Джонатан Филипс - Четвертый крестовый поход
Иннокентий был настолько счастлив, что на некоторое время упустил из вида еще одно покушение на папскую власть со стороны венецианцев. Мартовским соглашением 1204 года оговаривалось, что сторона, проигравшая в выборах императора, получает право на выбор константинопольского патриарха. Таким образом кандидата должны были назвать церковнослужители дожа, остановившие свой выбор на Томасе Моросини. Ничуть не удивительно, что византиец Никита Хониат считал этого человека отвратительным и так обрисовал портрет венецианца: «Он был средних лет и толще выращенного в яме борова. Лицо чисто выбрито, как обычно принято у этих людей, а грудь гладкая, как у младенца. На руке он носит кольцо, а иногда и кожаные покровы, приспособленные для его пальцев».[629]
Иннокентий куда больше интересовался духовным обликом Томаса и признавал его добрый характер. Однако мартовский договор являлся серьезным ущемлением папских прерогатив. Ведь это соглашение было заключено между мирскими партиями (венецианцами и остальными крестоносцами), однако основной его пункт касался выборов одного из пяти патриархов христианского мира — вопрос, который едва ли был в компетенции договаривающихся сторон. Из этих соображений Иннокентий без колебаний объявил результаты выборов недействительными.
И все же настроение у папы в то время было настолько хорошим, что он выслушал представителей Балдуина, Бонифация и других руководителей крестового похода, которые отмечали огромную роль венецианцев в кампании и считали, что такой выбор был заслуженной наградой. В ответ Иннокентий решил, что Томас действительно является удачным кандидатом в патриархи, несмотря на неприемлемую процедуру его выдвижения. Избрав путь наименьшего сопротивления и «желая показать венецианцам свою благосклонность в надежде, что это укрепит их в стремлении служить делу Христову», он сообщил константинопольскому духовенству, что утвердил Томаса в качестве первого латинского патриарха Константинополя.[630]
Однако к середине 1205 года события на Святой Земле и в Константинополе серьезно поколебали радужное настроение Иннокентия. Ситуация в Леванте переросла в новый кризис, когда король Амори Иерусалимский скончался, переев рыбы. Вскоре последовала и кончина его малолетнего сына. Источником серьезных волнений для папства стала война между христианскими Антиохией и Арменией{46}, а также страх, что египетские и дамасские мусульмане готовы разорвать союз, заключенный с Амори. Франки были достаточно уязвимы, и такие бедствия представляли угрозу для их неустойчивого положения на сирийском побережье.
Для разрешения проблем папский легат Пьетро Капуано вопреки предписаниям Иннокентия оставил Святую Землю и направился в Константинополь. Удивительно, что при этом он освободил всех участников похода от обетов крестоносцев. Другими словами, на них больше не лежала обязанность направиться в Восточное Средиземноморье, которое Иннокентий по-прежнему рассматривал как конечную точку экспедиции и где была необходима срочная поддержка.
Фактически Капуано завершил Четвертый крестовый поход. Причины его поступка окончательно не понятны. Однако, судя по тому, что именно он разрешил нападение на Зару, чтобы сохранить единство экспедиции, основой всех его поступков был практицизм. Возможно, он понимал, что лучшим способом поддержать молодую Латинскую империю станет концентрация сил крестоносцев возле Константинополя, и это послужит интересам церкви скорее, нежели уход воинов на Святую Землю. Какими бы ни были намерения Капуано, Иннокентий был в ярости. 12 июля 1205 года он направил легату едкий упрек: «Мы оставляем вам решать, насколько дозволительным для вас было преобразить — нет, скорее, исказить, — столь священный и благочестивый обет».[631] Таким образом, папский ставленник поставил точку в Четвертом крестовом походе. Великий замысел Иннокентия был погребен на берегах Босфора, а вскоре рухнули и надежды на возвращение Христовой вотчины.
