Корректировка 2 (СИ) - Ледов Вадим
Баку справедливо называют городом ветров. Они могут быть каспийскими, кавказскими, пустынными — не важно. Женщине, если уложила прическу, изволь одеть платочек, иначе от прически за пять минут ничего не останется, а некоторых особо изящных и сдуть может в подворотню. В редкие моменты, когда ветер стихает, в воздухе появляется запах нефти.
Поднявшись над городом и одолев невысокий перевал, шоссе нырнуло в долину, выходящую к морю.
Эта обширная бесплодная земля была сплошь покрыта металлической порослью нефтяных качалок. Всюду бесконечное вращение маховиков и движение коромысел, тусклые озерки нефти чернеют у подножия вышек — сюрреалистический пейзаж, вызвавший меня мысли о планете Шелезяка, населенной роботами. Правда и полезных ископаемых, и воды здесь было с избытком.
Глава 5
Буквально ниоткуда, перед нами внезапно появились два протяженных плато, их поверхность переливалась на солнце — песчаник Апшерона молочно белого цвета. В тот же момент я ощутил давление на уши, как бывает при взлете или посадке, хотя по-прежнему находился на земле, уровень которой в Азербайджане, как известно, ниже уровня моря на двадцать семь метров.
Было еще довольно рано и Рафик, так звали водителя, предложил за малую дополнительную мзду посетить Гобустан — археологический музей под открытым небом, благо, он располагался прямо по ходу маршрута.
Почему бы и нет, решил я и мы свернули с дороги.
Гобустан — страна предков. Местность, где когда-то жила огромная и мудрая цивилизация.
Оставив машину, пошли вглубь по огороженной тропе, где на каждом шагу были знаки: «берегись змеи». Эта долина, кишела кобрами, гюрзой и гадюками, так что предупреждение было не лишним.
Пещеры, скалы, хранящие петроглифы древних эпох, устоявшие перед воздействием сухих ветров и палящего солнца. Суровый пейзаж в сочетании с рисунками доисторических людей — изображения лодок, животных, на которых они охотились, самих себя и сородичей.
Главная пещера, называемая Азых, имела вход в форме женской вульвы.
Там сохранилось огромное количество рисунков, нанесенных следующим слоем, поверх предыдущего, настырные троглодиты лепили их друг на друга, словно других камней вокруг было мало.
Двухчасовая остановка в Гобустане перевернула мой взгляд на наскальные рисунки. Первобытные художники — не какие-то камнемараки, типа: «Киса и Ося были здесь», а уверенные мастера наскальной живописи. Их работы были невероятно экспрессивны и отражали суть доступных им вещей.
Ухваченные точным резцом, из многотысячелетней дали, грозили длинными гнутыми рогами быки. Женские фигуры, очерченные простыми штрихами, передавали монументальную тяжесть женского тела. Мужчины с дротиками и луками в руках и с преувеличенно длинными пиписьками воинственно ликовали своим маленьким победам. Я понимал этих живописцев, когда мне было шесть лет, рисовал примерно в той же манере: точка-точка, два крючочка… ручки-ножки, огуречик… и тому подобные каляки-маляки.
Что интересно, имелась там и латинская надпись. Юлий Максимус, центурион Молниеносного легиона императора Домициана, оставил здесь свое факсимиле. Удивительно, как далеко вперлись римские вояки. двенадцатый легион был создан еще Юлием Цезарем для борьбы с гельветами. Он просуществовал сто пятьдесят лет и был разгромлен на тогдашнем краю земли — Апшероне.
Пустыня. Справа от шоссе надтреснутая мечеть с теснящимися к ней могильными камнями. Зачем она тут? Никакого жилья нет на много километров вокруг.
Машина летит, шоссе раскручивается подобно стальной рулетке. Рафик-ага, двадцать лет, по его словам, возивший министра культуры, нацепил темные очки и откинулся на сиденье, выставив руку в окошко. Голубой рукав футболки трепещет в потоке воздуха, стрелка спидометра твердо стоит на сотне, поглощая ширину пространства.
