ХОВАРД ФАСТ - ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА
– Индеец с изуродованным лицом – это Ворон, – сказал Сегер. – Опасная бестия! Может быть, они ожидают каких-нибудь недоразумений? Говорят, он когда-то голыми руками убил шестерых Поуней в битве на Притоке Двойников. А двое других – Маленький Волк и Дикий Кабан.
Сегер закурил трубку и вышел, чтобы привести вождей. В комнате воцарилось удушливое, насыщенное грозой молчание. Майлс перестал писать.
Войдя, Шайены обменялись рукопожатием со всеми и, прислонившись к стене, стали ждать, когда заговорит агент. Но молчание продолжалось. Тогда Маленький Волк сказал что-то, и Герьер перевёл:
– Он хочет знать, зачем вы посылали за ними. Мизнер внезапно усмехнулся. Майлс сказал:
– Он знает, почему я послал за ними.
– Говорит, что не знает. Он говорит, что они жили мирно и никому не делали зла. Даже когда белые солдаты стали лагерем перед их стоянкой и. навели на них пушку, они продолжали жить мирно. Разве белые люди не этого хотят?
Тогда агент, обернувшись к Маленькому Волку, сказал:
– Трое из ваших людей убежали. Один Арапах видел, как они ехали на север, и он узнал этих людей. Вам известно, что закон запрещает индейцам покидать резервацию без моего разрешения. Вы должны поэтому дать мне десять ваших молодых людей, чтобы они остались здесь в качестве заложников, а тем временем солдаты отправятся на поиски этих трёх. Когда они будут Доставлены обратно, я отпущу заложников на свободу.
Герьер перевёл сказанное агентом. Маленький Волк что-то прошептал Дикому Кабану. Тот кивнул. Маленький Волк медленно покачал головой.
– Нехорошо это, – сказал он агенту, – я не могу исполнить того, что ты требуешь. Как найти трёх людей в стране, где может спрятаться тысяча! Если бы один из твоих помощников здесь, в агентстве, убежал, то разве я пришёл бы требовать у тебя десяток твоих? Разве, по закону белых, невинные должны страдать за виновных? Эти десять человек не совершили ничего дурного, а ты собираешься посадить их в тюрьму и держать их там, пока они не умрут. Сколько Шайенов отправили вы в тюрьму во Флориде, а разве хоть один из них вернулся? Нет, я не могу отдать вам десять человек за троих, которых вы больше никогда не увидите.
Мизнер всё ещё продолжал усмехаться. Герьер, переводя, смущённо переступал с ноги на ногу. Майлс сердито заявил:
– Или вы приведёте мне этих десятерых, или больше не получите от меня продовольствия! Я не дам вам никакой пищи, пока не получу их. Я требую этих людей, и требую немедленно!
Маленький Волк покачал головой:
– Я не могу отдать этих людей. Ты напрасно грозишь, что уморишь нас голодом. Мы и так уже умираем от голода. Но я не могу отдать этих людей. Я Друг белым людям, долгое время был им другом. Я увидел, что лучше работать с белыми, чем умирать, сражаясь с ними. Я не о себе забочусь, я старик… Но я вижу, что осталось от племени. Страшно, когда умирает целый народ, но если нам надо умереть, то лучше умереть сражаясь, чем от того, что вы называете законом белого человека. Может быть, ты думаешь, я ничего не знаю? Но я был В Вашингтоне, говорил с президентом и обменялся с ним рукопожатием. Он сказал, что между нами должен быть мир. И я старался поддерживать этот мир.
Майлс упрямо покачал головой. Он почти не слушал запинающегося Герьера, он смотрел на Мизнера и чувствовал, что полковник презирает его за неспособность принудить индейцев подчиняться закону, представителем которого он себя мнил.
– Вы должны привести десять человек. Я требую, чтобы их привели сюда, и привели сегодня же.
Маленький Волк загадочно улыбнулся.
– Мы были друзьями, агент Майлс, – сказал он, – Я не могу исполнить то, что ты требуешь. Я должен делать то, что считаю правильным. Я не хочу неприятностей и не хочу кровопролития здесь, в агентстве, но не могу выполнить твоего требования.
– Тогда вы умрёте с голоду!
Двое других Шайенов взглянули на Маленького Волка. Иссечённое шрамами лицо Ворона исказилось от гнева, но Маленький Волк так крепко сжал его руку, что на коже остались отпечатки пальцев. Затем Маленький Волк обошёл всех присутствующих и каждому пожал руку.
– Я буду ждать этих десятерых сегодня же, – сказал Майлс.