В связи с таким драматическим развитием событий изменилось и отношение римского папы к покорению Константинополя. Рассказы о злодеяниях крестоносцев во время разграбления города становились все более горькими и тревожными. Как мы уже видели, в письмах, направленных в Рим руководителями экспедиции, упоминание о жестокостях уроженцев Запада было опущено. Но проходили месяцы, и слухи, принесенные торговцами и путешественниками, дополнялись известиями от возвращавшихся крестоносцев — таких, как епископ Конрад Альберштадтский или епископ Мартин из Пайри, — открывая ужасающую правду о происходившем. От этих знаний Иннокентию становилось плохо: то, что представлялось блестящей победой, превращалось в отвратительное проявление алчности и насилия. В его письмах звучит печаль: «То, что казалось нам прибыльным, довело до нищеты, то, что возвеличивало, превратило в ничтожество». Иннокентий вопрошал, что могло заставить греческую церковь выразить преданность папству, как гордо заявляли крестоносцы, если в латинянах они «не видели ничего, кроме скорби и дьявольской работы, так что по праву питают к ним большее отвращение, нежели к псам». Он подробно описывает безжалостные убийства крестоносцами христиан всех возрастов, мужчин и женщин: «запятнавшие христианской кровью мечи, которые должны были быть направлены на язычников».[632]
Папа беспощадно приводит и другие злодеяния: насилие над почтенными матронами, девственницами, монахинями, разграбление церквей, осквернение святынь и крестов. Вероятно, поначалу Иннокентий верил, что были разграблены только императорские сокровищницы, и ужаснулся, узнав о грабежах в церквях по всему городу.
Узнав о поражении латинян при Адрианополе, он не скорбит о гибели многих могучих рыцарей, а приписывает случившееся божественному воздаянию за проступки крестоносцев. Весьма суровое суждение о потере многих действительно благочестивых воинов. Но папа понимал, что события апреля 1204 года не дадут возможности вновь призвать к крестовому походу, поскольку участники кампании будут возвращаться по домам, освобожденные от обетов и нагруженные трофеями.
Подробности разграбления заставили Иннокентия выразить сомнение в подлинных побуждениях как минимум части крестоносцев. Он уже с глубоким подозрением относился к мотивации венецианцев, но теперь в письме к Бонифацию Монферратскому выражает предположение, что маркграф «отрекся от чистоты своих обетов, когда поднял оружие не против сарацин, но против христиан… предпочитая земное благополучие небесным сокровищам».[633] Иннокентий отмечал, что «всем известно» бесчестное поведение крестоносцев по отношению к жителям и храмам Константинополя.
И все же, несмотря на гнев, папа испытывал и некоторое смущение. Современник событий, священнослужитель и писатель Геральд Уэльский утверждал: «Суждение Господа не бывает несправедливым, даже если нам сложно понять его».[634] Папа старался примирить одобренный вмешательством Всевышнего исход экспедиции с известиями о поведении крестоносцев во время покорения города. Но Иннокентий был слишком практичным, чтобы от всего сердца осудить крестоносцев. Он, к примеру, так и не поднял вопроса об отлучении армии от церкви — не говоря уже об ее отзыве из Византии. В итоге папа римский согласился с решением господа против «злых» (греков) и перешел к обычной теме «неисповедимости путей Господних». Его заключение таково: «Кто может знать решение Божие?» Он призывает Бонифация удерживать, оборонять и даже расширять оказавшиеся в его власти земли, что показывает приятие Иннокентием Латинской империи в качестве долговременного явления на политической и религиозной карте. Папа Римский побуждает маркграфа принести должное покаяние за греховное поведение и подготовиться к освобождению Святой Земли, поскольку «через эту страну [Византию] можно с легкостью вернуть ту [Святую Землю]».[635]
Чувства Иннокентия по отношению к разграблению Константинополя теперь более точно соответствовали происходившим событиям, но он не мог отвернуться от того, что католическая церковь посредством взятия столицы патриархии Константинополя получила огромную, но едва ли неожиданную, пользу от Четвертого крестового похода. Теперь оставалась необходимость укреплять и защищать эти земли — новая обременительная обязанность главы Латинской церкви и одно из самых долговременных последствий кампании.
ГЛАВА 16
«Для достижения окончательной победы ни в чем нет такой острой нехватки, как в обилии латинян»
15 августа 1261 года, 57 лет спустя после разграбления Четвертым крестовым походом Царь-города, Михаил Палеолог, правитель Никеи, прошествовал в Святую Софию, где был коронован как император Византии. Греки вернули себе Константинополь. Другие трофеи побед латинян 1204 года, такие, как княжество Ахейское и остров Крит, оставались в руках уроженцев Запада, но сердце завоевания было вырвано.[636]
