Теория заговора (СИ) - Ромов Дмитрий

— Но факт хулиганства никто не отменял, — стоял на своём Гуськов.

— Да какое хулиганство, — махнул на него Антоныч. — Я за это хулиганство ему от себя лично пол-литру подарю.

— Этот Мурадян давно нарывался, — вступила тётка в тёмно-синем рабочем халате, до этого молча наблюдавшая за происходящим. — Галина от него не знала, куда деваться. Он ей такие гадости говорил, я лично слышала. Что и так её и эдак, а потом ещё и по-звериному.

— Короче, — твёрдо заявил председатель, — не трогай ты парнишку, Михалыч. Лучше Мурадяна проработай. Здоровый бугай на пацана напал, это что за дела вообще? Это хорошо, пацан толковый попался, постоять за себя смог, да и за девок тоже. А другого бы Мурадян этот калекой сделал.

Да, Мурадяна все боялись. А мы с парнями его уделали. И за Галку заступились, но не только в ней дело было. Слишком он вызывающе вёл себя. Местных задирал, нас, студентов. Интересно, у нас с деревенскими конфликтов не было, весь пыл на шабашников уходил.

— Ну… — неуверенно пожал плечами Гуськов. — Ладно тогда… Раз обижает, займёмся… Но вот этого… Нельзя так! Недопустимо!

— Так не портил что ли? — озадаченно уточнила Гавриловна.

— Ступай, матушка, с дочерью своей потолкуй, — посоветовал я.

Конфликт разрешился.

— Пол-литру, Тихон Антонович, — подмигнул я председателю, — ну, которую вы мне в качестве премии анонсировали, вы её товарищу лейтенанту отдайте. Ему стимул нужен и, опять же, для храбрости хорошо.

— Чего? — недовольно отозвался тот.

— Ты, Гуськов…

— Товарищ лейтенант, во-первых! — возмутился он.

Я постарался скрыть улыбку. Я таких лейтенантов столько в жизни повидал… но ладно, молчу, раз такое дело.

— Хорошо, — кивнул я. — Ты, товарищ лейтенант, не серчай на меня за мизинец. Я же так, в рамках самозащиты. Не со зла, короче.

— Не со зла, — недовольно повторил он, шевеля мизинцем, но по голосу я понял, что инцидент исчерпан, по крайней мере, на время.

Зуб он на меня наточит и при случае вонзит, конечно… Ну… то есть, наточил бы и вонзил бы, если б это всё было взаправду.

— Люся, — окликнул председатель, выходящую из кабинета активистку. — Погоди-ка, отведи Стрельца в медпункт.

— Так мне же ехать, — растерялась она.

Одно дело на собрании шашкой махать, а другое — с живым героем по деревне идти.

— Ничего, отведёшь и поедешь, всё одно теперь уж автобус через час только будет, утренний-то ты пропустила.

— Люся, спасибо, что выступила, — прищурившись, сказал я, когда мы вышли из здания сельсовета.

Она глянула мне в глаза и смутилась. Зарделась, отвернулась, начала экстренно поправлять очки и косынку. Любопытно, но из предыдущего варианта своего прошлого я её не помнил, не пересекались мы с ней, а она оказывается была в курсе подвигов моих. Интересно. Да и сходки вот этой не было. Может, это сознание моё старческое сбоит? Интерпретации и вариации выдаёт. Хотя, положа руку на сердце, семьдесят три — это активный и бодрый возраст ещё…

— Ну… я же не из-за вас, — пожала она плечами. — Тут ведь вопрос принципа, понимаете? Справедливость она же превыше всего.

— Справедливость или закон?

— В каком смысле? — удивилась Люся. — У нас закон самый справедливый в мире.

— Верно, — согласился я, — только вот смотри, сегодня Гуськов предлагал действовать сугубо в рамках закона, а ты вот вышла на более высокий уровень, апеллировала к справедливости. Значит есть разница?

— Ну… — она снова смутилась. — Это частный случай был.

— Не частный, просто мы должны строить общество, не бездумно ориентированное на исполнение холодного закона, а что-то другое.

— Что же?

— Царство справедливости. Как тебе? Годится на историческую миссию русской цивилизации?

— Что? — округлила она глаза.

— Царство справедливости, — с усмешкой повторил я.

— А почему царство? С царями у нас разговор короткий. Поцарили уже, хватит.

— А как же тогда «… в царство свободы дорогу грудью проложим себе»? — процитировал я Варшавянку.

