколько. Важно - кто.
- Гвардейцы ее величества Целины.
- Кто имеется в виду?
Вопрос не праздный. Четырнадцать лет назад я разговаривал с Емельяненко, назвал гвардейцами определенных людей. На целину ехали армии, но далеко не все штурмовавшие имели право на отличие.
- Те самые имеются в виду.
- Вася Тптаренко?
Кивок.
- И Геннадий Жолобов?
- И он.
- Цыплов - тоже у вас?
- У нас.
- И Петя Балацкий?
- А ты думаешь...
- Да послушайте...
- То-то, я смотрю, не сразу ты удивился.
- Наверстываю задним числом.
- Давай, давай... Вот она, наша история, пробегись на досуге.
История - три альбома с фотографиями. Первый открывается той, что я видел тогда у Семена Ксенофонтовича. Я рассматриваю знакомые лица и молчу. Молчит и Емельян Иванович. Оба молчим об умершем Хоменко. В голове неотгонно бьется строчка: "Иных уж нет, а те далече". Вот он идет, Семен Ксенофонтович, улыбается. Навечно осталась его улыбка... "Иных уж нет... Иных уж нет".
- Ты вот про Петра спрашивал... Женился парень...
Впрочем, сейчас все они женаты. Вася женат, Геннадий.
И Лешла . У всех ребятки... Годы-то оно не смешки...
Идут годы .. Я тебе фамилии перепишу. Всех перепишу, кто остался.
Емельян Иванович вырвал из блокнота листок, забегали по бумаге зеленые строчки. Я думал, что со списком можно бы и потом, но не перебивал Емельяна Ивановича, понимал, что не для меня он пишет. Самому хочется лишний раз перебрать по одному людей, с которыми связаны самые памятные годы. Что ни фамилия - веха. Дошел Емельян Иванович до восьмой строчки. Поставил номер, написал: Цыплов Геннадий.
- В Троицком отделении сейчас трактористом. Был в Орловском, сейчас в Троицком. Орудует - куда с добром. Он нам трактор подарил.
- Трактор?
- Форменным образом. "Беларусь". А Генка Жолобов кукурузу на семена вырастил. Початки - во. - Емельян Иванович отмерил на столе чуть не две четверти.
- А Вася как?
- Вася Титаренко сейчас тракторным механиком, сельхозтехникум кончил. Алексея Паршина помнишь, ну с гармошкой-то...
- Еще бы.
С Алексеем и его приятелями Виктором Павловым и Николаем Рыжковым приключилась в начальную целинную пору "музыкальная история", которая сделала их известными. Приехали друзья из Москвы, рассчитывали на экзотику - кол, ковыль, палатки. Кол - был, ковыль - был, были и палатки. А вот места в палатках не было. И пошла троица в Кулунду, искать пристанища.
Не так-то просто оказалось "приземлиться". В общем, побродили ребята, пока не сжалилась над ними старушка. Пустила. Но не на совсем, а только обогреться. Пока обогревались, Николай распаковал гармошку, ударил плясовую, растрогалась старушка, уступила ребятам комнату. С тех пор в совхозе шутили: "Кто на энтузиазме, а кто и на гармошке". Однако музыка музыкой, а работа работой. Не захотели трактористы брать Алексеям даже прицепщиком.