Ломтями нарезаны позади последние отроги Большого Кавказского хребта. Вблизи они вставали серо-желтой стеной и походили на скалистые каньоны из американских боевиков. Вообще, есть нечто американское в этой жаркой пустыне, и в летящем по ней автомобиле. Хорошая и пустая дорога. Восточная музыка замерла на одной ноте, слилась с равниной и зноем и, казалось, не текла из приемника, а порождалась самим этим раскаленным пространством, поблескивающим на солнце кристалликами соли.
Опаньки. На обочине стоял милицейский «жигуль». От него отделился инспектор в белой кожаной портупее и поднял полосатую палочку, требуя остановки. Это ладно, но рядом с ним было два бойца с погонами «ВВ» и короткими автоматами на плечах.
Рафик присвистнул и съехал на обочину.
— Здесь рядом тюрьма строгого режима, — пояснил он мне, а я отметил, что от волнения у него даже акцент пропал.
— Документы. — сказал сержант в портупее. Он был азербайджанец. ВэВэшники лениво наблюдали.
Рафик достал права, я — паспорт.
Тут надо сказать, что мы, со сподвижниками, далеко продвинулись в деле конспирации, обработав документ наноботами. Теперь любая надпись в документе имитировалась для постороннего, как угодно. Моя Ленинградская прописка превратилась в Бакинскую. Вернее, на уровне чернил, всё осталось по-прежнему, а на уровне зрительного восприятия, посторонний человек видел: г. Баку, пр. Нариманова, дом 74. Или другую рандомную хрень. И это еще что — у меня каждые двадцать четыре часа менялся папиллярный узор на пальцах!
— Выйдете из машины, — сказал гаишник Рафику, — откройте багажник.
Тот выполнил указание. Сержант заметно смягчился, вернул документы, езжайте, мол.
— В чем дело? — спросил я, когда отъехали.
— Да… — махнул он рукой, — делать ему не хера, скучно, вот и тормозит… это промежуточный пост. Сейчас зеков с рабочей зоны повезут. А контингент-то, сплошь насильники да убийцы.
— Тут в Гобустане всем Баба́ Наврузович заправляет, начальник тюрьмы, — рассказывал он мне пять минут спустя. — никакой Советской власти нет, что хотят, то и творят… свидание раз в полгода положено — денег дай. Нет денег, нет свидания. Хочешь свидания — купи двух баранов из стада Баба Наврузовича, если плановое. Если неплановое — пять баран. Блатные сидят — всё, что хотят имеют. Хочешь бабу — проститутку привезут из Баку. Ханку, план… всё принесут — деньги давай. Простые зеки живут, как в аду. Рабочая зона — туф пилят. Туф знаешь, да? Белый камень, как сахар. Внутри горы дыра — туф там на дне. Зеков туда спускают и с утра до обеда режут камень. Слушай, летом жара под сорок градусов, а эти бедолаги, возятся там… ослепшие, оглохшие, пылью дышат, да. Нечеловеческий отношений. Бунты были, слушай, а Баба Наврузович сидит себе, как сидел — ничто его не колышет. Что это, я спрашиваю?
— А ты-то откуда знаешь? — перебил я его.
— Так вожу же на свидания этих… жен. Потом они много чего рассказывают.
Первые стайки деревьев начали появляться вдоль шоссе.
Их становилось все больше, высовывались и вновь пропадали какие-то кусты, потом, уже на подъезде к Ленкорани, дорогу с обеих сторон обступили напоминающие о древовидных папоротниках акации, и под конец мы катили по оплетшему шоссе зеленому коридору.
Как известно, где-то здесь в примыкающих болотах снимался «Айболит 66». Нормальные герои всегда идут в обход.
Ленкорань, в отличие от какого-нибудь Ленинабада, к вождю мирового пролетариата никакого отношения не имеет. Это древняя столица Талышского ханства. Маленького, но гордого и названию её тыща хренова лет.
Уже на подъезде к городу, заморосил дождик. Ватные облака поползли по небу, волоча под брюхом легкий туман.
Удивленный Рафик сообщил, что не припомнит, чтоб в это время года когда-нибудь шел дождь, должно быть, это в честь моего прибытия.
Зато вид из окна автомобиля открывался чудесный, вознаграждал за трудности пути в разбитой Рафиковой таратайке.
Черепичные крыши купались в темной зелени. В отличие от блеклого Баку, влага насытила все цвета. Дома казались обведенными тушью, как в японских рисунках на рисовой бумаге.
