Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные
Обстоятельства бросили Речь Посполитую в объятия царя. Деньги, рассыпаемые русским послом в Варшаве, купили сторонников. Но мне частенько вспоминается одна застольная беседа, когда Петр начал рассуждать: дескать Европа нужна нам еще несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней... Ну, в общем, понятно, чем. Будучи слабее остальной компании на выпивку, я мирно дремал, положив голову на стол и не прислушиваясь к разговору, а на этой фразе вдруг вскинулся:
- Нельзя, государь! Как раз нож в спину получим!
Все замерли, ожидая грозы: царь не любил, когда перебивают - однако через секунду испуганную тишину разорвал его смех:
- А ты, пожалуй что, прав! К таким друзьям лучше тылом не поворачиваться!
Почему-то мне кажется, что в первую очередь Петр думал именно о польских своих клиентах, с неподражаемым изяществом меняющих флаг, как только становится выгодно, и не усматривающих в том ни малейшего ущерба для своей чести. Сам король Август, хотя и родился немцем, по свойствам души был, пожалуй, ближе к полякам. Деньги у него совсем не держались. Вихрь бесконечных праздников и балов уносил, заодно с собственными доходами короля, и русские военные субсидии. Канцлер Ян Себастьян Шембек и многие другие вельможи, светские и духовные, тайно получали пенсион у резидента Дашкова - но был ли с этого прок? Не замечал от них деяний в пользу России. Похоже, сии персоны брали деньги только за то, чтобы не пакостить.
Мне не удавалось выбить из казны хотя бы по двадцать алтын на солдатскую душу, в счет задержанного жалованья, для исправления своим людям обуви к зиме, - а содранные с нищих мужиков копейки складывались в многотысячные суммы и улетали в Варшаву, чтобы обернуться испанским бархатом и брабантскими кружевами на обольстительных плечах королевских любовниц. 'Черт побери, - думал я, бесстыже любуясь бриллиантовым сиянием умопомрачительного декольте княгини Любомирской, - у этой шлюхи тысяча пар сапог между грудями!'
Встреча Петра с любезным другом Августом в Станиславове стала апофеозом лицемерия. Через Дашкова было известно о тайных негоциациях короля с турками и его предложениях им устроить союз против русских, для возвращения Речи Посполитой Киева и Смоленска. Теперь, после поражения и гибели Али-паши, он не отказался бы в награду за лояльность царю получить что-то из владений султана - а возможно, и тот же Киев, pourquoi pas? Государь взял меня с собой для работы над военными аспектами соглашения, поэтому я откровенно бездельничал, изучая от скуки тонкости этикета, упражняясь в построении на лице доброжелательной улыбки и разглядывая наших польских контрагентов.
Почти на голову ниже царя, Август возмещал невыдающийся рост исключительной телесной силой и крепостью. Приверженность нехитрым плотским радостям знаменовала в нем решительный перевес тела над духом. Я часто ловил себя на том, что к злейшему врагу Карлу Двенадцатому испытываю большее сродство, нежели к союзнику. Теперь гляжу снисходительнее и думаю, что его поведение больше определялось ложным положением, чем природной лживостью. Божьей милостью король польский, великий герцог литовский, русский, прусский, мазовецкий, самогитский, ливонский, киевский, волынский, подольский, смоленский, северский, черниговский и прочая... Сплошная фальшь уже в самом титуле, с первых слов! Какая, к чертовой матери, божья милость у выборного короля шляхетской республики, взошедшего на трон по интригам соседних держав?!
В заключенном трактате тоже царила фальшь. Король обязался вступить в войну с турками за себя лично, не за государство. Принудить к этому Речь Посполитую он не имел власти. Чтобы привести в действие компьютовое войско - содержимое на жалованьи согласно компьюту, сиречь расчету, утвержденному сеймом, - требовалось сеймовое же решение. Совершенно непреодолимая процедура, при том что численность войска не превышала дивизии полного состава. Для увеличения, надо убедить шляхту поступиться доходами в пользу казны: кроме Яна Собесского, это давно никому не удавалось.
Чем ближе я узнавал политическое и военное устройство республики, тем больше удивлялся Августу, рискнувшему втянуть ее в Северную войну, чтобы отнять у шведов Ливонию. Это подобно кавалерийской атаке верхом на корове: кроме большого количества говядины, ничего хорошего не выйдет.