– Я возвращаюсь к себе, – ответил Маленький Волк. – И мы оба, агент Майлс и я, будем делать то, что должны. Здесь, в агентстве, ты кормил некоторых людей моего племени, и я считал бы для себя позором, если бы обагрил кровью эту землю. Но вот что я должен буду сделать и что я сделаю: я возьму мой народ и вернусь обратно на север, в наш родной край, в Чёрные Холмы. Мы хотим уйти мирно, и пока никто не попытается задержать нас, мы будем вести себя мирно. Но если ты считаешь своим долгом послать за нами солдат, подожди немного, дай нам отойти от агентства. И если ты захочешь сражаться, я буду сражаться с тобой, и мы сможем пролить там нашу кровь.
Майлс не сводил глаз с Маленького Волка и не произносил ни слова.
Мизнер сказал:
– Честное слово, Майлс, вы просто дурака сваляете, если сейчас же не бросите в тюрьму эту тройку, пока она ещё здесь!
– Пропустите их, Сегер, – угрюмо приказал Майлс.
– Слушайте, Майлс, неужели вы дадите им уехать отсюда?
– Они пришли по моему вызову,- возразил Майлс.- Я обещал им, что они смогут беспрепятственно прийти и уйти. Это наименьшее, что я могу сделать.
Майлс так и остался сидеть за столом, подперев руками мучительно болевшую голову. Остальные вышли на веранду, где было не так душно, чтобы поглядеть, как уезжают три Шайена на своих тощих пони, словно плывших по облакам красной пыли.
Уезжая, Мизнер с лёгкой улыбкой сказал Майлсу:
– Я оставлю эскадрон «Б» там, где он находится. Он вам ещё пригодится.
И Майлс, уничтоженный, ничего не ответил. Спустя некоторое время он послал Уильяму Николсону, уполномоченному управления по делам индейцев в Лоуренсе, в штате Канзас, телеграмму следующего содержания:
«Маленький Волк, вождь северных Шайенов, угрожает покинуть резервацию. Уйдёт на север со всем племенем численностью в триста человек. Прошу немедленных указаний».
В ожидании ответа он нервничал и не находил себе места. Видя его состояние, Люси пригласила к обеду пастора-квакера Элькана Бирда и его жену. Добродушный пастор прилагал все усилия, чтобы успокоить Майлса. Это был толстенький маленький человечек с водянисто-голубыми глазами. Он неизменно повторял, что путь любви – единственно правильный путь, что нужно твёрдо верить – и всё разрешится само собой.
– Видите ли, брат Майлс, – говорил он: – человеку остается только следовать указаниям своей совести.
– Дикарь, даже если он и крещён, не может понять христианский закон, – кротко вставила Люси. – Но у нас должны быть в сердце долготерпение и любовь, я всегда говорю это Джону, и в конце концов всё уладится.
– Совершенно верно, – кивнул пастор Бирд.
Была почти ночь, когда пришёл ответ Николсона:
«Ни один индеец не должен покинуть резервацию. Для общего плана расселения индейцев безусловно необходимо, чтобы северные Шайены остались в агентстве. Информируйте полковника Мизнера».
Майлс долго сидел у себя, читая и перечитывая эту телеграмму, прежде чем послал за Сегером. Затем упавшим голосом попросил доставить её полковнику Мизнеру в форт Рино.
Агент Майлс почти не спал в эту ночь. Много часов провёл он у себя в конторе, глядя на жужжавших вокруг лампы мух и москитов и всё вновь и вновь задавая себе вопрос: было ли его решение самым правильным и лучшим?
Но полковник Мизнер был человеком действия: через несколько минут после того, как он получил телеграмму, эскадрон «А» уже седлал лошадей, и спустя полчаса капитан Уинт повёл его на соединение с отрядом Мэррея.
Мэррей философски отнесся к приказу Мизнера. Он посоветовал Уинту расставить своих людей по всей восточной части гребня.
– Растягивать линию ещё будет нерационально.
Я выставлю пикеты, хотя едва ли это нужно. Отсюда видны там, внизу, их палатки и костры.
– Полковник говорил о необходимости взять деревню сегодня же ночью? – спросил Уинт.
– Это было бы просто безумием. Там полно женщин и детей. Если полковнику хочется резни, пусть сам её и устраивает. Наши меры – это полицейские меры, а не поголовное избиение. Можем подождать и до утра.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Сентябрь 1878 года
Капитан Мэррей провёл бессонную ночь. Он уже давно убедился, что если наутро ожидаются боевые действия, то спать он не будет, как бы накануне ни устал. Самый факт, что в это утро может оборваться его жизнь, обострял его мысли и сосредоточивал их на одном. И он завидовал молодёжи – Уинту, Фриленду или Стивенсону, так поглощённым самим процессом существования, что смерть была для них непонятна. Они были храбры – не такие, как он. Одного слова «трус» было достаточно, чтобы перед ним встала вся его прошлая жизнь. Всё же он иногда задавал себе вопрос: один ли он испытывает страх? Может быть, и другие просто скрывают его, как скрывает он? Он служил в армии двенадцать лет, и его считали отважным человеком и надёжным офицером.