Взгляд мой невольно упал на её грудь, маленькую, девчачью, но трепещущую, пролагающую дорогу в царство справедливости. Она снова густо покраснела.

— Вот фельдшерский пункт, — не глядя на меня, махнула она рукой на одноэтажное здание, сложенное из железобетонных блоков. — Дальше вы уж сами, мне в район надо.

— Ну, давай, счастливо съездить. В клуб-то придёшь сегодня?

— Что? — глаза её округлились.

Стать ещё краснее было невозможно, дошла бедняжка до предела.

— Приходи, продолжим дискуссию, — подмигнул я. — Ну, и потанцуем заодно. Чего там гоняют нынче? Бони М с Аббой?

— Не знаю… — помотала она головой. — Может быть…

Я постоял, глядя ей вслед и понял за что зацепился взгляд и что было не так, когда я осматривался перед сельсоветом. Деревья, кусты, цветы… вся растительность была осенней, не майской. Что же это такое со мной происходит? Может, это я на том свете уже? Или я должен пройти испытание какое? Жизнь заново, как в «Горячем камне»? А может, поменять что-то?

— Чего стоишь-то? — послышалось за спиной.

Я обернулся. Ну надо же, Алевтина. Точно, она. Яркая, пылкая, одинокая. Фельдшер, ищущий счастья, любви и ласки. И волосы, как тогда, собраны в шишечку на затылке. А, кстати, в первом варианте моей жизни сегодняшнюю ночь я провёл здесь, в этом медицинском учреждении, под неусыпным надзором Алевтины, самоотверженно спасавшей меня без сна и покоя. А нынче вот как-то не задалось. Эх, молодость, усмехнулся я своим мыслям и двинул в её сторону.

— Да уж… — озабоченно промурлыкала спасительница, разглядывая мой затылок и случайно касаясь напряжённой грудью моей спины. — Почему вчера не пришёл? Это ж дело надо было сразу обработать. А ты что? По девкам шлялся?

В процедурном пахло спиртом, ещё чем-то сугубо медицинским и рижскими духами. Губы у Алевтины были ярко накрашены, глаза подведены. Знойная женщина, мечта поэта.

— Ну какие девки, Аля? — развёл я руками. — С разбитой-то головой?

— Что⁈ — вздёрнулась она. — Какая я тебе Аля? Ты, я смотрю, резвый жеребчик, да? Вокруг да около ходить не любишь? Аля, ну надо же. Аля! Вот пропишу постельный режим и сорок уколов в живот, а потом запру здесь в лазарете, будешь знать тогда, какая я Аля.

Да знаю уже, какая. Всем Алям Аля. Но сейчас настроения предаваться безумствам любви у меня не было. Слишком неопределённым казалось положение. Где я, кто я, как говорится, и куда иду, было совершенно неясно. Да и… не в каждую реку стоит пытаться войти дважды.

Нет, Аля, без сомнений, была девушкой замечательной. В ней бурлила горячая страсть и чувствовалась ненасытная жажда. Опыт, опять же, пусть не слишком большой, как я понимал сейчас, но имелся. Кроме этих положительных качеств стоило бы отметить отсутствие зажатости и стыдливости и преданную любовь к занятию, которому она отдавалась самозабвенно. Всё это превращало её в пылкую и редкую любовницу, связью с которой нужно было дорожить.

Да только я-то был не мальчишкой, охочим до приключений. Сейчас меня трудно было соблазнить одной лишь упругостью и размерами полусфер. С той поры, когда я упал в жадные объятья Алевтины, я кое-что на своём веку повидал. И женат был, и любим неоднократно, да и сам не терялся.

Работа моя была связана с командировками, а командировки — с риском для жизни и стрессом. А со стрессом как лучше всего бороться? Вот именно… Да и, к тому же, сейчас голова моя другим была занята. И бодрость телесная оставляла желать лучшего. В общем, не ко времени были её ласки.

Алевтина обработала мне рану. Зашивать не стала, хотя в прошлый раз шила по свежачку. Сейчас всё промыла, намазала вонючей мазью Вишневского и замотала голову, как герою Шипки.

— Ну, хорошо, как же тогда, если не Аля? — поинтересовался я.

— Алевтина Валерьевна, для начала. И почаще. И с улыбочкой.

— Аля, милая, — нахмурился я, — экономь бинт и не отвлекайся. Не делай мне шлем космонавта, умоляю. И так от меня разит, благодаря твоим благовониям, так ещё и голова будет, как бочка.