Официальные встречи монархов плавно перетекали в непринужденное застолье. Знание латыни делало меня желанным собеседником, ибо это единственный общий язык разноплеменной королевской свиты. Впрочем, нашлись прямые земляки: один из королевских секретарей, аббат Гиньотти, был венецианцем по происхождению. Несколькими годами младше меня, чисто выбритый и чрезвычайно ухоженный святоша в шелковой рясе. Несомненный иезуит, он смертельно мне надоел, пытаясь сблизиться на почве религии и навязываясь в конфиденты. Приходилось терпеть, отчасти ради вежливости, отчасти - пользуясь назойливым любопытством аббата для подбрасывания его хозяину сведений, выгодных нам. Необходимость носить личину простодушного воина и пить больше, чем хочется, отчасти выкупалась превосходными достоинствами вина из королевских запасов. Ради государственного интереса, я даже выстоял мессу в городском костеле, чего не делал со времен службы во Франции.
Я сдерживался, пока длились переговоры. Но в последний день, когда банкетовали по поводу ратификации трактата, государь по своему обыкновению напоил всех присутствующих через край. Наутро, сквозь мерзкую отрыжку и похмельный туман, мне смутно начал вспоминаться какой-то скандал. Только задумался, кто бы мог поведать о вчерашних безобразиях, как зверь на ловца набежал в лице весело ухмыляющегося киевского игумена и ректора Феофана, тоже сопровождавшего царя в этой поездке.
- Что же ты притворялся, будто римской веры? Аббатик-то вчера аж побагровел весь, того гляди удар хватит!
С окладистой черной бородой Феофан выглядел человеком солидным и едва ли не пожилым, но улыбка вернула истинный возраст: мой ровесник, самое большее. Легко ему скалиться: духовные лица не так подвергаются спаиванию царем, к тому же у молодого настоятеля от природы крепкий желудок.
- А я что, жрецом языческого Марса рекомендовался?
- Бог миловал. Просто завел с ним диспут о правах и достоинстве римских первосвященников - да таким слогом, хоть сразу в книжку печатай! Прямо другой Цицерон! И не подумаешь, что пьян до изумления. О Константиновом даре рассказывал - впору на кафедру!
- А еще?
- О четвертом крестовом походе и цареградском разорении. Хотя здесь папа и не при чем, ты изящными экивоками вывел, вроде как он исподтишка к сему разбою подстрекал...
- И Александра Шестого вспоминал?
- И Иоанна Двадцать Третьего тоже! Ну этот-то, правда, антипапа...
- ... ... ...! Говорил же государю, мне пить не надо! Вдруг король обидится?
- Август?! Ежели он завтра сочтет, что политика требует обращения в калмыцкую веру, послезавтра его от хана Аюки не отличишь. А иезуиты нас все равно любить не будут, как ни угождай.
Слово знатока... Кому, если не воспитаннику иезуитского коллегиума св. Афанасия в Риме, учебными успехами снискавшему внимание самого Климента Одиннадцатого, судить об этом?! Двойное ренегатство (из православия в католицизм и обратно) в случае Феофана говорило скорее о широте взглядов, чем о беспринципности.
- Так думаешь, отче, вреда не будет?
- Ни малейшего. Гиньотти, конечно, затаит злобу - ну и пусть его. Не таков чин, чтобы иметь влияние на дела.
- Это он за папство взъелся?
- Не только. Ты про его орден такое молвил... Не обессудь, дословно не вспомню, - что-то о творящих мерзости сатанинские именем Христовым... Вот уж подлинно - не в бровь, а в глаз! Даже не в глаз, а прямо ослопом по лбу! Он чуть не задохся от злости!
Ректор склонился ближе ко мне, взгляд его из веселого стал задушевным:
- О принадлежности к римской церкви больше не говори, все равно никто не поверит. Ни отпущения грехов, ни причастия при таких твоих мыслях ксендзы не дадут. Ты Господа Христа почитаешь?
- Н-ну, на свой лад...
- Это как?
- Помилуй, святой отец, негоже с такого похмелья богословские беседы вести. Мысли в разные стороны разъезжаются. Еще впаду в ересь...
- Свой лад - это всегда ересь и есть.
- А если человек своим умом думает, так мысли у него непременно будут отличные от чужих.
- Не скажи! Дважды два для всех четыре. У кого иначе - не об уме, а о глупости говорить должно.
- Четыре! Как бы не так! В теологии вечно у одного три, у другого - пять, у третьего - девяносто девять с половиной! Я уж и лезть в эти дебри не хочу, ибо слабым своим разумением определить, кто прав, не в силах.
- Так доверься разумению знающих людей! Поможем...
- Прости, почтенный: ты знающий, спору нет, - а Гиньотти? Тоже ведь не дурак безграмотный?! Я, конечно, тебя не в пример больше уважаю - но Платон, как говорится, друг... а где истина, хрен его знает. В натуральной философии проще. Там понятно, как отличить истину от заблуждения - с божественными же материями мне не сладить. Думаю, ежели Господь захочет меня на верный путь навести, так просветит.
